Конец лета (др. перевод) - Стил Даниэла - Страница 4
- Предыдущая
- 4/72
- Следующая
Она вновь улыбнулась и посмотрела на ноги дочери. Исчезнувшие шлепанцы были на ней.
— Я вижу, ты их нашла.
Хотя это было сказано дразнящим тоном, в глазах Дины читалась неизбывная боль. Трагедия, которую она постоянно прятала за шутками.
— Разве в этом есть что-либо забавное, мама? — На лице Пилар, несмотря на всего лишь семь тридцать утра, была написана готовность к решительным действиям. — Я не могу найти ни один из моих любимых свитеров, а мою черную юбку все еще не вернула твоя портниха. — Это обвинение было самым важным. Пилар откинула назад белокурую гриву длинных прямых волос и гневно посмотрела на мать.
Дину всегда удивляла ярость Пилар. Бунт тинэйджеров? Или всего лишь нежелание делить с ней Марка? С этим Дина ничего не могла поделать. Во всяком случае, в данный момент. Возможно, когда-нибудь позже, возможно, через пять лет она сможет вернуть дочь и стать ее другом. Ради этого она жила. Эта надежда не умирала в ней никогда.
— Юбку прислали вчера. Она в шкафу в гостиной. Свитера уже в твоем чемодане. Маргарет упаковала их для тебя вчера. Разве это не решает все твои проблемы? — Слова были сказаны Диной очень мягко. Пилар всегда будет оставаться ребенком ее мечты, независимо ни от чего; независимо от того, каким бы испытаниям не подвергали эту мечту.
— Мама! Ты не слушаешь меня! — В какой-то момент Дина действительно ушла в свои мысли, и глаза Пилар вспыхнули. — Я спрашиваю, что ты сделала с моим паспортом?
Зеленые глаза Дины встретились с голубыми глазами Пилар и не отрывались от них какое-то время. Потом она лишь сказала:
— Твой паспорт у меня. Я отдам тебе его в аэропорту.
— Я могу сама прекрасно позаботиться о себе.
— Я уверена в этом. — Дина вернулась медленно в студию, избегая взгляда дочери. — Ты собираешься завтракать?
— Позже. Мне нужно вымыть голову.
— Я попрошу Маргарет принести тебе еду.
— Прекрасно. — С этими словами Пилар исчезла, яркая стрела юности, которая вновь пронзила сердце Дины. Ее было так легко ранить. Сказанных слов было немного, но их пустота ужалила ее. Наверняка можно было бы сказать больше. Неужели дети существуют для того, чтобы все заканчивалось именно так? Она иногда задумывалась, вели бы себя так же и ее сыновья? Может быть, это было свойственно только Пилар? Возможно, соревнование двух стран, двух миров было слишком непосильным для нее.
Вздохнув, она присела на стул, и тут еле слышно раздался звонок. Звонили по внутреннему телефону. Она подумала, что Маргарет интересовалась, принести ли ей кофе в студию. Дина часто завтракала здесь, когда Марк был в отъезде. Когда же он был дома, завтрак с ним напоминал ритуал; это была единственная трапеза, на которой они присутствовали вместе, и случалось это не столь часто.
— Да? — Голос ее звучал очень спокойно, что придавало словам особую мягкость.
— Мама, я должна позвонить в Париж. Я спущусь вниз через пятнадцать минут. И пожалуйста, скажи Маргарет, что я хочу яичницу, хорошо бы она не сожгла ее. А газеты у тебя?
— Нет, Маргарет, должно быть, оставила их для тебя на столе.
— Bon. A tout de suite[1].
Она не сказала мне ни «доброе утро», ни «как ты себя чувствуешь?», «как ты спала?», «я люблю тебя». Вспомнила только о газетах, своей черной юбке, паспорте. Глаза Дины наполнились слезами. Она вытерла их тыльной стороной ладони.
Они вели себя так непреднамеренно. Просто они были такими по природе. Но почему их не волновало, где была ее черная юбка, ее домашние шлепанцы, как шла работа над ее последней картиной. Закрывая за собой дверь в студию, она жалостливо обернулась назад. Ее день начался.
Маргарет услышала, как Дина шелестит газетами в столовой, и с обычной улыбкой приоткрыла дверь из кухни.
— Доброе утро, миссис Дьюрас.
— Доброе утро, Маргарет.
