В глубине Великого Кристалла. Том 2 - Крапивин Владислав Петрович - Страница 9

• Предыдущая
• 9/194
• Следующая

— Поступило заявление от работника лагеря гражданина Фокина о вашем нападении на него с применением оружия...

Глядя Абову в переносицу, Валентин бесцветно произнес:

— Полагаю, он не только работник лагеря, но и ваш...

Следователь Абов не то чтобы изменился в лице, но как-то внутренне шевельнулся.

— С чего вы взяли?

— Как бы иначе он сумел так быстро просигналить?

— Элементарно, по телефону.

— Отключенному из-за грозы!

— Он позвонил с автомата на шоссе.

— Бегал туда под ливнем? Как спешил, бедняга!

— Он звонил на рассвете, когда дождь кончился!

— И вы сразу примчались!

— Во-первых, не так уж сразу. А во-вторых, речь об оружии все-таки...

— Будто вы не знаете, кто владелец оружия...

Абов смягчился и сказал неофициально:

— Да знаю, конечно, чего там... Иначе бы приехал с опергруппой.

— Имейте в виду, я сдам револьвер только по акту и при свидетелях. С письменным заявлением, как он ко мне попал.

Абов отозвался небрежно, словно думая о другом:

— А черт с ним, с револьвером, оставьте пока себе, если хотите. А потом можете утопить, все равно он нигде не зарегистрирован.

— Что значит “оставьте пока”?

— Ну... пока вы здесь.

— Договаривайте уж, — нервно бросил Валентин.

— Видите ли... — начал Абов, постукивая подошвой.

“Сейчас он повторит: “Видите ли, Валентин Валерьевич...””

— Видите ли, Валентин Валерьевич... У нас есть к вам просьба.

— У группы уголовного сектора? — осведомился Валентин.

— Ну... да.

Лениво и со слегка наигранной досадой Валентин сказал:

— Не валяйте же дурака... Семен Семенович. Неужели я не отличу сотрудника Ведомства от чиновника уголовного сектора.

В Абове словно лопнули какие-то ниточки. Он повозился, сел удобнее.

— Ну и ладушки. Тогда сразу к делу. Хорошо?

— А вот не знаю. — Валентин ощутил напряжение и знакомую по старым временам противную зависимость. — Не знаю, хорошо ли. Я давно уже деликатно, но решительно проинформировал вашу службу, что никаких дел с Ведомством больше иметь не хочу.

— А что так? — вроде бы по-настоящему обиделся и растерялся Абов.

— Те, кому надо, знают, “что”, — усмехнулся Валентин.

— Я не знаю... Мне, наоборот, рекомендовали вас как... — Он замялся.

— Как стукача со стажем и опытом? — спросил Валентин, ясным взглядом изучая лицо Абова.

Тот отвел глаза, пальцами забарабанил по колену.

— Право же... Зачем вы так? И себя, и нас...

— А я не себя. Только вас. Ваш ведомственный, извините, примитивизм в подходе к людям. Он, видимо, неискореним, хотя, казалось бы, и работники есть у вас вполне интеллигентные, и опыт колоссальный... Просто феномен какой-то...

— Ну... допустим, — покладисто сказал Абов, хотя и поморщился. — А к вам-то какое это имеет отношение? Тем более, что у нас нет термина “стукач”, а есть вполне уважительное “необъявленный сотрудник”...

— И всех “необъявленных” вы меряете одним аршином...

— Я понял: вы чем-то обижены...

— На Ведомство? — сказал Валентин.

Абов повозился опять. Спросил понимающе:

— Тогда... на себя?

— Господи, ну почему я должен перед вами исповедоваться?

— Да ничего вы не должны... Но мне-то что делать? — Абов был огорчен, видимо, по-настоящему. — Что я должен ответить шефу? В отделе мне ни словечка не сказали, что вы...

— Завязал, — подсказал Валентин.

— Ну да, черт возьми! Меня же спросят, почему вернулся несолоно хлебавши. Дело-то намечается серьезное...

“Думает, сейчас заинтересуюсь: что за дело?”

— Сочувствую, — сказал Валентин. — И догадываюсь, что последует дальше: “Раз вы, гражданин Свирский, отказываетесь от контактов, мы, к сожалению, не сможем воспрепятствовать уголовному сектору раскрутить дело с револьвером, как им захочется. А они, сами знаете, не всегда объективны...”

