Умру и буду жить (СИ) - "Старки" - Страница 6

• Предыдущая
• 6/31
• Следующая

Андрей удивлен, он всё еще удивлен. Почему эти губы в крови? Почему эти губы так восхитительны? Зачем они здесь? Они здесь для него! Он отбрасывает в сторону нож. Берётся за мою голову, за затылок и слизывает кровь с губ. Опять начинает жадно целовать, погружаться, рычать. Я не рыпаюсь. Пусть это, но не глаза! Ощущение, что он никогда не целовался, что он пробует, экспериментирует, что он без сознания. И опять отрывается… Смотрит на меня, на рубашку и ниже. Спускает руки по шее, груди, животу на застёжку джинсов, дёргает. Блин! Вернее, блядь! Он хочет меня трахнуть? Он не смотрит мне в глаза, смотрит на ширинку. Помогаю ему, расстёгиваю. Он дышит ртом, взгляд расфокусирован, руками осторожно шарит по моим бокам, заводит пальцы под расстёгнутые джинсы, его ладони на ягодицах, джинсы сваливаются. Я понимаю, что, наверное, должен что-то сам сделать, ибо Мазуров невменяем. Запускаю руки под резинку его штанов, спускаю их, беру в ладонь неслабый твёрдый член, он горячий, мокрый на головке, чувствую пульсацию желания в нём. Слабо сжимаю, двигаю. Это был финал моим действиям.

Мазуров резко выдыхает, лицо его становится злым. Он разворачивает меня рывком и кидает за шею на кресло. Блядь, металлический позолоченный набалдашник в виде головы льва своей пастью впивается в низ живота. А так как тут же сзади напирает Мазуров, лев устремляет свою морду прямо в мошонку. Чувствую, как дрожит тело мужчины, чувствую его дыхание и даже губы на своём позвоночнике. Он плюёт на руку, мажет слюной мне анус и сразу там появляется его орудие. Блядь! Сейчас будет больно! Я совсем не готов, нет смазки, не растянут, да ещё и Мазур – необузданный мерин. Расслабляюсь, я умею, я выживу, я… О-о-о-оххх! Блядь, как больно! Ему-то не больно, что ли? Терплю, терплю! Ничего, в жизни ещё и не такое было! Я сильный! Я выживу! Он просто не умеет… О-о-оххх! Кончай уже быстрее! Терплю, терплю! Его член, словно поршень, рвёт то, что по размеру не подходит. По ноге покатилась горячая капля. Кровь! Порвал меня, придурок! Как больно! К этому никогда не привыкнуть! Терплю… нельзя сжиматься, надо дышать правильно, как бегуны, нос-рот. Оо-о-оххх, как горячо! Он стреляет в меня — и ещё несколько уже усталых, умирающих движений. Его ладони на моём животе, гладят. Лоб упирается мне в спину. А лев на кресельном набалдашнике уже охуел от моих причиндалов, если бы мог, то уже бы откусил.

Мазуров лежал на моей согнутой спине, наверное, с минуту. Приходил в себя. И я хорошо понимал, что с каждой йотой сознания в нём просыпается бешенство. Я это чувствовал, спиной и животом. В нём зарождался рык. Сначала утробный, приглушённый, потом громче, а потом, отталкивая меня, выходя с мерзким чпоком, Мазур заорал:

— А-а-а-а… Не-е-е-е-ет!.. Сдо-о-о-охни! Шлюха-а-а-а…

Я уже выпрямился, я пытаюсь напялить на мокрые от спермы и крови ноги свои узкие джинсы, но не получается, потому что вижу, что Мазур сначала прокрутился вокруг себя, изрыгая неудобоваримые вопли, а потом подскочил к столу, открыл ящик и вытащил оттуда пистолет… Мама! Теперь должен кричать я. Но не могу. Пячусь. К шкафу, за шкаф, штаны не надеваются, руки дрожат. Боже мой! Я хочу жить! Несмотря на эту грёбаную жизнь, хочу… хочу… я больше не буду жаловаться! Смотрю на эту страшную чёрную точку стальной смерти, что готова выпустить в меня фатальное жало пули. Гипнотизирую: нет, нет, нет, пусть будет осечка… Уже упёрся в стенку, отступать некуда, сползаю вниз, обнимаю себя руками, защищая тело от возможной порции свинца, и не могу закрыть глаза, чтобы не видеть, чтобы рраз, и не стало меня… Мазур стоит посреди комнаты, направляя на меня пистолет, не целится, зачем? Между нами два метра максимум. Он смотрит мне в лицо с отчаянием, с решимостью, с обидой… Сейчас он выстрелит! И я протяжно кричу, не соображая зачем:

— Андре-е-е-ей!

И рядом с ухом – бах, бах, бах! На меня брызнули осколки штукатурки. В ухе засвистело. В стене три неровных драных отверстия, вскрывающих всю подноготную стен. Я почему-то удивился: под красными обоями со знаком королевской лилии серое, плебейское нутро.

