Сальватор - Дюма Александр - Страница 11

• Предыдущая
• 11/317
• Следующая

– Нет! Она подержала его над паром, прекрасно его распечатала и переписала. Таким образом, через десять минут у нас в руках было все письмо.

– И что же в нем говорилось?

– Все то же, о чем рассказала консьержка дома номер 28. Кстати, можете сами его прочесть.

И Карманьоль, вынув из кармана бумагу, стал вслух зачитывать письмо, в то время как Жибасье читал его про себя. Там было написано следующее:

«Дорогой сын, я прибыл в Париж сегодня вечером под фамилией Дюбрей и сразу же отправился навестить вас. Мне сказали, что вас нет дома, но что первое мое письмо вам было передано и, следовательно, вы не задержитесь надолго. Если вы вернетесь домой сегодня ночью или завтра утром, вы сможете найти меня в церкви Вознесения: я буду стоять, прислонившись к третьей колонне слева от входа».

 – Ага! – сказал Жибасье. – Отлично!

И, поскольку за разговорами о своих делах и о делах других людей они подошли уже к ступенькам портика церкви Вознесения, они вошли в церковь с началом полуденного боя часов.

У третьей слева от входа колонны стоял, прислонившись к ней спиной, господин Сарранти, а рядом с ним на коленях стоял никем не замеченный Доминик и целовал руку отца.

Впрочем, мы ошиблись, Жибасье и Карманьоль увидели его сразу же.

Двум вновь вошедшим было достаточно одного только взгляда, и они в то же мгновение оба круто развернулись и направились в противоположную сторону, то есть к хорам.

А когда обернулись и пошли назад, то увидели, что Доминик продолжал оставаться на коленях, но господина Сарранти у колонны не было.

Мы видим, еще бы немного, и непогрешимость господина Жакаля была бы поставлена Жибасье под сомнение. Однако же его восхищение начальником полиции только возросло: сцена, которую он описал, длилась всего мгновение, но ведь она имела место.

– Кхм, – произнес Карманьоль. – Монашек на месте, а вот нашего человека я что-то не вижу.

Жибасье поднялся на носки, вперил свой натренированный взгляд в глубину церкви и улыбнулся.

– Зато его вижу я, – сказал он.

– И где же он?

– Справа от нас, наискосок.

– Не вижу.

– Смотрите лучше.

– Смотрю.

– И что же вы видите?

– Какого-то академика, который нюхает табак.

– Это для того, чтобы проснуться: он думает, что он на заседании… А что вы видите за академиком?

– Какого-то мальчишку, который крадет часы.

– Это для того, чтобы его старый отец мог узнавать время, Карманьоль… А за мальчишкой?

– Какого-то молодого человека, который вкладывает записку в молитвенник девушки.

– И будьте уверены, Карманьоль, эта записка не имеет никакого отношения к похоронам… А позади этой счастливой парочки?

– Человека с таким грустным лицом, что можно подумать, что это его хоронят. Я вижу его на всех похоронах.

– В глубине души, дорогой Карманьоль, он, несомненно, питает меланхолическую мысль, что не сможет побывать на собственном погребении. Но скоро мы дойдем до нашей цели, друг мой. Кого вы видите позади этого грустного старца?

– А! И правда, наш человек… Он разговаривает с мсье де Лафайеттом.

– Правда? Так это и есть мсье де Лафайетт? – переспросил Жибасье с тем оттенком почтения в голосе, с которым самые ничтожные люди говорили об этом благородном старце.

– Как! – воскликнул удивленный Карманьоль. – Вы не узнали мсье де Лафайетта?

– Я покинул Париж накануне того самого дня, когда меня должны были представить ему как перуанского кацика, прибывшего для изучения французской конституции.

В тот момент, когда оба приятеля, заложив руки за спину и изобразив на лицах безмятежность, начали медленно приближаться к группе популярных оппозиционеров, состоявшей из генерала де Лафайетта, господина де Моранда, генерала Пажоля, Дюпона (из Эра) и еще нескольких известных людей, так вот именно в этот самый момент Сальватор указал на полицейских своим друзьям.

