Фантастичнее вымысла - Паланик Чак - Страница 1

Вы, наверное, уже заметили, что все мои книги посвящены одиноким людям, которые ищут, к кому бы им прибиться.

В некотором роде это полная противоположность Американской Мечте, состоящей в том, чтобы разбогатеть и возвыситься над толпой, над всеми, кто катит сейчас куда-то по фривею и, не дай бог, в автобусе. Нет-нет, Американская Мечта – это большой дом где-нибудь на отшибе. Например, пентхаус, как у Говарда Хьюза. Или замок на вершине горы, как у Уильяма Рэндольфа Херста. Этакое гнездышко, упрятанное подальше от посторонних глаз, куда время от времени можно пригласить тех представителей плебса, которые симпатичны лично вам. Чтобы общаться с ними на своей территории, где жизнь течет согласно вашим правилам. Где вы полновластный хозяин.

Будь то ранчо где-нибудь в Монтане или подвальная квартирка, в которой имеется с десяток тысяч DVD и скоростной доступ в Интернет, – особой разницы нет. Главное, что там вы один и никто не мешает. И тогда вам становится одиноко.

После того как мы немного пострадаем – как, например, рассказчик из «Бойцовского клуба» или же рассказчица из «Невидимок», изолированная от мира благодаря собственному прекрасному лицу, – мы разрушаем наше милое гнездышко и заставляем себя вернуться в окружающий мир. В некотором роде именно так и пишутся романы. Вы составляете план и ищете материал. Какое-то время проводите в полном одиночестве, отгородившись от мира, строя собственный прекрасный мирок, в котором вы полновластный, ну совершенно полновластный хозяин. Вы не берете телефонную трубку. В вашем электронном почтовом ящике копятся груды писем. Вы остаетесь в вымышленном мирке, пока не настанет момент его разрушить. После чего вы возвращаетесь к людям.

Если ваша книжка продается, причем неплохо, то вы отправляетесь в рекламное турне по градам и весям. Вы раздаете интервью. Вы по-настоящему общаетесь с людьми. С огромным количеством людей. Вокруг вас люди, люди, люди. Вскоре вам становится муторно. И вас снова подмывает бежать от них куда-нибудь подальше, например, в…

В очередной прекрасный вымышленный мирок.

И так до бесконечности. Один. В толпе. Один. В толпе.

Вполне возможно – коль вы читаете эти строки, – что сей цикл вам хорошо знаком. Чтение – не групповой вид деятельности. Тут вам не кино и не концерт, где собираются сотни людей. Нет, на этом конце спектра царит одиночество.

Каждый рассказ в книге посвящен пребыванию среди людей. Моей персоне среди людей. Или же тому, что собирает людей вместе.

Для любителей возводить замки это рассказ о том, как гордо реет каменный флаг – такой огромный, что под него стекаются все, кто живет той же мечтой, что и вы.

Для любителей крушить комбайны это рассказ о том, как можно найти себе подобных, социальную структуру, в которой для каждого найдутся правила, цели и роли, и тогда несложно обрести собратьев по духу, разнося вдребезги допотопную сельхозтехнику.

Для Мэрилина Мэнсона это рассказ о мальчишке со Среднего Запада, который не умеет плавать и вдруг неожиданно переезжает во Флориду, где общение с себе подобными протекает в водах Атлантики. И тем не менее мальчишка не оставляет попыток найти себе подобных.

В книге собраны зарисовки и эссе, которые я набросал в перерывах между романами.

Мой личный жизненный цикл выглядит так: Факт. Вымысел. Факт. Вымысел.

У писательского ремесла есть один существенный недостаток – одиночество. Сидишь и пишешь. Где-нибудь один, в мансарде. Народ считает, что в этом и заключается разница между писателем и журналистом. Журналист, газетный репортер, вечно куда-то торопится, вынюхивает сенсации, встречается с людьми, его вечно поджимают сроки. Он вечно в толпе и вечно куда-то спешит. Жизнь его полна приключений – всем на зависть.

Журналист пишет, чтобы открыть вам окно в большой мир. Он посредник.

Другое дело писатель. Любой, кто сочиняет повести и рассказы, – одиночка, по крайней мере в глазах других. Наверное, потому, что литература соединяет вас с голосом всего одного человека. Возможно, потому, что чтение – одинокое занятие, вид досуга, который отгораживает нас от других людей.