Мы задышали одновременно: он и я. С пыльным воздухом к обоим вернулось сознание. Мазур отвернулся, опёрся на столешницу руками, свесил голову и тихо сказал:

— Вали к себе в комнату, шлюха… Пока не убил.

Меня не надо долго уговаривать. Я соскочил, всё ещё путаясь в джинсах, мелкими шажочками до двери, а там прыжками до своей милой тюрьмы, лицом в постель, голым испачканным задом кверху. Сердце бухает: жив, жив, жив, жив… Потом услышал поворот ключа в двери. Меня опять заперли.

В промежности всё болит, сердце трясётся, из носа текут то ли сопли, то ли слёзы… Я вспомнил слова Фаины Раневской, мда… Интересная роль мне досталась в этом доме за сорок пять минут до смерти. А этот грёбаный партнёр по сцене — Мазуров, был очень убедителен в начале пьесы. Я поверил, что лишусь глаз. Но потом у него что-то пошло не так, он перекроил сценарий по ходу спектакля и теперь сам не рад такому сюжету.

========== 4. ==========

Обои, блин, неинтересные! Так называемая «куриная лапка» на кофейном фоне, от которой рябит в глазах. Лежу, тупо уставившись в стену, правый бок уже затёк от такой позы. В ушах всё ещё свистит. Спал ли я? Не знаю. Мысли циркулируют по кругу, наверное, они и свистят в голове. Мысль номер один: как я устал от всего этого! Может, уже не бороться? Не барахтаться, надеясь на то, что всплыву из этого дерьма? Меня покупают, продают, рассматривают, трахают, кидают, забывают, запирают, пользуются. Почему не убивают? Ненавижу всех этих ближних. Может, попросить Мазура, чтобы прекратил моё барахтание? Да нет, он не сможет… Он не такой.

Лежу, рассматриваю обои. Сегодня меня опять не кормили завтраком. Ходили, собираясь на работу, тихо, как мыши. Мазур что-то шёпотом говорил Ивану. А ещё стоял рядом с моей дверью, положив руку на ручку. Я видел, как она шевелилась. Хотел зайти? Хотел посмотреть, что от меня осталось? Хотел убедиться, что я жив? Не зашёл. Думаю, что посмотрел в монитор камеры наблюдения. Уже несколько часов прошло, как они уехали. А я всё лежу и тупо пялюсь в стену. Вспомнил про афоризмы. Погадаю. Открываю наугад, и первое попавшееся: «Мужественный человек обычно страдает не жалуясь, а слабый — жалуется не страдая. П. Буаст.» Опять про страдания… Кидаю книжку в угол. Наказана!

Часов нет, поэтому во сколько услышал, что в доме вновь кто-то есть, сказать не могу. Этот кто-то ходил туда-сюда незнакомой походкой, это не Иван, это не Мазуров. Потом я услышал мерный гул пылесоса. Ого! Я тут же подскочил на кровати. Прислушиваюсь напряжённо к этим новым звукам.

Через час с лишним такого сидения, обёрнутый одеялом, услышал, наконец, что некто подходит к моей двери. Сначала тишина. Некто прислушивается? Потом стук и женский голос:

— Стась? Вы проснулись?

— Да… — хрипло и не сразу ответил я.

— Можно я зайду?

— Да…

Скрежещет ключ в замке, и осторожно открывается дверь. В проёме женщина средних лет. Блондинка с короткой стрижкой, миловидная, полноватая, не накрашенная, в спортивном костюме и шаловливом фартучке поверх.

— Я – Аня. Андрей Вадимович попросил вас накормить. Пойдёмте?

— Мне можно выйти из комнаты? — я удивлён.

— Вы же не побежите? Андрей Вадимович сказал, что вы не должны бежать… Что вам некуда… Вы ведь не побежите?

— Нет… – выдохнул я, но сердце стукнуло на высокой ноте. Мне некуда бежать. Мазур это знает. — Меня можно на «ты» называть… Я – мелкая сошка.

Женщина мне улыбнулась и шире открыла дверь:

— Тогда одевайся и пойдём!

Я тянусь за своими многострадальными грязными джинсами. Аня тут же заметила пятна на них, вот что значит женский взгляд.

— Давай-ка, я брошу штаны в стирку! И рубашку тоже! У тебя больше ничего нет? Хм… Я сейчас тебе что-нибудь хозяйское принесу.

Она забрала мою одежду и удалилась. Я же, пошатываясь, пошёл в туалетную комнату умываться. Напялил там плавки. Аня принесла одежду «временного содержания». Блин! Вчерашний костюм Мазурова. Плотные чёрные трикотажные штаны на резинке и со шнурком в поясе и чёрный джемпер с квадратиками на груди. Что ж, надену его. Костюм мне велик, но не сваливается, рукава закатал, шнурок на поясе затянул. Пахнет Мазуровым, его потом, его сигаретами, его вчерашней страстью.

• Предыдущая
• 6/31
• Следующая