Ужин во Дворце Извращений - Пауэрс Тим - Страница 12
- Предыдущая
- 12/62
- Следующая
Звук оборвался так же внезапно, как начался, и стоило стихнуть эху в обветшалых бетонных конструкциях, как Ривас непроизвольно шагнул вперед, словно вырываясь из опутавших его невидимых уз.
Пастыри сунули свои посохи за пояса и по шатким лестницам слезли с башен. Ривас не сводил глаз с того, вокруг которого столпились их стая и еще пара других. Оказавшись на земле, тот выпрямился, снова высвободил свой посох, подошел к сестре Сью и вполголоса заговорил с ней о чем-то.
В ответ она мотнула головой в сторону Риваса и добрых полминуты продолжала шептаться с ним. Выражение лица загорелого, бородатого пастыря не изменилось, но он медленно поднял голову и посмотрел на Риваса, а когда сестра Сью договорила, он подошел к новому обращенному.
– Добро пожаловать в твою истинную семью, брат Боуз, – произнес он звучным голосом.
Ривас неуверенно оглянулся, потом кивнул.
– Э... спасибо.
– Сколько тебе лет?
– Э... восемнадцать? Кажется, восемнадцать.
Пастырь пристальнее пригляделся к нему, к его лицу и шевелюре.
– Гм. Будь так добр, сними свой мешок и дай мне.
Ривас покосился на сестру Сью; та улыбнулась и кивнула. С явной неохотой он все же скинул с плеч брезентовые лямки и протянул мешок пастырю.
Тот взял мешок и, отступив на шаг, принялся расстегивать пряжки. Остальные пастыри тем временем хлопотали с новыми рекрутами. За исключением их негромких голосов единственными звуками оставался шум ветра в бетонных руинах.
– Ну или тридцать один, – заявил вдруг Ривас. Пастырь оторвался от мешка.
– Что?
– Может, мне и тридцать один год.
Тот уже откинул клапан заплечного мешка, но, нахмурившись, посмотрел на него.
– Может, и тридцать один, а? Тебе приходилось... быть с нами прежде?
– Нет, сэр. Я только вчера из дому сбежал. Мой отец батрачит у Бёрроуза. На виноградниках в поместье.
– Дай-ка разобраться, – мотнул головой пастырь, доставая из мешка какой-то объемистый, завернутый в тряпицу предмет. – Ты ушел из дома в тридцать один год и называешь это «сбежал»?
Ривас сделал глубокий вдох, пытаясь справиться с подступающей паникой.
– Да нет, восемнадцать, – выпалил он. – Нет, точно восемнадцать.
Пастырь открыл было рот, чтобы спросить что-то еще, но тут же закрыл его, ибо увидел, что именно было завернуто в тряпку: запасной Ривасов пеликан.
Взгляд, который он бросил теперь на Риваса, был полон подозрения.
– Это еще, черт подери, что?
– Чей-то пеликан, – почти шепотом отвечал Ривас после довольно долгой паузы.
– Чей-то? Это не твой?.. Да отвечай же, чтоб тебя!
– Нет, сэр. – Ривас в замешательстве провел рукой по губам. – У меня есть пеликан, только не такой красивый, как этот.
– Что ж, брат Боуз, музыка – это то, что нам приходится запрещать. – Он разжал пальцы, пеликан с жалобным «дзынь» упал на землю, и тот растоптал его тяжелым башмаком.
Пастырь повернулся и собрался было уходить, но вдруг застыл и резко повернулся к Ривасу:
– Скажи-ка, как тебя зовут?
Хмурое выражение, уже довольно долгое время царившее на лице Риваса, на мгновение исчезло куда-то.
– Брат Боуз, – ответил он, не скрывая гордости за верный ответ.
– Да нет, черт возьми. Я имею в виду, как тебя звали до того, как...
Тут вдруг послышался звонкий звук трубы, и чей-то голос с дальнего конца стадиона рявкнул в рупор: «Приготовьтесь встречать Господа нашего!»
Пастырь вытянул шею и увидел выходящего на поле пожилого мужчину в белой рясе.
– Сойер пришел, – сказал он. – Ступай на середину поля. А после причастия поговорим еще. – Он подтолкнул Риваса вперед и повернулся к остальным стаям, собравшимся у его башни. – Все новички – идите за этим братом. Я лично поздороваюсь с каждым после.
Ривас брел по раскисшему полю, из которого повылезали после дождя там и здесь зеленые ростки, и хотя плелся он так же медленно, как сотня с лишним других новичков со всех концов стадиона, мысли его метались в голове как бешеные.
