Снайпер в Афгане. Порванные души - Бобров Глеб Леонидович - Страница 3

Поговорить не успели. Дима что-то кивнул сержанту, тот схватил мои документы – и к писарю. Я не стал ждать, пока Толик соизволит вспомнить о себе, хватаю его бумаги и всучиваю их сержанту. Тот давай упираться:

– С Донбасса?

– Да, – говорю, – с самого…

Сержант ушел, через минуту от столов комсостава крик: «Бобров, Сёмин?!»

Подходим. Нам суют по какой-то бумажке (тогда про себя отметил, что они очень уж похожи на билеты в нашу городскую баню) и говорят – шестая рота!

Пошли вместе с сержантами. Новый дом вроде как.

Как оказалось, первый взвод шестой роты был «блатной». Замкомвзвода, сам дончанин, набирал (посылая гонцов к прибывающим партиям) в свой взвод только «донбасских». Землячество жило в общем расположении, но отдельно от иных взводов. В маленькой казарме на сорок коек. В подразделении не было ни чурбанов, ни десантуры. Тихо и спокойно. Начали обживаться.

Порядки, конечно, не Остер, но после полка не возрадуешься. Койки заправляются по «нитке», и потом кант одеяла отбивается с помощью бляхи и табурета. В результате идеальный ряд ощетинившихся острыми углами матрасов. Укладка свернутой в сахарную голову подушки вообще самостоятельный жанр искусства. Уборка тоже далеко не ремесло. Оценивают замкомвзвода во главе со старшиной и дежурным по роте. Демократично – все выставляют оценки. Кто по общим результатам занял последнее место, убирает территорию. Всю территорию – вокруг корпуса казармы. Если у кого-то в тумбочке что-то неуставное, то лучше сразу в бега, легче отделаешься.

Все меркнет перед ПХД (парко-хозяйственный день) в пятницу. Все койки со всех казарм выносятся на улицу. В помещение вносится мешок пустых бутылок, которые тут же, в отдельном углу, бьются прямо на полу. Каждый молодой хватает несколько кусков стекла, становится раком на две выделенные ему половицы и, соскребая верхнюю стружку вместе с мастикой, начинает двигаться от одной стены к противоположной. Когда полы выскоблены, их тщательно натирают мастикой с помощью надеваемой на ногу круглой щетки. Потом приносят «машку» – квадратный деревянный помост с набитыми на дно сапожными щетками и блинами от штанги сверху для общего веса. У «машки» есть две Т-образные тяги – спереди и сзади. Четверо бойцов этой «машкой» сначала просто натирают полы – до лакового блеска, а потом еще так хитро протягивают через половицы на счет, чтобы на полу получился «шахматный рисунок». Выбиванием матрасов, чисткой туалетов и мойкой окон занимаются другие, не «половые» команды. ПХД начинается с подъемом и заканчивается к отбою.

Еще надо и за собой следить. Мы практически все приехали в рванье: где деды хорошее отобрали, где износилось, где сопрело в госпитальных каптерках. Всех переодели. Поскольку оборот людей в дивизии огромный, то и снабжали ее соответственно. Мне достались «партизанские» галифе и гимнастерка, по-заводскому залатанный, но зато совершенно новый бушлат и брезентовый ремень. Если по поводу формы времен Второй мировой народ с меня и ржал, то деды-земляки ремень заприметили сразу и предупредили, чтобы берег: «Вернешься, пригодится». Действительно, ничего лучше брезентового ремня на операцию взять нельзя – кожаный растягивается, про «деревянный» даже говорить ничего не буду.

Дома, во взводе, мы были под защитой. Попасть «под раздачу» можно было только при приеме пищи. Дивизия огромная, людей немерено. Ели в три смены. В столовую заходили без бушлатов – раздевались на улице, на передней линейке перед корпусом роты. Оставляли по одному дежурному со взвода. Тут и начиналось. То какому-нибудь чучмеку (орава точно таких же стоит поодаль) бушлат чужой понравился, то пьяненький десантничек «грушу» себе ищет, то ретивый сержант чужого подразделения (опять же всегда вэдэвэшник) норовит тебя «припахать». В столовой тоже случалось. Кто будет относить пустые тарелки со всего стола? Понятно. Только дошел с горой посуды до раздачи, а там в окне своя гора. Дежурный посудомой орет – заноси вовнутрь. Как занес, так и попал. Пока за тобой не придут свои, будешь помогать наряду. А там работы – восемь ванн, и неминуемый дед-бабаюка свирепо бельмами зыркает – не пошлангуешь!

