200 лет спустя. Занимательная история каучука - Азерников В. - Страница 11

• Предыдущая
• 11/29
• Следующая

В глубине Цейлона, в Ботаническом саду Хенератгоды, Уикхэм руководит акклиматизацией зеленых переселенцев. Вскоре он посылает Хукеру письмо: можете считать, что две тысячи саженцев получили “цейлонскую прописку”. Эти две тысячи становятся родоначальниками огромной каучуковой плантации.

Разумеется, пока это еще только символ будущих сотен и тысяч тонн каучука, это еще лишь первые ростки надежды на скорое освобождение от экономической зависимости, от необходимости платить золото за упругие янтарные кипы каучука. Но этой надежде суждено скоро сбыться.

И тогда лишатся своей вековой монополии бразильские каучуковые магнаты, добывавшие богатства в глубине джунглей каторжным трудом индейских сборщиков. И тогда над растущей резиновой промышленностью перестанет висеть зловещая тень каучукового голода.

И тогда те, кто многие годы своим трудом и риском приближали этот день, скажут: “Что ж, мы были правы — игра стоила свеч”.

Состав натурального каучука был установлен в 1826 году английским физиком и химиком Майклом Фарадеем.

Долгие века ученых подразделяли либо по заслугам — много или мало сделал, либо по профессиям — чем занимался, либо по склонности таланта — теоретик или экспериментатор. Но никому не приходило в голову делить ученых по характеру. То ли не догадывался никто, то ли казалось, что это несколько легковесный подход к солидным мужьям науки. Так оценивали актеров, художников, композиторов — людей искусства.

И вдруг нашелся человек, который взял да и разделил всех ученых на две, совершенно неожиданные для науки категории: на романтиков и классиков. Если бы это позволил себе какой-нибудь не очень известный человек, над этим бы посмеялись, сочтя за шутку, и забыли бы вскоре. Но это сделал Вильгельм Оствальд — крупнейший химик, человек с мировым именем. И все сказали: смотрите, а действительно ведь так, прав Оствальд. И сразу стали прикидывать — кто классик, а кто романтик. Правда, очень многие ученые не подходили точно под это деление, большинство стояло где-то посредине, но немало очень известных физиков и химиков действительно удавалось разделить на классиков и романтиков.

Классик — это тот, кто всю жизнь разрабатывает одно направление. Он создает свою собственную школу. Он однолюб. Он выбирает научную проблему на всю жизнь, зато разрабатывает ее так, что другим уже после него делать нечего.

Романтик — это тот, кто позволяет себе менять научные увлечения. Ему не сидится на одном месте. Подобно строителям, которые всю жизнь строят новые города, но сами в них никогда не живут, романтиков все время манят новые, неизведанные области науки.

Они знают больше, чем классики, хотя их знания менее глубоки. Они интересуются смежными областями, а иногда и самыми далекими. После них в каждой исследованной или вновь открытой области есть что делать другим ученым, но зато они — первооткрыватели.

В следующих главах будет рассказано об одном из русских классиков, академике Лебедеве. А сейчас нам следует познакомиться с ученым, которого можно назвать романтиком.

Вы не найдете его имени среди имен великих химиков прошлого, хотя он и был химиком. Я хотел сказать — по образованию, но потом подумал, что так сказать нельзя: у него вообще не было никакого систематического образования. Его можно назвать в какой-то степени самоучкой, хотя он был одним из образованнейших ученых своего времени.

Это сегодня трудно себе представить физика-самоучку, потому что сейчас наука столь разрослась и вширь и вглубь, что, даже окончив институт и еще аспирантуру, нельзя считать, что ты широко образованный ученый.

А было время, когда не надо было учить в школе строения атома, никаких ни альфа-, ни бета-излучений не спрашивали на экзаменах. Про них сами учителя еще ничего не знали. Не было всего этого. Не в природе не было, а в сознании нашем.

Вы, наверное, скажете: вот жизнь-то была!