Это ведь не мой пеликан, думал он. Свой-то я хорошо помню. Я накопил деньжат и купил его, когда мне исполнилось шестнадцать – о'кей, но тогда откуда же я помню тот, что он растоптал? Черт, я помню даже, что колок у пятой струны разболтан, так что ее приходится подстраивать после каждого номера...
Номера?
Какого еще номера? Ну да, я ведь выступаю в... как там это место называется? «Бомбежище» – вот как, в Венеции. Нуда, конечно, и мне двадцать пятьлет... тогда чего же, черт подери, я думал про восемнадцать или тридцать один?
И что, скажите на милость, я делаю в компании Соек? И почему прусь принимать причастие в трезвом виде?
Он задержался на мгновение, но смутное подозрение, что он здесь вовсе не случайно, только забыл, с какой целью, заставило его неохотно двинуться дальше. Он с опаской ощупал запястье и к облегчению своему убедился в том, что нож на месте. О'кей, подумал он, доиграем эту сцену до конца, только самого причастия попробуем избежать. Это, судя по всему, стадион Серритос, и по своим давним дням у Соек я помню, где здесь служебный выход с кухни. В общем, полагаясь на внезапность, быстроту и нож, я смогу выбраться отсюда и смыться в холмы за пару минут.
Облаченная в белое фигура сойера двигалась к центру поля быстрее, чем сужающееся кольцо причащаемых, и он проскользнул внутрь его за мгновение до того, как те остановились, коснувшись друг друга плечами. Десять долгих секунд он вглядывался в лица окруживших его людей.
– На колени, – произнес он голосом, напоминающим скрежет трущихся друг о друга бетонных блоков.
В наступившей тишине особенно громкими показались шорох и кряхтение, с которым все на стадионе подчинились его команде. Ривас, прищурившись, смотрел на сойера – белая ряса его сияла так ярко, что небо за ним казалось фиолетовым. Тот снова окинул взглядом свою паству, потом пересек круг и остановился перед девушкой человек за шесть справа от Риваса.
– Слейся с Господом, – произнес сойер, протянул руку и коснулся ее лба.
Она охнула, словно ее ударили под дых, и, выпав из круга, покатилась в грязь.
И вдруг Ривас все вспомнил: Берроуза, нанимающего его для избавления Урании, кошмар, в котором он видел ее, собственное беспокойство по поводу неожиданной восприимчивости к этой чертовой хищной религии...
Надо делать ноги, подумал он, инстинктивно потянувшись к спрятанному в рукаве ножу. Если уж примитивные трюки вербовщика с такой легкостью превратили его в улыбающегося зомби, что будет после причастия?
Но ты не можешь бежать, сообразил он в следующую же секунду, – не можешь, не пустив псу под хвост с таким трудом заработанную легенду дурачка-новообращенного, а вместе с ней и все шансы найти Уранию.
Но ведь и принимать причастия трезвым я тоже не могу, в отчаянии подумал он. Сердце его колотилось в похолодевшей груди, и, покосившись вправо, он увидел, что до него осталось всего два человека. Еще он заметил, что негромко всхлипывает, и ему стоило большого труда прекратить это.
– Слейся с Господом, – произнес сойер, дотрагиваясь до лба следующего паренька. Тот мешком осел в грязь, и Ривас услышал лязг зубов, когда голова его стукнулась о землю.
Ривас сунул руку в рукав, вытянул нож из ножен примерно на дюйм и прижал палец к режущей кромке. Потом сделал глубокий вдох и зажмурился.
– Слейся с Господом. – Ох. Шлеп.
Услышав, как шаги сойера замерли прямо перед ним, Ривас резко выдохнул...
... и с силой нажал пальцем на лезвие. Сталь прорезала ноготь и уперлась в кость. Боль пронзила его горячей, ослепительной вспышкой, и он заставил себя цепляться за эту боль, выкинув из головы все остальное.
Он даже не слышал, как сойер произнес положенное «Слейся с Господом».
Последовал бесшумный, оглушительный удар, и он провалился в ледяную бездну – такую холодную, что любое движение в ней (а он откуда-то знал, что в ней все-таки что-то шевелится и это «что-то» обладало разумом) казалось лишенным жизни. В какой-то древней книге он вычитал, что жидкий гелий закипает при температуре около абсолютного нуля... Все тепло его тела словно разом выдернули куда-то, но новое тепло вливалось в него через левую руку – через большой палец.
- Предыдущая
- 12/62
- Следующая
