Полина; Подвенечное платье - Дюма Александр - Страница 23

• Предыдущая
• 23/65
• Следующая

Лестница представляла собой тесный проход для одного человека; я сошла по ней вниз на три этажа, внимательно прислушиваясь; но все было тихо.

Проделав этот путь, я нашла вторую дверь; она не была заперта на замок; при первой попытке отворить ее, дверь поддалась.

Я очутилась в огромном помещении. Пройдя его минут за пять, я нашла третью дверь и отворила ее так же без труда: она выходила на другую лестницу, подобную первой, но достигавшую только второго этажа. На верхней площадке я увидела железную дверь, приоткрыла ее и услышала голоса. Тогда я погасила свечу, поставила ее на последней ступени и проскользнула в отверстие, проделанное в камине и закрытое плитой. Отодвинув ее немного, я очутилась в слабоосвещенном помещении, напоминавшем лабораторию, где, должно быть, проводились опыты. Свет из соседней комнаты проникал в этот кабинет только сквозь круглое занавешенное окошечко, располагавшееся над дверью. Что касается окон, то они были так плотно затворены, что даже днем ни один луч света не мог туда проникнуть.

Я не ошиблась, сказав, что мне послышались голоса. В соседней комнате шумно разговаривали: я узнала голоса графа и его друзей. Подвинув кресло к двери, я забралась на него и через окошечко могла видеть все, что там происходило.

Граф Безеваль, Максимилиан и Генрих сидели за столом: однако их застолье подходило к концу. Малаец прислуживал им, расположившись за спиной графа. Господа, одетые в голубые блузы, держали за поясами охотничьи ножи; каждый из них имел подле себя по паре пистолетов. Гораций встал, как будто желая уйти.

– Уже? – обратился к нему Максимилиан.

– А что мне здесь делать? – спросил его граф.

– Пей! – сказал Генрих, наполняя его стакан.

– Какое удовольствие с вами пить, если после третьей бутылки вы уже пьяны в стельку.

– Тогда сыграем!

– Я не мошенник, чтобы обирать вас, когда вы не в состоянии защищать свои деньги, – хмыкнул граф, пожимая плечами и отворачиваясь.

– Так приударь же за нашей прекрасной англичанкой; твой слуга, кажется, сделал так, чтобы она не очень-то упрямилась. Вот славный малый! Возьми, это тебе.

Максимилиан дал малайцу горсть золота.

– Великодушен как вор! – произнес граф.

– Так я не слышал твоего ответа, – проговорил Максимилиан, поднимаясь со своего места. – Хочешь ты эту женщину или нет?

– Не хочу!

– Ну! Тогда я беру ее.

– Постой! – вскрикнул Генрих. – Мне кажется, что и я здесь что-нибудь да значу и что имею такие же права, как и остальные… Кто убил мужа?

– В самом деле, он прав, – сказал, смеясь, граф.

При этих словах послышались стенания. Я повернулась в ту сторону, откуда раздавался звук: на постели у колонн лежала женщина со связанными руками и ногами. Внимание мое было всецело поглощено разговорами графа и его друзей, так что сначала я ее и не заметила.

– Да! – продолжал Максимилиан. – Но кто поджидал их в Гавре? Кто прискакал сюда, чтобы известить вас?

– Черт возьми! – выругался граф. – Это становится затруднительным, и надо быть самим царем Соломоном, чтобы решить, кто имеет больше прав – шпион или убийца?

– Однако, – сказал Максимилиан, – вы заставили меня думать об этой женщине, и вот я уже влюблен в нее.

– И я, – признал Генрих. – Но раз Горацию она не нужна, то пусть он отдаст ее тому, кому захочет.

– Чтобы тот, кто останется ни с чем, донес на меня после какой-нибудь пирушки, не отдавая себе отчет в том, что делает? О нет, господа. Вы красивы, молоды, богаты: вам нужно всего десять минут, чтобы приволокнуться за этой дамой. Приступайте, мои Дон Жуаны!

– В самом деле, ты внушил мне прекрасную мысль, – признался Генрих. – Пусть, она сама выберет того, кто ей больше нравится.

– Согласен! – ответил Максимилиан. – Но пусть поспешит. Объясни ей это, Гораций, ты же знаешь языки.

– Охотно, – согласился Гораций.

