Подозрительные обстоятельства - Квентин Патрик - Страница 3

Я на мгновение остановился перед дверью, испытывая те же чувства, что всегда, когда долго не видел мать: смесь волнения и беспокойства, как будто мне было девять лет и я что-то натворил.

Мать лежала в постели. По крайней мере, называлось это «постель». Однако практически она была размером с площадку для бадминтона, вся заваленная газетами, письмами, записными книжками, телефонными аппаратами и корзинами с цветами; тут же стоял поднос с завтраком. И посреди океана предметов восседала маленькая, но господствующая над всей этой вакханалией женщина — моя мать. Она была полностью одета: черные брюки, розовая блузка и очки в алой оправе. В руках у нее был какой-то сценарий. Она вопросительно взглянула на дверь, как делала всегда, когда слышала посторонний шум, но тут же сбросила очки и улыбнулась.

— Ники, дорогой!

Мать протянула ко мне руки, но кровать, разделявшая нас, была столь велика, что, даже прыгнув к ней, я не сумел дотянуться до ее руки. Мы поползли по постели навстречу друг другу и наконец сумели обняться.

— Мой дорогой бедняжка! «Возвращение невозможно, роман завершающей стадии»… Ну и как он? Надо полагать, божественная девушка, а?

И хотя я достаточно изучил мать, ее слова резанули слух. Не хотелось, чтобы с ее тренированных уст сорвалось имя Моники. Вместо ответа я перешел в контратаку:

— Почему ты ничего не объяснила мне? Что случилось?

— Но, Ники! — Мать широко раскрыла глаза и ноздри ее дрогнули. — Во Франции знают о бедной Норме. Сегодня ее похороны.

Я посмотрел на нее, пытаясь угадать ее мысли. Неужели я вырвался из объятий Моники только для того, чтобы участвовать в похоронах Нормы? «Анни Руд с сыном на могиле старой подруги».

— Только и всего? — с облегчением спросил я, впрочем, не скрывая раздражения.

— Только и всего? — Мать была шокирована. — Как ты можешь быть таким циничным? Ты молод, а ведешь себя как бесчувственное животное. Норма была нашим другом, нашим старым другом. А когда друзья падают с лестницы и ломают себе шеи, это не «только и всего». Это трагедия. Запомни, бессердечный мальчишка.

— Я только думал…

— Что ты думал?

— Что могло случиться что-то еще. Я имею в виду, если репортеры и сплетники пронюхают насчет Ронни и тебя…

Я ожидал взрыва, но, как всегда, недооценил мать. Она только задумчиво улыбнулась.

— Пронюхают! Какое вульгарное слово. Ты набрался таких выражений в этой случайной английской школе. Пожалуй, я ошиблась, послав тебя туда учиться. Дорогой мой, если бы ты был старше, то знал бы, что отношения между мужчинами и женщинами не всегда бывают страстными. Ронни испытывает ко мне нежное, совершенно естественное влечение…

— Репортеры достаточно взрослые, чтобы оценить это.

— …и благодарность, — закончила мать.

— А что по этому поводу думает Сильвия?

— По правде говоря, мой дорогой, Ронни, конечно, пал довольно низко. Мы все знали, что он мнит себя Казановой только потому, что волочится за разными «звездочками». Норма, кстати, когда-то была одной из них. Но разве можно порицать его? Это ягненок, который угодил в лапы волку! Сильвия Ла-Мани — самая опасная женщина в Голливуде, особенно сейчас, когда срок ее контракта истек, а техасские миллионеры больше не вьются вокруг нее, и ей приходится бороться за существование. Она положила на Ронни глаз и теперь из кожи вон лезет, чтобы затащить бедняжку к Алтарю и заставить подписать вместе с брачным свидетельством десятилетний контракт… Нет, дорогой, ты знаешь, я ненавижу вмешиваться в чужие дела, но не сидеть же сложа руки!

Самое ужасное в этих словах было то, что произносились они вполне искренне. Мать в принципе всегда была женщиной властной. Но она не считалась ни с временем, ни с удобствами, чтобы помочь друзьям. Во время их болезни она собственноручно готовила им обед, если у них были финансовые трудности, они расплачивались ее чеками, если они были несчастливы в браке, то утешились ее сочувствием и добрыми советами.

