Непогребенный - Паллисер Чарльз - Страница 31
- Предыдущая
- 31/86
- Следующая
Газ в холле не горел, и я предположил, что Остина все еще нет. Я снял пальто и шляпу, зажег свечу и направился вверх, но на площадке второго этажа меня настиг приветственный оклик из гостиной. Войдя, я застал в комнате почти полную темноту, только тлевшие в камине угли мерцали красным. Остин сидел за столом, перед ним стояли бутылка и два стакана.
– Входи, садись и давай выпьем, – воскликнул он.
– Можно зажечь свечу? – Он кивнул, и я поспешно воспользовался разрешением.
Осветив комнату, я увидел улыбающееся мне лицо Остина. На мгновение, при свете свечи, он показался тем самым юношей, которого я знал давным-давно.
Он поднял бутылку, чтобы налить вини в чистый стакан. Потом улыбнулся и сказал:
– Удивительное дело. Похоже, вино кончилось. Будь другом, достань из буфета еще бутылку.
Я потянул за ручку шкафчика.
– Заперто.
– Не этот, – резко произнес Остин.– Бога ради, я имел в виду вот тот. Сядь, я сам достану.
Я сел, а он подскочил к буфету у дверей. Когда еще одна бутылка старого портвейна была открыта, настроение его явственно улучшилось.
– Дружище, – сказал он, – я из-за тебя переволновался. Боялся, что ты обидишься и уедешь восвояси, а как раз этого мне и не хотелось. Ни в коем случае.
Я видел, что Остин сильно набрался и его слова нужно принимать с большой поправкой, но все же был тронут. Глядя на его пьяное веселье, я вспоминал, как часто мы устраивали у себя на квартире попойки, продолжавшиеся далеко за полночь, и при мысли о том, что было и что могло бы быть, у меня защемило сердце.
– С чего ты взял, что я такое выкину? – спросил я, садясь напротив.
Он наполнил до краев мой стакан.
– Да потому, что я вел себя как последний хам. Лез в бутылку, оспаривал каждое слово. Оставил тебе эту записку. Но я... Если бы ты только знал. Мне было так...
Я прикрыл его ладонь своей, и он умолк.
– Дорогой Остин, я нисколько не обижен, ни капельки. Я ведь понимаю, тебя что-то гнетет.
Он как будто удивился:
– Ничего подобного. У меня все в порядке.– Он отнял свою руку.
– Дружище, не нужно передо мной притворяться. Я заметил, что нервы у тебя на взводе. И этот ночной кошмар... Ты чем-то озабочен, и я, кажется, догадываюсь чем.
Он широко открыл глаза.
– И чем же, по-твоему?
Я смешался, потому что не собирался высказывать свою догадку. На самом деле я имел в виду сплетни, подслушанные сегодня вечером.
– Я знаю, в школе какие-то серьезные неприятности.
– В школе? Что ты имеешь в виду?
– Я слышал (не спрашивай, как и от кого: не могу сказать), что директор колледжа не у всех пользуется авторитетом и...
– А, ты о ректоре. У меня он, безусловно, авторитетом не пользуется.
– И что дело приближается к точке кипения.
– Вот как! Да там вечно все кипит и бурлит. Бури в стакане воды – для посредственностей самая подходящая питательная среда. Это им заменяет настоящую жизнь. Однако все происходящее не имеет ни малейшего значения. А ты уже сочинил в уме какую-то драматическую историю? У тебя слишком живое воображение. А в результате ты не видишь того, что творится у тебя под самым носом. Так любишь обозревать дали, что пропускаешь факты, вполне очевидные для менее восприимчивых людей. Ну ладно, прости, что разочаровал тебя.
Я усмехнулся, но не без тени тревоги:
– Ты уверен? Я слышал, школьное начальство могут принудить к тому, чтобы оно уволило часть персонала.
– Вот как? А ты считаешь, для меня предел мечтаний провести остаток жизни в этом треклятом городишке? Да я сплю и вижу, как бы быстрее отсюда убраться.
– Но, Остин, без жалованья тебе не прожить.
– Деньги не стоят того, чтобы о них беспокоиться.
Меня поразили его слова. Правда, он и студентом-старшекурсником проявлял ту же беззаботность, характерную скорее для отпрысков богатых семейств. А ведь отец Остина отнюдь не процветал, уступая даже моему собственному. И если меня относительный недостаток средств заставил искать надежную и интересную работу с порядочным жалованьем, то Остин ни о чем подобном не заботился.
