Солдаты мира - Леонов Борис Андреевич - Страница 33

У Кольки никогда не было определенного мнения о чужих и близких людях. Не потому, что он был равнодушен к ним. Просто он не ставил своей целью понять того или другого человека, так как чувствовал, что не сможет это сделать точно, да и не видел в этом никакой необходимости. Добро он воспринимал только глазами и сердцем, как само собой разумеющуюся истину жизни, и оттого в добре разбирался не больше, чем во зле. Зло он считал случайностью и потому, что оно редко попадало в него, и потому, что умом не умел долго задерживаться на своих несчастьях и не придавал им большого значения.

Колька плохо знал себя. Он не любил сосредоточиваться на одном чувстве, и поэтому его всегда тянуло к людям, с которыми становилось легко и уютно. Одиночество не доставляло ему наслаждения: ведь он не был тщеславен. Оттого и странно ему казалось нежелание Родиона разговаривать с ребятами, быть рядом с ними. Колька тоже тосковал по дому, по деревне. С радостной нежностью он прикипел к своим односельчанам — Мишке Сухову и Сергею Воронину. В свободное время они только и знали, что перемывать в памяти золотинки своей далекой родины: речку Волнушку, заросшую тальником и калиной; заячью поляну прямо за деревней в лесу; волчий овраг.

Однажды Колька заметил, что Родион внимательно прислушивается к их разговору, но без насмешки, а с грустной задумчивостью, словно молча собеседует с ними. Колька приумерил пыл и стал подбирать слова построже и поумнее — почему-то рядом с этим парнем он стыдился себя. Родион весело прицелился в Кольку и улыбнулся. Увидев, что Колька смутился, он досадливо встал и вышел из ленкомнаты.

Кольке стало очень неловко.

Сержант Бархатов любил утром понежиться в постели после команды дневального. Он иногда позволял себе такую роскошь, чтобы еще острее почувствовать сладость дембельской поры. Поэтому проводить физзарядку с карантином он с удовольствием препоручил ефрейтору Баранцеву — тот сам напрашивался. Родиона это сразу насторожило: не слишком ли часто ефрейтор предлагает свои услуги? Резкий бабий голосок Баранцева: «Карантин, стройся! Живо!» — до того злил Родиона, что ему хотелось показать ефрейтору кукиш.

Однажды на физзарядке, во время бега, Фомин вдруг остановился и пошел, не в силах закончить второй круг. Баранцев поманил его пальцем и закричал: «Почему сачкуете, товарищ солдат? Я приказываю бегом». — «Не могу. Мертвая точка в боку заколола», — буркнул Колька и слегка пригнул голову. Баранцев хотел для порядка осердиться, но вдруг испуганно замер: прищуренные от злости глаза рядового Цветкова уже в который раз сбивали его на самом интересном месте. «В чем дело, Цветков? Чем вы недовольны? Уставом?» — осторожно спросил Баранцев. «Вами, товарищ ефрейтор, а не уставом», — тихо ответил Родион. «Я в твоем мнении не нуждаюсь. Ты еще службы не нюхал, а уже в защитники лезешь. Трудно в ученье — легко в бою. Надо сразу акклиматизироваться», — вспылил Баранцев.

После завтрака Бархатов подошел к Родиону и спросил:

— Из-за чего сыр-бор у тебя с Баранцевым? Требует объявить тебе наряд на картошку.

— Понятно, — усмехнулся Родион, и что-то радостное охватило его сердце: было нетрудно догадаться, что Бархатову понравилась эта стычка с Баранцевым.

— Честно говоря, но хочется мне тебя наказывать, — сказал Бархатов. — Не по нутру мне учитель географии. Парень он вроде культурный и вежливый, но страшно любит хоть в чем-то возвыситься над другими. Попробуй его заставь в туалете пол подмести или, не дай бог, унитазы почистить. На губу пойдет, но не станет пачкаться. Другим можно, а ему, видите ли, авторитет не позволяет. Или станет в позу этакого мудреца, учителя жизни, и начинает вразумлять нас, глупеньких наивных мальчиков. Хочет доказать, что диплом дуракам не выдается. Как будто он один сумел кончить институт. В первом дивизионе тоже есть двое парней с высшим. Один учитель истории, другой — инженер по лесу. Отличные ребята. Никогда не выделяют себя. А у этого как будто голубая кровь течет в жилах. Откуда спесь такая? Мать у него техничкой в школе работает, отец — зав. продовольственным складом. Я в личном деле прочитал. А нам хвастается, что мать у него — главный врач областной больницы, а отец — кандидат искусствоведения.