Как всегда, все делалось в доме четко и в тактичной манере. Приказы отдавались с дружелюбной улыбкой; газеты раскладывались по степени важности; кофе подавалось сразу на стол в изящном кофейнике из Лиможа, приобретенном матерью Марка; занавеси были раздвинуты; и каждый был занят своим делом, исполняя привычную роль.
Новый день начался. Просматривая газету и пробуя кофе из голубой чашки в цветочек, Дина отогревала ноги после холода кафельной плитки террасы размеренными движениями по ковру, выбросив из головы все, о чем думала ранее. Поутру она выглядела такой молодой с распущенными темными волосами, широко открытыми глазами, с белоснежной кожей, чистой, как у Пилар, а руки ее были такими же, как и двадцать лет назад — изящными, без единой морщинки. Ей нельзя было дать тридцать семь лет, она выглядела моложе тридцати. Молодость пронизывала все ее движения: и то, как в разговоре она поднимала вверх лицо, и как вспыхивали ее глаза, и как сияла радужная улыбка на губах. Ее возраст возвращался к ней ближе к концу дня, когда движения становились законченно размеренными, приобретая королевскую осанку в дополнение к тщательно уложенным волосам. Только по утрам она была свободна от обременительной печати возраста — она была сама собой.
Она услышала, как Марк спускался вниз, прежде чем он оживленно заговорил, обращаясь по-французски к Пилар, стоявшей на площадке второго этажа с еще не высохшими после мытья волосами. Он говорил ей что-то о том, как вести себя на Антибе и о необходимости избегать поездки в Ниццу. В отличие от Дины Марк увидится с дочерью еще этим летом. Он будет несколько раз совершать поездки между Парижем и Сан-Франциско, делая остановки на Антибе в выходные дни, если это ему удастся. Старые привычки трудно менять, а привязанность его к дочери была велика. Они всегда были друзьями.
— Bonjour, ma chere[2].
«Моя дорогая, а не моя любимая», — заметила про себя Дина. Буква «i» ушла из слова уже много лет назад.
— Ты выглядишь чудесно этим утром.
— Благодарю тебя. — Она взглянула на него с надеждой, что он улыбнется, но он уже изучал газеты. Отпущенный ей комплимент был скорее формальным, нежели произнесенным от чистого сердца. Искусство французов. Она знала об этом хорошо.
— Что-нибудь новое в Париже? — Ее лицо снова сделалось серьезным.
— Я дам тебе знать. Я завтра уезжаю на некоторое время.
Нечто в его тоне подсказало ей, что в этом было что-то недосказанное. Это «что-то» было постоянно.
— Как надолго?
Он взглянул на нее насмешливо, и это напомнило ей о тех трепетных чувствах, которые она испытывала к нему. Марк был удивительно привлекательным мужчиной с худым аристократического типа лицом и сверкающими голубыми глазами, с красотой которых не могли сравниться даже глаза Пилар. В светло-золотистого цвета волосах едва проглядывала седина на висках.
Он выглядел по-прежнему молодым и энергичным, почти всегда насмешливым, особенно когда бывал в Штатах. Он находил американцев «забавными». Ему доставляло удовольствие побеждать их, играя в теннис или сквош, в бридж или трик-трак. Особую радость он испытывал, выигрывая у них судебный процесс. Он работал так же, как и играл, — много, быстро и хорошо и добивался поразительных результатов. Ему завидовали мужчины, перед ним заискивали женщины. Он всегда побеждал. Победа была неотделима от его образа жизни. Вначале это Дине очень нравилось. Для нее огромной победой оказалось признание Марка в любви.
— Я спросила, как долго тебя не будет. — В ее голосе появилось едва заметное раздражение.
— Еще не знаю. Несколько дней. А разве это важно?
— Конечно. — Ее нетерпение нарастало.
— Разве нам предстоит что-то важное? — Он был удивлен: посмотрев записную книжку, он не нашел там ни одной важной записи. — В чем дело?
«Нет, ничего важного, дорогой… только всего понемногу».
— Нет, нет, все в порядке. Мне просто хотелось узнать.
— Я дам тебе знать. После некоторых встреч сегодня кое-что уточнится. Возникла проблема касательно крупного судебного разбирательства вокруг морских перевозок. Возможно, мне придется из Парижа прямо отправиться в Афины.
- Предыдущая
- 4/72
- Следующая