Журналист, прежде чем взяться за перо, производит расследование. Романист предается игре воображения.

Интересно, сколько времени романист вынужден проводить в обществе других людей, чтобы создать этот самый одинокий голос? Свой обособленный мир?

Мои произведения с трудом подходят под определение «вымысел».

Ведь я пишу в основном благодаря тому, что в прошлом раз в неделю встречался с другими людьми. Это был своего рода мастер-класс, который проводил один писатель, а именно Том Спэнбауэр, за кухонным столом вечером по четвергам. В то время почти все мои друзья так или иначе обитали в непосредственной близости от меня – соседи или коллеги. Таких людей знаешь только потому, что каждый день оказываешься рядом с ними.

Самая забавная из моих знакомых, Ина Геберт, как-то раз назвала коллег «воздушной семьей».

Проблема с такими друзьями состоит в том, что они часто куда-то исчезают. Например, их увольняют или они увольняются сами.

Лишь начав посещать писательский мастер-класс, я сделал для себя открытие, что друзей может объединять общая страсть. Такая, к примеру, как написание книг. Или театр. Или музыка. Или какие-то идеи. Некие общие поиски истины, которые будут удерживать вас рядом с другими людьми, уважающими, как и вы, это непонятное, с трудом поддающееся описанию мастерство. Подобная дружба не зависит от того, уволили вас или, к примеру, выселили из дома. Кухонные посиделки вечером по четвергам стали единственным стимулом, заставившим меня взяться за перо в годы, когда за книгу я не получал и ломаного гроша. Том, Сьюзи, Моника, Стивен, Билл, Кори и Рик. Мы сражались друг с другом и превозносили друг друга. И этого было достаточно.

Моя любимая теория насчет успеха «Бойцовского клуба»: книга понравилась потому, что костяк истории – рассказ о том, что сводит людей вместе. Людям интересно узнать, какие еще существуют способы найти родственные души. Вы только посмотрите на книги типа «Как сделать настоящее американское лоскутное одеяло», или «Божественные секреты женской дружбы», или «Клуб любителей удачи». Все эти книги есть не что иное, как описание структур общения – смастерите лоскутное одеяло или научитесь играть в какую-нибудь экзотическую игру, – то есть все то, что сводит людей вместе и дает возможность поделиться собственным жизненным опытом. Все эти книги по сути своей рассказы, объединенные общим видом деятельности. Да, забыл сказать, это преимущественно женские рассказы. В них нам почти не встретить новых моделей социального взаимодействия мужчин. У мужчин есть спорт. Есть выпивка. Этим список, пожалуй, и исчерпывается.

А еще есть бойцовские клубы. Хорошо это или плохо.

Еще до того как я приступил к работе над книгой с названием «Бойцовский клуб», я работал волонтером в одном хосписе. Моя работа состояла в том, чтобы привозить людей к врачам и на встречи групп взаимной поддержки. Они собирались где-нибудь в церковном подвале, сравнивали симптомы своих болезней и делали упражнения по системе «Нью-Эйдж». Эти встречи постоянно причиняли мне дискомфорт, потому что остальные считали, что я страдаю тем же самым заболеванием, что и они. Я же был лишен возможности тактично объяснить людям, что я не более чем сторонний наблюдатель, этакий турист, который просто ждет, когда все закончится, чтобы отвести подопечного обратно в хоспис. И мне ничего не оставалось, как придумать собственную историю о том, как один человек посещает встречи смертельно больных людей, чтобы только избавиться от гнетущего чувства никчемности своей собственной жизни.

В некотором отношении подобные места вроде групп взаимной поддержки постепенно начали выполнять функции, ранее свойственные организованной религии. Раньше мы ходили в церковь, чтобы признаться в своих самых нелицеприятных секретах, покаяться в наших самых тяжких грехах. Рассказать наши истории. Быть принятыми. Обрести прощение. Заслужить искупление и заново влиться в ряды себе подобных. Это был своеобразный ритуал, призванный помочь нам достучаться до других, снять мучившую нас тревогу, чтобы не удалиться слишком далеко от рода людского, не стать для него окончательно потерянными.