– Ты хочешь сказать, у тебя сейчас есть деньги? Остин улыбнулся.
– У меня за душой ни гроша.– Хорошо знакомым мне жестом, беспомощным и самоироничным, он откинул назад голову и развел руками, указывая на комнату с изношенным ковром и шаткой мебелью.– Моих заработков едва-едва хватает на жизнь, и скопить я ничего не сумел. Если бы злоба и происки, в которых здесь нет недостатка, привели к тому, что меня бы уволили без предупреждения, тогда мне действительно пришлось бы туго. Но едва ли до этого дойдет.
– Эпплтон что-нибудь имеет против тебя?
Остин вздрогнул:
– Эпплтон? А он тут при чем?
– Он ведь директор или, как ты сказал, ректор, так ведь?
– Школы певчих! – воскликнул Остин.– Соборной школы певчих!
– Разве это не часть школы Куртенэ?
– Разумеется, нет. Это два совершенно разных заведения. У нас – ректор.
– Я думал, школа певчих – просто отделение средней школы.
– Ничего подобного. Школа певчих подчиняется непосредственно настоятелю и капитулу.
– А школа Куртенэ – нет?
Он передернул плечами:
– Что за мысль! Под бдительным оком каноников, этих узколобых старых баб, академические успехи школы певчих оставляют желать много лучшего. Да как ты мог подумать, что я имею какое-то отношение!..
– Прости. Я представления не имел, что эти две школы так разительно отличны.
– В школе Куртенэ учащихся в десять раз больше, чем в школе певчих, где готовят прежде всего хористов. Их привратницкая нашей Куртенэ и в подметки не годится. Привратницкой мы издавна зовем школу певчих, и это пренебрежительное прозвище, потому что две школы всегда враждовали между собой.
– А мальчишки, наверное, дерутся.
– Да уж. Но, к несчастью, раз школы не ладят, то и контакты между преподавателями не поощряются. А у меня как раз завелся добрый приятель из школы певчих – отличный парень, я хочу вас познакомить, – и эта дружба не дает покоя обитателям нашего маленького гадюшника.
– Я бы не поверил, если б не знал так хорошо Кембриджский колледж.
– Где ты почерпнул эту историю?
Растерявшись, я не решился признаться, что подслушивал в баре чужой разговор. Не прибегая к прямой лжи, я ответил:
– Помнишь, я вчера вечером разговаривал со стариком церковнослужителем и он упомянул школу? Он сказал, что о ней пойдет речь на завтрашнем заседании капитула.
– Ну да, есть один вопрос, касающийся школы певчих, из-за которого у каноников болят головы. Но Куртенэ тут ни при чем. Я тебя неправильно понял. Здесь все ладно, за исключением обычных учительских перепалок и тупости.
Он произнес это сердитым голосом и резко отвернулся, из чего я заключил, что очень его раздражаю. После долгой паузы я спросил:
– Стоит ли мне задерживаться? Может, я тебе мешаю? Он приблизился и похлопал меня по руке:
– Нет-нет. Не уезжай. Мне очень важно, чтобы ты остался. Этим ты мне поможешь.
Меня глубоко тронули его слова. Он продолжал:
– Побудь еще хоть несколько дней.
– В субботу мне непременно нужно ехать.
– Суббота? Отлично.
– В субботу днем я должен быть у племянницы, поэтому никак не могу остаться дольше.
– Пусть будет суббота. Этого достаточно. Боюсь, я был не очень-то гостеприимным хозяином. Постараюсь исправиться.– Остин поднялся и вновь наполнил мой стакан. Затем он, по старой своей привычке, уселся в кресло боком и сползал в нем все ниже, так что дальше я наблюдал его физиономию в обрамлении ног.
В последовавшей уютной тишине я размышлял над его странными словами «суббота – этого достаточно», пока не услышал вопрос:
– Как прошло посещение библиотеки? Нашел то, что искал?
Я усмехнулся:
– Бог мой, Остин, это не так просто, как тебе кажется. Но доктор Локард мне очень помог.
– Да уж, личность отменная.
– Вполне приятный человек, – произнес я осторожно.
– Не сомневаюсь. Пока ты представляешь для него интерес, тем или иным способом можешь содействовать его карьере, он будет самым что ни на есть приятным человеком. Не обаятельным – обаяния в нем нет. Обаяние – вещь в его глазах сомнительная, ниже его достоинства.
- Предыдущая
- 31/86
- Следующая
