Люблю твои воспоминания - Ахерн Сесилия - Страница 5

• Предыдущая
• 5/72
• Следующая

— Теперь мне нужно задать вам несколько вопросов. Вы прочли, поняли и заполнили анкету?

Джастин кивает, говорить ему мешает стоящий в горле комок.

— И вся информация, которую вы там указали, правдива и соответствует действительности?

— Почему вы спрашиваете? — хрипит он. — Она вам не кажется правдивой? Если так, я могу уйти и вернуться в другое время.

Она улыбается ему с таким же выражением, с каким смотрела на него мама, подтыкая одеяло и выключая свет на ночь.

— Итак, мы готовы. Я только сделаю анализ на гемоглобин, — объясняет она.

— Он выявляет наличие заболеваний?

Джастин нервно оглядывает оборудование в фургоне. Пожалуйста, пусть у меня не окажется никаких заболеваний.

Это было бы слишком унизительно. Хотя маловероятно. Интересно, помню ли я, когда в последний раз занимался сексом?

— Нет, всего лишь измеряет содержание железа у вас в крови. — Сара берет капельку крови из подушечки его пальца.

— Кровь на заболевания, в том числе передающиеся половым путем, проверяют чуть позже.

— Должно быть, удобная штука. Можно привести сюда бойфренда вроде бы с благородной целью, а потом справиться о результатах, — шутит он, чувствуя, как капельки пота щекочут его верхнюю губу.

Он изучает свой палец.

Она замолкает, быстро делая анализ.

Джастин ложится на кушетку и вытягивает левую руку. Сара оборачивает ее верхнюю часть манжеткой для измерения давления и протирает спиртом внутреннюю сторону локтевого сгиба.

Не смотри на иголку, не смотри на иголку.

Он смотрит на иголку, и земля под ним начинает кружиться. Горло сжимается.

— Будет больно? — Джастин с трудом сглатывает комок, рубашка прилипает к влажной спине.

— Просто укол, вы и не почувствуете, — улыбается она, подходя к нему с катетером в руке.

Джастин слышит сладкий запах ее духов, и на мгновение это его отвлекает. Когда она наклоняется, он видит то, что находится под вырезом ее кофточки, — черный кружевной лифчик.

— Вот это нужно взять в руку и несколько раз сжать.

— Взять что? — Он нервно смеется.

— Мячик, — улыбается она.

— Ах мячик! — Он берет маленький мягкий мячик и спрашивает, стараясь, чтобы голос не выдал панического страха:

— Для чего он нужен?

— Он помогает ускорить процесс.

Джастин изо всех сил сжимает мячик. Сара смеется:

— Еще не время! И не так сильно, Джастин.

Спина Джастина теперь не влажная — она совершенно мокрая от пота. Волосы прилипли ко лбу. Ты должен был сходить постричься, Джастин. Что за черт тебя сюда понес? Ой!

— Не так уж и страшно, правда? — ласково говорит она, будто обращаясь к ребенку.

Сердце Джастина громко стучит у него в ушах. Он продолжает сжимать мячик в том же ритме. Представляет себе, как его сердце перекачивает кровь, как кровь течет по венам. Видит, как она доходит до иголки, как идет по трубке, и ждет, что сейчас почувствует головокружение. Но голова не кружится, так что Джастин молча смотрит, как его кровь течет в мешок для сбора крови, который Сара предусмотрительно спрятала на весах под кушеткой.

— А «Кит-Кэт» мне потом дадут?

— Конечно! — со смехом обещает она.

— А мы действительно пойдем куда-нибудь выпить или вам нужен был только мой организм?

— Выпить можно, но я должна предупредить, что сегодня вам следует избегать любых активных действий. Ваш организм должен восстановиться.

Он снова замечает ее кружевной лифчик. Ага, конечно.

Пятнадцать минут спустя Джастин с гордостью смотрит на свою пинту крови. Он не хочет, чтобы она досталась какому-то незнакомцу, он готов сам отнести ее в госпиталь, осмотреть палаты и подарить тому, кто ему по-настоящему понравится, какому-то особенному человеку. Еще бы! Ведь впервые за долгие годы он может отдать другому то, что идет напрямую от его сердца.