— Да бросьте, — вздохнул Абов. — Несмотря на всю свою, как вы говорите, примитивность, не такие уж мы идиоты... А что, Свирский — это ваш псевдоним?

— Будто вы не знаете!

— Я же недавно в этой группе... И там, честно говоря, такой кавардак в связи с последними событиями...

— Известная доля доверительности — один из методов достижения нужного уровня коммуникабельности с вербуемым субъектом, — усмехнулся Валентин. — Но я-то не новичок...

— Мне сейчас не до “методов”, — досадливо отозвался Абов. — Думаю, как быть... Без ножа режете... Ну, хоть коротко объясните, что произошло? Чтобы на меня меньше шишек... И в конце концов, мне это интересно как профессионалу: почему человек уходит от нас?

— Ладно! — резко сказал Валентин. И толкнулся спиной от стены (Абов чуть вздрогнул). — Только выньте и отключите машинку.

— Вы... собственно, что имеете в виду? Пистолет? У меня нет, честное слово...

— Я имею в виду звукозапись, — снисходительно сказал Валентин.

— А, это... — Абов послушно полез за пазуху, достал плоский, как блокнот, диктофон, положил на кровать рядом с Валентином. — Он на “стопе”, убедитесь сами.

— Благодарю... — Валентину опять расхотелось говорить. И он произнес почти через силу:

— Главная ваша ошибка, что слишком большой расчет вы делаете на страх. Даже при научной разработке “индекса вербуемости необъявленных агентов” фактору страха вы отводите основную роль: чем больше человек вами напуган, тем скорее он согласится стать... сотрудником...

Абов помигал, но сказал терпеливо:

— Разве это так? Не уверен... И к вам-то, полагаю, это в любом случае не относится...

Но это относилось к Валентину. Именно “фактор страха”. С боязнью и ощущением казенной зависимости шел он восемь лет назад в муниципальную комиссию воинского резерва, когда его вызвали по телефону. И не зря боялся. В комиссии сказали то, чего он опасался больше всего: Валентин Волынов, как подпоручик запаса, в силу государственной необходимости призывается на строевую службу на три года.

До сих пор тошно вспоминать, как суетливо и чересчур горячо начал он доказывать, что это нелепо и бессмысленно. Как пожимал плечами и с напускной независимостью даже хихикал над абсурдностью такого решения. Штатский человек, художник, зачем он нужен армии? Конечно, почетная обязанность, он понимает, но есть же и здравый смысл. Все его военное образование — формальный курс в архитектурном институте, который в течение трех месяцев вели отставные полковники времен Второй мировой... Если бы сейчас, не дай Бог, война — другое дело. А в мирное время каждый должен быть на своем месте! У него творческие планы, издательские договоры, фильм... В конце концов, семейные условия! На его иждивении парализованная тетя...

Молоденький военный чиновник с погонами инженер-поручика и гладкой уставной прической перекладывал на столе бумаги. Потом сказал, оглянувшись на портрет Верного Продолжателя:

— У всех или тетя, или жена, или... еще кто-то. А как быть с пользой отечеству?

Такие были времена. Сейчас Валентин сказал бы этому писарю, что пользу отечеству, которому давно уже никто не грозит, он, Волынов, и зажравшиеся генералы понимают по-разному. А тогда сумел только с жалким апломбом возразить, что художник полезнее для отечества в своей роли творческой личности.

— Отечеству виднее, — с зевком сказал инженер-поручик. — Впрочем, решение насчет вас, кажется, еще не окончательно. С вами хотят побеседовать... там... — Он кивнул на внутреннюю дверь. — Пройдите...

Там, в комнате с голыми стенами, с пустым конторским столом и тремя стульями, сидели двое. С неуловимой одинаковостью лиц, хотя и совершенно не похожие. Один — пожилой, с бульдожистой умной мордой, второй — тощий, ушастый, ровесник Валентина. С клоунским изломом бровей над очками. Характерная физиономия. “С этакой запоминающейся рожей — и работать в такой конторе”, — первое, что подумал Валентин.

Его вежливо попросили сесть. Бульдожистый дядька излишне старательно пощупал бедного Валентина Волынова глазами.

• Предыдущая
• 9/194
• Следующая