– Миледи, – обратился он к даме на прекрасном английском языке, – перед вами два разбойника, это мои друзья, оба они благородного происхождения, что можно доказать документами, если хотите; друзья мои, будучи воспитаны в духе платонической философии, то есть раздела имений, сначала промотали все свое состояние, а потом, находя, что все дурно устроено в обществе, возымели мысль засесть на больших дорогах, по которым это самое общество разъезжает, чтобы исправить его несправедливость, пороки и неравенство. Пять лет уже, к величайшей славе философии и полиции, они свято занимаются исполнением этой обязанности, которая доставляет им средства блистать в салонах Парижа и которая приведет их, как это и случилось со мной, к какому-нибудь выгодному супружеству. Тогда они перестанут играть роли карлов мооров и жанов сбогаров. В ожидании этого, так как в замке никого нет, кроме жены моей, которой я не хочу им отдать, они покорнейше умоляют вас избрать из них того, кто вам больше нравится; или же они возьмут вас оба. Хорошо ли я изъяснился по-английски, сударыня, и поняли ли вы меня?

– О! Если у вас есть сердце, – вскрикнула бедная женщина, – убейте меня! Убейте меня!

– Что она говорит? – пробормотал Максимилиан.

– Она хочет сказать, что это бесчестно, – сказал Гораций, – и, признаюсь, я согласен с ней.

– В таком случае… – одновременно произнесли Генрих и Максимилиан, вставая со своих мест.

– В таком случае делайте что хотите, – закончил граф. Он сел, налил себе бокал шампанского и выпил.

– О! Убейте меня! Убейте! – вскрикнула опять женщина, увидев двух молодых людей, готовых подойти к ней.

В эту минуту произошло то, что легко было предвидеть: Максимилиан и Генрих, разгоряченные вином и охваченные одним и тем же желанием, повернулись друг к другу и обменялись яростными взглядами.

– Итак, ты не хочешь уступить мне ее? – спросил Максимилиан.

– Нет! – ответил Генрих.

– Ну! Так я сам возьму ее!

– Посмотрим.

– Генрих! Генрих! – вскрикнул Максимилиан, скрежеща зубами. – Клянусь честью, эта женщина будет принадлежать мне.

– А я клянусь жизнью, что она будет моей, и, верно, я дорожу больше своей жизнью, нежели ты честью.

Тогда они отступили назад, выхватили свои охотничьи ножи и начали схватку.

– Но из жалости, из сострадания, во имя Неба, убейте меня! – в третий раз вскрикнула связанная женщина.

– Повторите, что вы сейчас сказали, – приказал Гораций молодым людям, не вставая со своего места.

– Я сказал, – ответил Максимилиан, нанося удар Генриху, – что буду обладать этой женщиной.

– А я, – возразил Генрих, нападая, в свою очередь, на противника, – я сказал, что она будет моей, и сдержу свое слово.

– Нет! – возразил Гораций. – Вы оба солгали, она не достанется никому.

С этими словами он взял со стола пистолет, медленно поднял его, прицелился и выстрелил: пуля пролетела между Максимилианом и Генрихом и поразила женщину в сердце.

Увидев это, я испустила ужасный крик и упала без чувств, словно та женщина, которую убили.

Когда я очнулась, я была уже в подземелье: граф, услышав крик и шум, который я произвела, лишившись чувств, без труда нашел меня. Воспользовавшись обмороком, продолжавшимся несколько часов, он перенес меня в то место, где вы меня обнаружили. Подле меня на камне стояли лампа, стакан с ядом и письмо, содержание которого я вам сейчас перескажу.

– Неужели вы не решаетесь показать его и доверяете мне только наполовину?

– Я сожгла его, – ответила Полина, – но будьте спокойны: я не забыла из него ни слова.

«Вы вынудили меня пойти на это, Полина; вы все видели, все слышали: мне нечего более открывать вам; вы знаете кто я, или лучше – что я.

Если бы тайна, похищенная вами, принадлежала мне одному, если бы только жизнь моя была ее заложником, я подвергнул бы ее опасности скорее, нежели позволил бы упасть одному волоску с вашей головы. Клянусь вам, Полина!

Но невольная неосторожность, печать ужаса, которая может обозначиться на вашем лице при одном воспоминании, слово, произнесенное во сне, могут привести на эшафот не только меня, но еще двух других людей. Ваша смерть сохранит жизнь троим: итак, надо, чтобы вы умерли.

• Предыдущая
• 23/65
• Следующая