Я медленно открываю глаза. Их заполняет белый свет. Постепенно зрачки фокусируются на предметах, и белый свет теряет яркость. Он становится оранжево-розовым. Я осматриваюсь, понимаю, что нахожусь в больнице. Телевизор высоко на стене. Его экран словно залит чем-то зеленым. Пытаюсь присмотреться: лошади на зеленой траве. Они прыгают, они бегут.

В палате должен быть папа. Я опускаю глаза: вот он, сидит в кресле спиной ко мне. Он стучит кулаками по подлокотникам, и его твидовая кепка появляется и исчезает за спинкой кресла, когда он приподнимается с каждым ударом. Пружины под ним скрипят.

Отец не издает ни звука. Как будто мне показывают немое кино. Неужели у меня что-то с ушами? (Сейчас он подпрыгивает в кресле как заводной, я и не думала, что он способен так быстро двигаться, и грозит телевизору кулаком, беззвучно подгоняя лошадь.

Экран гаснет. Отец разжимает кулаки и поднимает руки вверх, смотрит на потолок и заклинает Бога. Засовывает руки в карманы, ощупывает их и вытаскивает ткань наружу. Серые пустые мешочки остаются торчать из его коричневых брюк. Он похлопывает себя по груди, нащупывая деньги. Проверяет нагрудный кармашек своего коричневого кардигана. Ворчит.

Значит, дело не в моих ушах.

Он поворачивается, чтобы ощупать свое пальто, висящее рядом со мной, и я быстро закрываю глаза.

Я еще не готова. Со мной ничего не случилось — до тех пор, пока они мне не скажут. Прошлая мочь — не более чем кошмарный сон, пока они не скажут, что это Действительно произошло. Чем дольше я держу глаза закрытыми, тем дольше все останется как было. Счастье неведения.

Я слышу, как отец роется в карманах пальто, слышу звон мелочи, глухой стук монет, падающих в телевизор.

Осмеливаюсь снова открыть глаза, и вот он опять сидит в своем кресле, кепка подпрыгивает вверх и вниз, кулаки взлетают в воздух.

Занавеска справа от меня задернута, но я чувствую, что делю палату с кем-то еще. Не знаю, сколько нас здесь. Стоит тишина. В палате мало воздуха, в ней душно и пахнет потом. Огромные окна, занимающие целую стену слева от меня, закрыты. Свет такой яркий, что я не могу посмотреть на улицу. Позволяю глазам привыкнуть — и наконец вижу. Вон автобусная остановка через дорогу. На остановке ждет женщина, у ее ног стоят пакеты с покупками, а на коленях сидит ребенок, пухлые голые ножки блестят в солнечном свете бабьего лета. Я сразу же отвожу глаза. Папа оборачивается и смотрит на меня, выглядывая через край кресла, как ребенок из детской кроватки.

— Привет, моя дорогая, — негромко произносит он.

— Привет. — Я чувствую, что не говорила очень долго, и ожидаю услышать хрип. Но нет, мой голос чист, он течет как мед. Как будто ничего не произошло. Но ничего и не произошло. Еще нет. Пока они мне не скажут.

Опершись обеими руками на подлокотники, он медленно поднимается. Раскачиваясь, будто детские качели, он двигается к моей кровати: влево-вправо, влево-вправо. Он родился с ногами разной длины: левая длиннее правой. В последние годы ему выдают специальные ботинки, однако он предпочитает хромать, это вошло в нерушимую привычку с тех пор, как он научился ходить. Он терпеть не может ортопедические ботинки и, несмотря на наши предупреждения и боли в спине, ходит как умеет. Я так привыкла к виду его маленького тела, качающегося влево-вправо, влево-вправо. Помню, как ребенком брала его за руку и шла гулять. Как моя рука двигалась в одном ритме с ним: ее тянуло вверх, когда он наступал на левую ногу, и толкало вниз, когда на правую.

Он всегда был такой сильный, такой умелый. Всегда чинил вещи, собирал вещи, ремонтировал вещи: пульты управления, радиоприемники, будильники, розетки. Мастер на все руки для всей улицы. Его ноги были неодинаковой длины, зато руки, всегда и навсегда, были тверды как камень.

Подходя ко мне, он снимает кепку, сжимает ее обеими руками, совершая круговые движения, как будто это руль, и тревожно глядит на меня. Наступает на правую ногу и опускается вниз. Сгибает левую ногу. Это его положение покоя.

• Предыдущая
• 5/72
• Следующая