Псы и убийцы - Панченко Григорий Константинович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/10
• Следующая

Когда дикая боль обожгла правую кисть Начальника Разведки, он, не разобравшись, с левой послал назад копье и куда-то попал, но неточно и слабо, а затем правой… Но правой руки больше не было, она рвано кончалась у запястья. И тут же фонтаном хлынула кровь, унося жизнь из его тела, как вино из прохудившегося бурдюка.

Зажав уцелевшей рукой обрубок, Начальник Разведки слепо побрел куда-то. Звуки сражения за спиной исчезли – то ли все кончилось, то ли угасал слух. Но это уже не имело значения. Все – долг, честь, даже непрекращающаяся боль, даже маленькая, как лепесток, трехлетняя внучка где-то на дальнем краю Империи – перестало иметь значение. Во всей Вселенной больше не осталось ничего, кроме него и его смерти.

Он искал на склоне клочок травы, помягче, куда он упадет.

Да, боя уже не было, хотя за это время участники его рассеялись по ущелью на много полетов. Поэтому Скадли закрыл глаза (теперь, при Верном, он не боялся нападения, да и некому было нападать) и стал нащупывать Группу.

Так, Малый и Нюхач занялись ранеными, эта работа как раз по ним… пятого немного помяли, но ничего страшного. Лакхаараа крутился возле груды трупов на месте начала стычки, почему-то встревожен, но невредим. Третий и Шестой возвращаются, у Шестого рассечена губа. Опять боевой шрам! И заметный. Четвертый цел, а Седьмой? Ага, вот он… Тоже не уберегся, прихрамывает. На занятиях в Школе ребята, хвастаясь друг перед другом, с гордостью раздвигали шерсть собак, показывая следы пик, мечей и прочей металлической дряни, специально выдуманной для сокращения средней продолжительности жизни. Скадли относился к этому скептически: в самом деле – тот еще славный знак! Куда почетнее ускользнуть от удара, чем потом всю жизнь гордо носить его метку. И если возникал такой разговор, он спокойно возражал, что в его Группе меньше шрамов, но – не успешных боев. Однако не заживающие бесследно раны были и у его псов – у всех, кроме Верного (кстати, а где Верный?), сегодня их еще прибавилось.

Действительно, где Верный? Скадли помнил, что тот лежит у его ног, он даже чувствовал левой щиколоткой его короткую шерсть, но… Что случилось?!

Верный действительно лежал у его ног именно так, как лежат вожаки у ног ведущего. Только перевернув его, можно было заметить небольшую рану на шее – там, где проходила главная жила. Не рану даже – царапину, порез. Слепой укол Начальника Разведки сделал свое дело.

У Верного не было боевых шрамов.

Скадли с рыданием приник к его теплому еще телу. Он не видел как вокруг постепенно собираются другие псы, яростные и торжествующие, как при виде мертвого вожака их торжество сменяется тоской и болью, а у Третьего, который станет теперь вожаком и получит имя дополнительно к номеру, – еще и властной уверенностью. Но внезапная волна горя (не то чтобы более глубокого, чем его собственное, но пришедшего откуда-то со стороны) проникла в мозг и заставила поднять голову.

Лакхаараа. Он стоял в полусотне шагов от них и выл, задрав морду к небу. Тщательно вытерев глаза (Лакхаараа – главный вожак Группы, почти равноправный партнер, и он не должен видеть ведущего в слабости), Скадли подошел к догу. Тогда пес завыл еще протяжнее, а потом схватил его за край пятнисто-зеленого плаща, подтащил к одному из лежащих и закружился вокруг, хрипло рыча и повизгивая. Сейчас прямо заговорит!

Скадли встал на колени рядом с трупом. Да (он уже догадался), это был солдат. Ну и что же? Солдат вообще-то двое было, вон еще один валяется, почему же именно с этим Лакхи уже второй раз ведет себя как щенок? Как щенок…

Зубы среднего сошлись под нижней челюстью, на горле, и лицо, охваченное светлой бородкой, оставалось нетронутым.

Да, Скадли видел его пять лет назад, когда еще не было этой бороды. И войны не было. Раньше тоже видел, почти каждый день, но пять лет назад – в последний раз. И тогда, как и теперь, глаза его были мокры от слез.