Родион вдруг с радостным облегчением рассмеялся и этим самым ловко перечеркнул свое неприятное смущение, которое хлынуло на него вместе с рассказом Бархатова. Каждое слово сержанта ехидной иголочкой впивалось и в него. Он чувствовал, что глупо и беспомощно краснеет, и Бархатов видит это и делает, наверное, какие-то свои, мальчишеские выводы.

— Слушай, сержант, брось меня на картошку, — улыбнулся Родион.

— Так у тебя же отец кандидат философских наук, а мать — артистка театра… — лукаво прищурился Бархатов. Он увидел, как помрачнело лицо Родиона, и понял, что, кажется, не туда заехал. — Майор Клыковский запретил мне бросать карантин на картошку, — поспешно добавил он. — Еще успеешь испытать это счастье.

На следующий день майор Клыковский вызвал Родиона в штаб. Майор сидел на низком подоконнике возле сейфа и густо дымил папиросой. Поодаль, за длинным столом, покрытым красной скатертью, восседал Баранцев, который, как только вошел Родион, пугливо выпрямился и придал позе дембельскую небрежность. Начальник штаба вдавил окурок в пепельницу и быстро ощупал Родиона цепким взглядом.

— Как служба, Цветков? — спросил он с настороженной улыбкой.

— Как и у всех, — ответил Родион и вопросительно взглянул в холодные глаза Баранцева.

— Скучаете по дому?

— Нет.

— Это плохо. Тоска по дому, по родине придает службе смысл. Вот Баранцев, наверно, скучает по своей работе, по ученикам. Я прав?

— Так точно, товарищ майор, — спохватился ефрейтор.

— Ему повезло. Он придумал себе утешения в жизни. У меня их нет, — неохотно бросил Родион.

— Что же у вас есть? — хитро прищурился начштаба.

— Муки совести, товарищ майор. Один поэт сказал: если даже и совести нету, муки совести все-таки есть, — усмехнулся Родион.

— Сколько же в вас бессознательного кокетства, рядовой Цветков! — рассмеялся начальник штаба и задумчиво посмотрел на Родиона.

— Еще вопросы будут? Разрешите уйти?

— Нет, не разрешаю. Вы мне очень нужны. Подойдите к столу. Вот лежат общие тетради. Семь штук. Вместе с Баранцевым вы должны расчертить их по такой вот схеме. Работы много. Завтра утром вы отдаете мне готовые тетради. Задача ясна? Вперед.

Они чертили молча, но это молчание не сосредоточивало, а, наоборот, рассеивало внимание — резинка то и дело мелькала в их пальцах. Баранцев не выдержал первый.

— За что ты невзлюбил меня? — внезапно спросил он, не отрывая глаз от листа.

Родион, как от подзатыльника, недоуменно вскинул голову и впервые заметил на правой щеке ефрейтора тонкий шрам, бледными рубчиками змеившийся к верхней губе. Он очень не подходил к его женственному лицу, делал его злым и колким. В голосе Баранцева просквозила такая неподдельная горечь, что у Родиона от сердца растерянной волной отхлынула неприязнь к ефрейтору. Но объясняться с ним было все равно невмоготу.

— Откуда у тебя шрам? — спросил Родион.

Баранцев отложил карандаш в сторону и снял очки. Он не спеша протер их белым платочком, словно хотел разглядеть на лице Родиона каждую морщинку, и бережно надел их.

— Вопросом на вопрос? Даешь понять, что твоя антипатия ко мне инстинктивна?

— Тебе разве станет легче, если я все поясню? — неожиданно удивился Родион одной мысли. — По-моему, ты знаешь не хуже меня, что к чему. Иначе зря тебе дан ум. Или ты настолько самодоволен, что уже не различаешь свое добро и зло? Я выражаюсь ясно?

— Вполне, — усмехнулся Баранцев, и шрам на его щеке покраснел. — Вижу, куда ты гнешь. Опасный ты человек, Цветков. Тебе кажется, что ты имеешь право на свое добро и зло? Коварное заблуждение. Ты вот меня упек в потенциальные рабовладельцы. Любопытная мысль, хотя и прямолинейная. А вот что я про тебя скажу. Давно за тобой наблюдаю. Мне кажется, что тебе очень хочется убить что-то вроде старухи-процентщицы. Теоретически ты уже убил ее. Может, я ошибаюсь?