Жибасье не упустил ни малейшего движения в группе молодых людей. Он, казалось, обладал каким-то особенным чутьем, сильно развитым зрением: он видел одновременно все, что творилось справа и слева от него, подобно косоглазым, и все, что происходило спереди и сзади, как хамелеон.

– Кажется мне, дорогой Карманьоль, – сказал Жибасье, указывая своему приятелю глазами на группу из пяти молодых людей, – что вот эти господа нас узнали. А посему нам лучше немедленно расстаться. Кстати, так мы сможем надежнее приглядывать за нашим другом, встретиться мы всегда сможем в надежном месте.

– Вы правы, – сказал Карманьоль, – лишняя предосторожность никогда не помешает. Заговорщики более хитры, чем можно предположить.

– Это с вашей стороны довольно смелое высказывание, Карманьоль. Но как бы то ни было, лучше всего нам поверить в то, что вы сейчас сказали.

– Вы ведь помните, что арестовать мы должны только одного из них?

– Разумеется. А как нам быть с монахом? Он ведь поднимет против нас все духовенство.

– Арестуем его как человека по фамилии Дюбрей за скандал, который он устроит в церкви.

– Только так.

– Хорошо! – сказал Карманьоль и пошел вправо. Его спутник в это время метнулся влево.

Описав кривую, каждый из них оказался рядом со своей жертвой: Карманьоль справа от отца, а Жибасье – слева от сына.

В это время началось богослужение.

Месса была произнесена елейно и выслушана с благоговением.

Когда месса была прочитана, молодые люди из школы в Шалоне, принесшие гроб в церковь, подошли, чтобы снова поднять его и нести на кладбище.

Но в тот самый момент, когда они нагнулись для того, чтобы совместными усилиями поднять свою ношу в едином порыве, какой-то высокий человек во всем черном без знаков различия словно вырос из-под земли и тоном привыкшего командовать человека приказал:

– Не прикасайтесь к гробу, господа!

– Почему? – спросили удивленные молодые люди.

– Я не намерен отчитываться перед вами, – ответил человек в черном. – Не трогайте гроб!

А затем обратился к распорядителю похорон:

– Где ваши носильщики? Где люди, которые должны нести гроб?

Распорядитель похорон приблизился.

– Но, – пробормотал он, – я думал, что тело должны будут нести именно эти господа.

– Этих господ я не знаю, – оборвал его человек в черном. – Я спрашиваю вас, где ваши носильщики? Немедленно позовите их сюда!

Легко понять, какой гул поднялся в церкви в результате этого инцидента. Со всех сторон послышался грозный рокот, напоминавший грохот волн перед началом шторма. Из груди всех присутствующих вырвался устрашающий рев.

Незнакомец, вне сомнения, чувствовал за своей спиной огромную силу, поскольку встретил этот гул с презрительной улыбкой.

– Позвать сюда носильщиков! – повторил он.

– Нет, нет, нет! Никаких носильщиков! – закричали ученики.

– Никаких носильщиков! – повторила толпа.

– По какому праву, – продолжали ученики, – вы хотите помешать нам нести останки нашего благодетеля? У нас есть на это разрешение его родных!

– Ложь! – сказал незнакомец. – Родственники, напротив, категорически возражают, чтобы тело усопшего несли каким-то особым способом.

– Это правда, господа? – спросили молодые люди, повернувшись к сыновьям покойного – графу Гаэтану и Александру де Ларошфуко, которые подошли, чтобы следовать за телом отца. – Правда ли, господа, что вы не разрешаете нам нести останки нашего благодетеля и вашего отца, который и для нас был, как отец родной?

Все это происходило среди не поддающегося описанию гвалта.

Но, когда люди услышали этот вопрос, когда увидели, что граф Гаэтан приготовился отвечать, со всех сторон послышались крики:

– Тихо! Тихо! Замолчите!

Сразу же в церкви, как по мановению волшебной палочки, воцарилась абсолютная тишина, и все услышали, как граф Гаэтан торжественно, мягко и с признательностью в голосе произнес:

– Семья нисколько не противится этому. Господа, она просит вас об этом.

• Предыдущая
• 11/317
• Следующая