Звезды в ладонях - Авраменко Олег Евгеньевич - Страница 48

• Предыдущая
• 48/67
• Следующая

— А как насчёт уничтожения вашей самобытной культуры? — продолжал стоять на своём Ахмад. — Вот твой родной язык русский. Это земной язык. И имя у тебя русское. И веришь ты в человеческого Бога. А где же делось всё ваше исконное, альвовское? Где ваши языки, традиции, верования? Я скажу, где: люди уничтожили их!

Альв поднялся с кресла, в котором сидел, и пристально вгляделся в своего собеседника.

— А вот по поводу Господа ты не богохульствуй! — произнёс он сурово. — Истинный Бог для всех один — и для людей, и для альвов, и для дварков, и даже для безбожников габбаров. Что касается исконно альвовских языков, то да, это наша большая беда. Именно наша — потому что люди тут ни при чём. Ни русские, ни бразильцы, ни американцы, ни японцы не принуждали нас говорить на своих языках, даже наоборот: ваши учёные-филологи создали для всех наших языков алфавиты, унормировали их, дополнили специальной терминологией — короче, сделали из них полноценные языки, пригодные для высокоразвитой космической цивилизации. Но наши предки не оценили этих усилий. Они решили, что станут умнее и сильнее, если заговорят на земных языках… И кстати, ты разговариваешь по-английски. Но ведь ты, кажется, индус. Как же так вышло?

— Вот, получай! — вполголоса прокомментировал Агаттияр.

Однако Ахмад ничуть не растерялся:

— Тут мы с тобой товарищи по несчастью, друг мой альв. Колониальная политика британцев привела к тому, что многие индусы, как и представители других народностей Индии, стали общаться на английском языке.

— Однако же вы не объявили из-за этого войну Великобритании?

— Ну… нет.

— Вот то-то же! Что случилось, то случилось, и с этим нужно смириться. Я согласен, что мы, альвы, могли бы создать свою особую культуру, и это было бы замечательно. Но мы не сумели — и это наша вина, а не ваша.

— Нет, наша! Мы не должны были вмешиваться в вашу жизнь, мы должны были предоставить вам возможность следовать по естественному историческому пути. Вы бы и сами, без нашей помощи, достигли звёзд.

— На это потребовалось бы как минимум три тысячи лет, — возразил Григорий Шелестов. — Три тысячи лет кровопролитных войн, голода, болезней, страданий. Сотни поколений альвов, живущих в беспросветном мраке невежества… Неужели вы смогли бы спокойно наблюдать за этим? Нет! Вы, люди, слишком добрая и гуманная раса. Вам больно было смотреть даже на этих злобных габбаров, которые без устали лупили друг друга дубинками по головах. Мы вас предупреждали, просили: оставьте их в покое, эти существа никогда не станут цивилизованным народом, они просто поменяют дубинки на лазерные ружья, а внутри останутся такими же дикарями. Но вы не послушались нас, вы принесли им цивилизацию, которой они не заслуживали… И я уверен: это габбары с оборотнями-пятидесятниками виноваты во всём, что случилось. Им чуждо чувство признательности, они не ведают, что такое благодарность. Но я не представляю, как могли мои братья-альвы пойти у них на поводу. Это выше моего понимания. Это… это какое-то безумие! Мы попали в ужасное время — время, когда попраны все божеские законы…

С этими словами альв вразвалку прошёл в свободный угол каюты, опустился на колени и что-то забормотал на незнакомом мне языке. Компьютер услужливо перевёл:

— Отче наш, сущий на Небесах…

Агаттияр отключил интерком и повернулся ко мне:

— Ну, что вы об этом думаете?

Я растерянно пожал плечами:

— Даже не знаю. Кто из них прав?

— Каждый по-своему. У каждого своя правда, и в этом весь трагизм нынешней ситуации. Беда случается не тогда, когда правда сталкивается с неправдой; обычно правда, как это ни патетично звучит, побеждает. Но если в конфликт вступают две разные правды, то победивший как правило становится неправым. Он просто нивелирует свою правду своей же собственной победой, надругательством над другой правдой.

