Легенды грустный плен. Сборник - Бушков Александр Александрович - Страница 21
- Предыдущая
- 21/138
- Следующая
— Подлец! — прохрипел я разбитыми губами. Резкая боль рванула мне всю челюсть. — Убийца!
Подсознание глупо отметило толику мелодраматичности этих фраз и всего моего положения. От злости на себя и на свое подсознание я попытался оттолкнуться от потолка, чтобы броситься на Нордвика, но у меня ничего не получилось. Я только завертелся в воздухе.
— Не мешай, — не оборачиваясь, спокойно сказал Нордвик. — Если мы начнем сейчас драться, лайнер войдет в супермассу. А здесь восемьсот двадцать три человека, не считая нас.
Я заскрипел зубами от бессильной ярости, но тут же схватился за челюсть. Как он меня…
Тем временем на одном из экранов двигательный отсек лайнера застыл напротив «зрачка» супермассы.
— Внимание по всему кораблю! — объявил Нордвик по селектору внутренней связи. — Всем пассажирам приготовиться к появлению искусственной гравитации.
Он отключил селектор и посмотрел на таймер. Оставалось меньше четырех минут.
— Пора, сынок, — тихо сказал он Чеславу Шеману.
Шеман вздрогнул.
— Прощайте… — прошептал он. Лицо его исказилось совсем по-детски, как от незаслуженной обиды, и экран погас. Он выключил его — наверное, не хотел, чтобы видели его слабость. — Передайте маме…
И все. Может быть, он отключил и связь, а может, спазм сдавил ему горло. И мне почему-то показалось, что сейчас по его лицу текут слезы.
«Мухолов» сорвался с места и тут же исчез в супермассе. И, может быть, потому, что не было ни взрыва, ни вспышки — это не показалось страшным. Но мне хотелось кричать.
Радужная вспышка ударила по глазам чуть позже — сократилась диафрагма, и тут же появившаяся искусственная гравитация швырнула меня на пол. Пол подо мной завибрировал, возник ноющий звук, все более усиливающийся. Нордвик активировал двигатели по ускоренному режиму. Обычно двигатели активируют в порту в течение примерно получаса, и это проходит незаметно. Работающих же в полном режиме двигателей вообще не слышно, а когда корабль ложится в дрейф, они работают на холостом ходу, чтобы обеспечить возможность быстрого маневра. Так они и работали на «Градиенте», но диафрагма погасила их. И поэтому Нордвик пытался не только активировать двигатели, но и одновременно двинуть лайнер с места.
Ноющий звук перешел в невыносимый вой, от которого, казалось, крошились зубы, переборки уже не вибрировали, а сотрясались крупной дрожью, но лайнер по-прежнему оставался неподвижным. Только когда время на таймере перевалило за полторы минуты, к дикому вою добавился еле слышный комариный писк, и «зрачок» супермассы стал медленно отодвигаться.
По содрогающемуся полу я на четвереньках прополз к пульту управления и, цепляясь за кресло, встал на ноги. Передо мной замаячила бритая голова Нордвика, вся в присосках и проводах. Я крепче ухватился за кресло и выпрямился, чтобы через его голову видеть приборы. Взгляд мой метался между экраном, на котором проецировался удаляющийся «зрачок», гравилотом, спидометром и таймером. Мала скорость, мала! Кажется, я даже грудью навалился на спинку кресла, словно пытаясь подтолкнуть лайнер вперед. Супермасса сработала как часы. Только на таймере выпрыгнуло время: две тридцать шесть, — как она выплюнула из себя диафрагму. Я еще успел бросить взгляд на гравилот: одиннадцать и шесть метров в секунду, — как разом умолкли двигатели, радужная вспышка ударила по глазам, и вновь наступила невесомость.
Не успели… До спасения оставалось еще более километра. Но я ошибся. Несмотря на то, что диафрагма усиленно гасила скорость корабля (скорость падала просто на глазах), инерция движения была огромна, и лайнер продолжал, хоть и теряя скорость, уходить от супермассы.