…Их дома в Нико соприкасались стенами, словно подталкивали друг друга локтями. Семьи не очень-то ладили, но сыновья-первенцы сначала не осознавали разницы между ларами и никанцами, а когда с возрастом уловили ее, не охладели друг к другу. Возможно потому, что оба были помешаны на собаках. В столице как раз открывались первые Школы – кто мог тогда знать, с какой целью они закладываются… Моурнианнэ (или Морни, если говорить на «общем») был двумя годами старше, но именно Скадли первым принес в дом неуклюжий жесткошерстный комочек, который тогда еще трудно было назвать догом, тем более – боевым. Впрочем, слово «боевой» тогда и вовсе не употреблялось. Морни тоже нацелился было на Школу, и кажется, он обладал способностями щупача (вот было бы здорово – два щупача в двух соседних домах!); но и в Школе не проявили восторга – Скадли тогда не понял, почему, – и отец, узнав, избил его до полусмерти за увлечение «варварскими игрищами».

Потом… Потом – события в Кандикаре и признание независимости «Нико, страны и города», нарушенное через год… Договор о репатриации никанской колонии… Ряд телег на улице и непроницаемо-каменное лицо соседа, отца Морни, и его каменная же ладонь, которая опустилась на плечо растерянного подростка, обрывая его прощание с остающимся младшим другом, почти младшим братом…

Щенка они вместе назвали Лакхаараа, что переводилось с ларского как «Тот, кто имеет два сердца». Разумеется, это прямой перевод, действительное значение было нечто вроде «Неуязвимый». Это имя Скадли ему сохранил, хотя раскаты ларской речи вводили в шок каждого Проверяющего, который посещал Школу, и они настоятельно советовали назвать вожака как положено. Сохранил даже после второго похода, когда ненависть к ларам кипела у него в груди, как расплавленный свинец. Сохранил, потому что имя псу дается один раз в жизни и перемены он не примет.

И имя Моурнианнэ в прямом переводе звучало как «На бегу стреляющий в скалу». Это тоже что-то значило, но тогда Скадли этим не интересовался, а сейчас – и подавно.

Он постоял над мертвым еще немного и вернулся к убитой собаке.

Я сижу, значит, реву как малыш, Группа скулит вокруг… совсем размокли. Но делать что-то надо. Встаю, промокаю морду, псов успокоил кроме Лакхи, тот все воет. Малый прямо лебезит – не может простить себе, что меня бросил. А Нюхачу все это до пятки, как прошлогоднее мясо. Мерзкая все-таки порода. Огрел бы его раз, да не поймет, за что.

Вообще-то нам положено в качестве доказательства правое ухо брать, но тут я засомневался. Во-первых, они все далеко друг от друга, самому ходить – до вечера не управлюсь, а собакам это не поручишь. А во-вторых… Даже сказать неловко. У одного-то из них я ухо точно не отсеку.

С одной стороны, конечно, они наших не жалеют. Это-то я знаю не из Бесед. Но все-таки…. А главное – время, время! Двое суток гнал, значит, и обратно – столько же. А у меня еще две собаки ранены.

Так ничего придумать и не могу. В конце-концов икнул я на это дело и заставил Группу вырыть яму (лопаты не было, а мечом копать – опять же время). Похоронил обоих вместе. Как – кого? – Морни и Верного, конечно. Знаю, у них это не принято, но не мог же я погребальный костер сварганить – это ведь воз сухого дерева. Потом, на ларские обычаи я икать хотел, я его – как никанца. Чего скалишься? Он бы знаешь, каким собаководом был, если бы Всемогущий иначе распорядился! Уложил, как нужно – в позе спящего, рядом дорожная сумка… Хватит.

Уши не стал брать. Скажу – пятнадцать – пусть поверят или проверят, если смогут. Небось, поверят – я все-таки пока на хорошем счету. А у того, которого считаю Сыном, беру всю голову и медальон нагрудный. Гнусное оно дело – головы рубить, но война спишет. Не мы начали… Сдам в Управление, пусть разбираются.

• Предыдущая
• 4/10
• Следующая