Но все это слабый отблеск заката в иллюминаторе падающего авиалайнера. За блестящей кожурой образцово-показательной дивизии жили свои черви. То, что везде называлось дедовщиной, блекло в жестоком мире Азадбаша. Я безмерно благодарен Диме Кушниру и буду помнить о том, что он для меня сделал, до конца своей жизни. Тридцать дней из сорока я прожил в оазисе, посреди безжалостной пустыни. И, самое главное, многое узнал о выживании.

Все, что говорили о первой и четвертой ротах, – правда. Седьмая – отдельная тема…

Обычно во всем винят офицеров. Мне кажется, что тут особый случай. Азадбаш – это огромная пересылка всего Туркестанского военного округа. В округе 40-я армия – одна из многих. Да, было много людей из ОКСВА – вина специфического климата, все же в Афгане желтухой болели намного чаще, чем в округе. Кроме того, не все гепатитчики округа попадали в дивизию, многие ехали в отпуск. Афганцам отпусков не полагалось. Вот представьте себе: со всей Средней Азии, со всего Афгана едут люди после болезни. Служат, если это можно назвать службой, сорок дней, а потом едут по своим гарнизонам. Офицеры точно такие же желтушники. Какая тут может быть дисциплина – все варяги! Да и недосуг было «кадетам» горбатиться в чужой части – своя ждет. Пришел утром на три минуты, глянул на сержантов, все ли на месте, да и ушел… до следующего утра.

Сказать, чтобы не боролись, – еще как боролись: от десяти до пятнадцати открытых судебных процессов по дивизии в месяц. Сроки такие, что закачаешься. Как на разводе зачитают, кому сколько дали, так вой стоит – в городе слышно.

Но и вершилось тут такое, что на уши не натянешь. То наряд обдолбился и обожрался местной чашмы, а потом прибил дежурного по штабу (чтобы спрятать тело, они засунули его в топку котельной – до половины корпуса… и уснули); то десантура отрабатывала «калабаху», да не подрассчитала – перебили шейные позвонки своему же – молодому из ВДВ (а их, своих, кстати, они всегда лупили особо жестоко); то какой-то урюк, избивая, перебил пацану сапогом половой член; то довели до самоубийства сразу двоих (бойцы перекинули веревку через забор, завязали по петле и вместе спрыгнули – по разные стороны); ну а об истории о том, как один терпел-терпел, а потом пошел и сдал всех с потрохами особистам, я вообще подробно рассказывать не хочу (последней каплей послужил дедовской спектакль, где будущего стукача принудили отсосать у бродячего кобеля).

Самой страшной считалась «отправная» седьмая рота. Если остальные формировались по убытию реабилитантов, то отправляли народ именно с седьмой. Там творилось вообще нечто неописуемое. По слухам, в ней даже десантнички «отхватывали» по полной программе.

Слухи подтвердились сразу и полностью, как только меня, Толика и еще с два десятка порозовевших кабанчиков перевели в «отправную».

К отправке мы заделались настоящими старожилами Азадбаша. Все земляки – и Димка, и сержант-дончанин – давно разъехались по своим частям. Землячество тут же развалилось, и буквально через пару дней взвод переформировали. Мы пошли в общие казармы, а отдельную «палату» тут же заняло другое землячество. Правильно… чуреки!

Ко мне на пару дней приезжала двоюродная сестра Валентина (они с матерью тогда еще жили в г. Байсун Узбекской ССР). Подкормила и братца, и Толика. Спасибо тебе, сестренка!

Еды все равно не хватало, хотя кормили, по армейским меркам, весьма неплохо. Была, к слову, в Азадбаше и своя «фишка» – полдник. По времени как раз посередине между завтраком и обедом батальоны по очереди выстраивались на плацу, и на длинных столах появлялись молочные бидоны и подносы с кружками. Всем наливали по 250 мл какой-то местной разновидности кефира. Если спросите, какой он, отвечу однозначно – самый вкусный во всем мире!

Один раз у нас был просто праздник – будучи в наряде по кухне, попали на работу в пекарню. И здоровенный амбал, вольнонаемный узбек, дал нам с Толяном по буханке горячего хлеба. И даже более того, разрешил остаться в маленькой клуне, чтобы его там съесть. Понимал, значит… Интересно, почему в молодости они совсем другие? Такие, как в седьмой «отправной»…