Переход границы диафрагмы оказался мучительным. Скорость лайнера упала практически до нуля, и я даже видел, как радужная пленка диафрагмы возникла передо мной прямо из экранов, вошла в меня и словно вывернула наизнанку. Как я еще остался стоять на ногах, не знаю. Но когда пришел в себя и смог хоть что-то соображать, то увидел в обзорные экраны, что лайнер находится за границей диафрагмы. Мало того, он по-прежнему уходил от супермассы. С небольшой, почти черепашьей скоростью, какие-то метры в минуту, но уходил! Вышла соринка из Глаза…
На дисплее замигала красная надпись: «Авария в двигательном отсеке!!!» — сжег-таки Нордвик двигатели…
Я посмотрел на него. Нордвик неподвижно сидел в кресле, пустыми глазами уставившись в пульт управления. На его вдруг обострившемся лице ощутимо быстро высыхали крупные капли пота. Я поморщился и тут же чуть не вскрикнул от боли. С трудом передвигаясь на ватных ногах, направился в душевую. К счастью, там нашлась аптечка. Я снял боль и кое-как ретушировал кровоподтек, заливавший почти всю правую половину лица… К сожалению, я не врач-косметолог, и добиться полного рассасывания кровоподтека мне не удалось. Он разлился по щеке сине-желтым пятном и, как я ни старался, в нем только больше появлялось зелени. Тогда я оставил синяк в покое, содрал с себя одежду и забрался под душ.
Когда я вышел из душевой, Нордвика в рубке уже не было. Переднюю панель на компьютере он закрыл, но как-то небрежно, неаккуратно — из-под нее змеились по полу те самые белесые червеобразные провода нейроуправления, вызывавшие какое-то гадливое чувство. Очевидно, он просто отпустил кронштейны панели, и она упала, придавив провода.
Неприкаянно побродив по рубке, я попытался пройти в пассажирский отсек, но перепонка двери оказалась заблокированной. Тогда я открыл дверь в пилотский информаторий. За перепонкой оказалась вторая, светозащитная, и я просунул в нее голову. И чуть было не отпрянул от грохота взрыва, швырнувшего мне в лицо комья земли. В информатории шел фильм. Старинное кино, квадратом экрана светившееся на стене.
Фильм был о войне и, наверное, игровой. На экране, за бруствером окопа, стоял военный в длинной шинели и папахе (наверное, генерал — я в этом слабо разбираюсь) и смотрел на поле боя в странный, похожий на перископ, бинокль, установленный на треноге. Рядом с ним стоял второй военный, в туго перетянутом полушубке и в каске. Очевидно, его офицер.
Я уловил только конец фразы, которую офицер говорил генералу:
— …Вы забываете, что они не только солдаты, но и люди. Что у каждого из них есть матери, жены, дети…
Генерал резко повернулся к офицеру. Лицо его было суровым и решительным, как и положено генералу во время боя.
— Если я буду помнить, что у каждого из них есть матери, жены и дети, — жестко обрубил он, — то я не смогу посылать их на смерть!
Я всмотрелся в темноту информатория. В углу, в мигающем свете экрана, отблескивала лысина Нордвика.
Я отпрянул назад и с треском захлопнул за собой перепонку двери. Ишь, с кем себя сравнил! Генерал!.. Я прошагал через всю рубку и с размаху сел в кресло пилота. Командир! Он, видите ли, имеет право посылать на смерть! В моей голове стоял полный сумбур. Я, конечно, понимал, что своей смертью Шеман спас всех пассажиров «Градиента», Но заставить его это сделать не имел права никто. Потому что это подвиг, а на подвиг люди идут сами, жертвуя собой по зову своей души. Приказать же мальчишке… Я не знаю, как там считали в двадцатом веке, но это — убийство! Неожиданно мне в голову пришла мысль: а смог бы я, если бы умел управлять ботом, сделать то, что сделал капитан «Градиента»?
И не сумел ответить.
Сказать: «Да! Я готов на подвиг!» — это слишком просто. Это пустой звук, за которым ничего нет, если впереди — жизнь.
Так я и просидел в кресле пилота, пока не прибыли спасатели. К счастью, это оказался не крейсер Нордвика, а другой, находившийся в этот момент ближе к нашему сектору. К счастью, потому что я не хотел, просто уже физически не мог оставаться на лайнере, а к Нордвику, если бы это был его крейсер, обращаться с просьбой доставить меня назад на нашу станцию не хотел.
Первое время, пока крейсер ПСС швартовался к «Градиенту», брал его на буксир и десантировал ремонтников к двигательному отсеку, я не вмешивался в их переговоры между собой. Но когда их работа вошла в спокойное русло и количество приказов и переговоров в эфире упало, я вызвал их капитана и, отрекомендовавшись, попросил помочь мне вернуться на станцию.
- Предыдущая
- 21/138
- Следующая