Забавно, что мать, отдающая всю свою жизненную энергию на исполнение роли Богини Секса на экране, никогда не сталкивалась с сексом в реальной обстановке и отказывалась признавать, что сама может влиять на чьи-нибудь чувства. Когда мужчины, вроде Ронни, рассчитывая на сочувствие, пытались ее расшевелить, она непонимающе смотрела на них и уходила.

— К счастью, дорогой, я оказалась в состоянии выручить его. Это было нелегко, но я льстила себя надеждой, что таким образом противодействую Сильвии Ла-Мани. И пока я думала об этом, я также думала о Норме. «Бедная Норма, — говорила я Ронни, — конечно, она пьет и, конечно, ни на что другое у нее не остается ни сил, ни времени; и если ты будешь очень осторожен, то почему бы тебе не вернуться к своим «звездочкам»? Зачем так уж трястись над ней? Ты видный продюсер, все банки у твоих ног, тогда как она… Что она — сейчас, во всяком случае? Дорогой, Норма всегда играла посредственных любовниц. Но, с другой стороны, почему бы не дать ей шанс? Найди для нее настоящий сценарий и пусть она попробует снова стать звездой».

— Выходит, Нинон Де Ланкло — твоя идея? — спросил я.

— Да, дорогой, моя. Конечно, сценарий был готов давно. Бедняга Ронни надеялся найти свою Гарбо, но я сказала, что ему проще воскресить Нинон де Ланкло. «Дай роль Норме, — сказала я, — окружи ее хорошими актерами и она будет блистать! А изъяны внешности можно скрыть гримом».

Я смотрел на мать почти со страхом.

— Подумать только, ты — единственное живое существо, способное убедить Ронни презреть собственную репутацию и шесть миллионов долларов впридачу.

Мать нахмурилась. Любое замечание с намеком на недоброжелательность вызывало ее возмущение.

— Как ты можешь говорить такие ужасные вещи? Норма была бы прекрасной Нинон, я уверена! Ведь Ронни пригласил ее партнером Брэда Петса.

Из всех рыжих мужчин в Голливуде Брэд Пете был самым рыжим. Сама мать, я знал это, обмирала, играя с ним.

Она сняла очки и протерла стекла.

— И подумать только, Норма умерла в самом начале возрождающейся карьеры, когда ее звезда должна была вновь ярко засверкать на небосклоне. Какая трагедия! А бедный Ронни… Ты бы посмотрел на него. Он совсем разбит, его нервы расшатаны.

Я представил себе Ронни с расшатанными нервами, пытающегося с помощью «звездочек» избежать сетей коварной Сильвии Ла-Мани.

— Ты уверена, что у него расшатаны нервы?

— Конечно, — огрызнулась мать. — Так или иначе, но Норма десять лет была его женой. Я не буду циничной. Это…

Конечно, у нее было еще много других утешительных мыслей, но я устал от переживаний, а постель была такой мягкой и уютной. Я перевернулся на спину. Мне нравилась постель матери. И я уже почти забыл о своих недавних волнениях.

— Мама.

— Да, дорогой.

— Как это случилось?

— Что случилось?

— с Нормой, конечно.

— Случилось? — повторила мать, и голос ее слегка дрогнул. — Как случается, когда люди падают с лестницы? Ты идешь и вдруг падаешь.

— Ронни был дома?

— А где же ему еще быть?

— Он видел, как она упала?

— Конечно нет. Он находился возле бассейна.

— Почему?

— Потому, что они там обедали!

— Значит, Норма сама пошла в дом?

— Да, она зачем-то вернулась. Она бегала в дом каждые двадцать минут — то за очками, то за книгой, то за накидкой. Ронни сказал, что на самом деле Норма ходила пить джин.

— Почему же она не позвала его с собой?

— Потому что Ронни заставил ее поклясться, что ради кино она бросит пить. Но ты же знаешь, как тяжело избавиться от этой привычки! — Мать выразительно посмотрела на меня. — Норма возвращалась, и с каждым разом глаза у нее все больше стеклянели. Перед последним ее походом Ронни даже проследил: она, действительно, бегала в спальню и прикладывалась к спрятанной там бутылке джина. Ну и вот. Поднималась по лестнице и… гоп-ля…

Поскольку мой отец был воздушным акробатом, а мать, будучи безутешной вдовой, помогала дяде Гансу в водевилях, «гоп-ля», я полагаю, стало узаконенным словечком в ее лексиконе. Однако сейчас, поскольку речь шла о трагедии, оно казалось мне легкомысленным и резало слух. А я никогда не доверял матери, когда она говорила легкомысленным тоном.