Я думаю, вы преувеличиваете. У школьников во все времена были свои трудности. Тогда не проходили, допустим, электротехники, зато всерьез изучали какую-нибудь ерунду, давно похороненную на свалке истории, о которой вы сегодня в своем учебнике лишь мелким шрифтом прочтете. Какой-нибудь флогистон или теплород.

Так вот, ученый, который нас интересует своими работами по каучуку, прославился на весь мир как физик, хотя, когда 13 марта 1813 года был подписан приказ о его зачислении лаборантом в Королевский институт в Лондоне, он пришел в химическую лабораторию.

Современную физику нельзя себе представить без Майкла Фарадея, члена-корреспондента Королевских и Имперских Академий наук Парижа, Петербурга, Флоренции, Копенгагена, Берлина, Геттингена, Модены, Стокгольма, Палермо и еще многих других стран, — ученого, открывшего электромагнитную индукцию. Но из 54 лет его научной деятельности по меньшей мере лет 15 он посвятил химии.

Химия была его первым научным увлечением. Сын бедного кузнеца, закончивший лишь начальную школу, Майкл должен был стать переплетчиком. И он почти стал им. Он стал бы им совсем, если бы не читал того, что переплетал. И если бы в один прекрасный для науки день он бы не решился на совершенно безрассудный и наивный, как он сам назвал его, шаг — не написал письмо знаменитому химику Хэмфри Дэви с просьбой взять его к себе на работу.

А через 11 лет бывший лаборант, а затем ассистент был избран членом Королевского научного общества. А в 1830 году Фарадей, всего после 15 лет научной деятельности, — уже автор 60 оригинальных научных работ.

Среди них одна физическая, которая принесла ему мировую славу: открытие первого превращения электрической энергии в механическую. Среди них много химических, которые принесли ему известность и уважение современников: участие в создании шахтерской лампы, анализ известняка, исследование сплавов стали, а также газов и их превращений в жидкое состояние, открытие бензола.

И среди них еще одна, которая прошла мимо внимания его биографов и, по всей вероятности, не принесла ему ничего, кроме морального удовлетворения. В этом открытии он был первым.

Не будем здесь говорить о всех его работах — о них вы можете прочесть и в своих учебниках, и в популярных книжках. Я хочу рассказать об одной — о той, которая осталась в тени, несмотря на то что она была первой, — об исследовании состава природного каучука.

При первом знакомстве с жизнью Фарадея мне показалось странным, что он занимался таким исследованием. Но потом, сопоставляя его биографию с биографией каучука, мне кажется, я понял, как это могло произойти.

Первый анализ каучука был выполнен Фарадеем в 1826 году.

За два года до этого Фарадей был избран членом Королевского общества. Имеет ли это значение для его будущей встречи с каучуком? По-моему, имеет. Это избрание чрезвычайно упрочило положение Майкла в науке. Если до тех пор темы своих исследований он выбирал по собственному усмотрению или по совету своих учителей Дэви и профессора Брэнда, то, после того как он был принят в круг избранных, к нему начинают обращаться с просьбами об оказании научной помощи многие организации. Его привлекают как квалифицированного консультанта, поручая ему выяснение сложных научных и технических проблем.

Фарадей не отказывался от подобных предложений. В начале своего пути он помогал Дэви в создании безопасной лампочки, которую так ждали на шахтах. Позже целых шесть лет он занимался получением новых сплавов стали. (Правда, существенных результатов здесь он не добился, хотя весьма гордился этой работой и с удовольствием одаривал своих друзей бритвами, сделанными из нового сплава.) Потом он вошел в комиссию по изучению “фабрикации оптического стекла”.

И каждое его такое исследование приносило пользу не только тем, кто просил о нем, но и самому Фарадею. Каждое столкновение с неизвестностью оттачивало его наблюдательность, его умение экспериментировать обогащало его новыми знаниями.

Мне не удалось найти точную дату, когда Фарадей мог бы впервые столкнуться с каучуком, но полагаю, что это произошло в 1824 году.

• Предыдущая
• 11/29
• Следующая