Профессор ненадолго задумался, потом снова заговорил:

— Вот вам такая аналогия. Не очень корректная, впрочем, но всё же… Представьте себе компанию мальчишек, которыми верховодит паренёк постарше. Мальчики смотрят на него снизу вверх, для них он непререкаемый авторитет, и каждое его слово — закон. Паренёк многое знает и умеет, он учит своих младших товарищей разным полезным вещам, он сильный и с ним не страшно даже ночью в лесу. Словом, идиллия. Пока что сплошная благодать, вы согласны?

— Да, — кивнул я, уже начиная понимать, к чему ведёт Агаттияр.

— Но вот прошли годы, — продолжал он. — Мальчики стали подростками, а тот паренёк уже превратился во взрослого юношу. В какой-то момент ситуация изменилась, но юноша не заметил этого. Для него эти ребята по-прежнему оставались детьми, и обращался он с ними соответственно. Он уже не был настолько умнее, настолько сильнее и опытнее их, но всё ещё имел над ними огромную власть. Подросткам это не нравилось, они начинали исподволь роптать, однако не решались подойти к своему вожаку и прямо сказать: «Мы уже выросли, мы стали другими. Ты, безусловно, среди нас самый главный — и всё же давай пересмотрим наши отношения». Но ребята так не поступили. Вместо этого они собрались тайком в кружок — и ну вспоминать былые обиды:

«Он часто давал мне подзатыльники…»

«А надо мной он насмехался…»

«Он подавил мою личность, не позволил мне стать тем, кем бы я стал без него…»

«А у меня когда-то отнял карманные деньги…»

Ну и так далее в том же духе. В конце концов ребята так раззадорили себя, что некоторые из них отправились выяснять отношения со своим вожаком. Они вместе набросились на него — сначала не всерьёз, а скорее шутки ради, но вскоре убедились, что он совсем не такой сильный, как им казалось раньше. А тогда и те подростки, что стояли в стороне, присоединились к своим товарищам, им тоже захотелось поучаствовать в низвержении своего недавнего кумира. Вот так и закончилась вся идиллия.

Пару минут я размышлял над услышанным.

— Получается, что по-своему эти ребята были правы: они уже выросли, а их вожак по-прежнему обращался с ними как с малыми детьми. Но, когда они принялись избивать его, вся их правда сошла на нет. Потому-то они и вспомнили все мелкие обиды и недоразумения, которые всегда случаются даже между самыми близкими друзьями. Они убедили себя в том, что он всегда желал им зла, что их поступок вполне оправдан, что они фактически защищались, избавляя себя от жестокой тирании.

— Совершенно верно. А вот если бы тот юноша сумел дать отпор ребятам, хорошенько поколотил бы их в ответ, то виновным оказался бы он — ведь негоже взрослому человеку избивать детей. Когда Иные начали против нас войну, люди были в шоке. Мы долгое время поверить не могли, что это происходит всерьёз, долго не решались нанести в полную силу ответный удар и только защищались. А когда до нас наконец дошло, что наши младшие братья выросли, что они уже достаточно сильны и вполне могут одолеть нас, было слишком поздно. Мы потерпели поражение, а наши бывшие подопечные стали нашими тюремщиками.

— И что же будет теперь? — спросил я.

— Не знаю, мистер Матусевич. Для нынешней ситуации не годятся уже никакие аналогии. Всё слишком серьёзно, слишком трагично. До войны общая численность человечества превышала семьсот миллиардов, а сейчас, согласно разведданным Терры-Галлии, нас осталось едва ли более пятидесяти. И уже не имеет значения, что Иные не проводили против людей геноцида, что человечество просто стало вымирать, отказываясь размножаться в неволе. В любом случае, причиной тому были чужаки. Этого нельзя ни простить, ни забыть. Как бы ни разворачивались дальнейшие события, ясно одно: примирения не будет.

— Значит, война до победного конца? До полного истребления одной из воюющих сторон?

— Боюсь, что да.

Агаттияр на несколько секунд вывел на экран изображение из шестой каюты. Альв Григорий Шелестов, как и прежде, стоял в углу на коленях и бормотал слова молитвы.

— Несчастное существо, — грустно и почти что с сочувствием промолвил профессор. — Ребёнок, которого ветры времени занесли в эпоху жестоких и озлобленных подростков. Ему нет места ни по эту, ни по ту сторону баррикад. Ему вообще нет места в нашем мире…

• Предыдущая
• 48/67
• Следующая