Этот безумный, безумный, безумный мир... - Задорнов Михаил Николаевич - Страница 8
- Предыдущая
- 8/67
- Следующая
Многие люди считают: вот только раз украду, потом схожу в церковь на исповедь и больше воровать не буду, снова заживу честно, с достоинством. Наверняка, так думали при расформировании наших частей в ГДР многие генералы. В конце концов, что потеряет родина, если я отпишу на металлолом пару слегка заржавевших подводных лодок или десяток зенитных установок. У родины этого добра навалом, не убудет. Да, но у родины оказалось навалом и генералов, которые так же думают.
Однажды, в конце 70-х годов на теплоходе мы шли по Волге с большой писательской группой из Куйбышева в Тольятти, а на палубе сидел и смотрел на Жигулевские горы, как всегда с грустинкой, Булат Окуджава. Я тогда уже начинал выступать. Причем, если я ездил в писательской группе, то читал со сцены одни рассказы, более, как я считал, утонченные, а артистам эстрадным отдавал другие, те, которые сам читать в то время стеснялся. Артисты, исполняя по телевидению мои монологи, называли мою фамилию. Тогда на палубе Окуджава меня спросил, зачем я пишу для артистов такие пошлости. «Вам бы надо самому читать то, что вы пишете, и самому выступать». Желая показать, какой я дальновидный, несмотря на возраст, я ответил, что просто хочу довести авторские за исполнение моих рассказов до двухсот рублей в месяц, чтобы потом я мог, не думая уже о деньгах, сидеть дома и писать все то, о чем желаю. Окуджава усмехнулся, ответил, что так не бывает. Он видел многих молодых способных людей. Все, кто думали, что они только раз напишут на потребу, потом никогда уже не могли писать от души. «Эстрада вас может затянуть, если еще не затянула, — сказал он. — Вы рискуете на всю жизнь остаться обычным эстрадником». Прошло 20 лет, и я понял, что Окуджава оказался прав. Только писатель, уступив своей корысти, предает себя, а военные — тех, кого они должны защищать. Жертвой предательства художника становится душа художника. А жертвами предательства военных — тысячи жизней других людей.
Вряд ли наша военная верхушка задумывалась над этим. Она просто продолжала жить жизнью страны. Кому-то, в конце концов, в борьбе за доступ к якобы заржавевшим подводным лодкам, пришлось устранить конкурента, кому-то разобраться с пытливым журналистом, кто-то послал в бой за своей новой очередной звездой солдат-первогодков. И никто не подумал, что начиналось все с однажды украденных с гарнизонного склада трусов и алюминиевой посуды, потом формы, погон, орденов, знамен, а закончилось продажей противнику оружия и маршрутов движения колонн десантников в горах.
Интересно, что когда наша армия жила по законам атеизма и ее генералы были безбожниками, они меньше грешили, чем теперь, когда вера в партию резко сменилась верой в Бога. Как для истинных безбожников, для наших чиновников Страшным судом могли быть только реальные организации. И выражение «Гореть вам в геенне огненной» перестало на них действовать сразу после развала КГБ.
Словом, если выписать все грехи нашей армии, то станет очевидно, что за последние годы она нарушала все заповеди. Если б восточный мудрец был еще эстрадным сатириком, что возможно лишь в фантазии самого эстрадного сатирика, он бы сказал:
«КАРМА РОССИЙСКОЙ АРМИИ ВЫРОСЛА НАСТОЛЬКО, ЧТО УЖЕ СТАЛА ВЫВАЛИВАТЬСЯ ДАЖЕ ИЗ ГЕНЕРАЛЬСКИХ ШТАНОВ!»
Однажды я получил письмо из Тулы от одного военного. Когда-то я работал в журнале «Юность» помощником редактора. Мне поручали разгребать мешки с письмами. С тех пор я по почерку и по первым фразам, а также размеру письма, могу угадать, какого умственного развития автор письма и что он от меня хочет. Если первые строчки: «Уважаемый Михаил Николаевич, мы всей семьей Вас очень любим, не пропускаем ни одной Вашей встречи, Вы лучше всех остальных», — значит, просят деньги и такие же письма разослали всем остальным, кого считают лучше остальных. Если письмо начинается с перечисления титулов автора, его почетных грамот, вплоть до участника переписи населения, значит какой-то своей шуткой я попал непосредственно в него, и теперь он попытается запугать меня своими званиями и знакомствами.
Письмо из Тулы было короткое. Без лести. Начиналось с фразы: «Матери погибших в Чечне десантников из Тулы обращаются к Вам, потому что прочитали Вашу статью в „Аргументах и фактах“ о черной воровской слизи в нашей армии. Может быть, хоть Вы нам поможете».
У автора письма, написанного от имени матерей, среди тульских десантников в Чечне погиб брат. Написал автор грамотно. Нигде не хвастался своими званиями. Просто упомянул, что в прошлом тоже был военным. Чувствовалось, почерк когда-то был ровным, но из-за постоянных стрессов буквы стали разваливаться в разные стороны.
«Какое же отчаяние должно быть у этих людей, — подумал я, — если они написали сатирику?»
В письме было прямо сказано, что десантников предали. Автор сам ездил в Чечню, расспрашивал тех, кто остался в живых. Потом матери погибших обращались в военную прокуратуру, чтобы там разобрались. Но сначала чиновники увертывались, уходили от разговора. А потом и вообще перестали их принимать.
«Странное совпадение, — подумал я. — Через десять дней у меня как раз должно быть выступление в Туле». Я позвонил автору и предложил ему встретиться за час до концерта. Ехал в Тулу я с тяжелым предощущением. И не зря.
В мою закулисную комнату пришли автор письма и мать одного из погибших. Он высокий, седой. Рукопожатие, как и почерк, когда-то было уверенным. Она — из тех женщин, которых мало кто замечает и с кем чиновники особенно не считаются. Может, доярка, может, прачка, может, бухгалтер. На голове мужская шапка меховая, зимняя. Видимо, шапка сына. Может быть, в ней она чувствует себя ближе к нему. Классическое совдеповское пальто из нашего прошлого. Узенький меховой воротничок скорее похож на ошейник. Она была из тех женщин, которые быстро свыкаются с мыслью, что жизнь их не удалась и все свои надежды впредь вкладывают в детей. Такие женщины в России часто рожают без мужей, чтобы у них появился смысл в жизни. Несмотря на то, что прошел год со дня гибели сына, она все время держала носовой платок около глаз. Она плакала так же постоянно, как и дышала.
Сначала она с опаской и недоверием глядела на меня из-под шапки, не совсем понимая, зачем этот бывший военный пригласил ее на встречу с каким-то сатириком?
Говорить начал автор письма. Сначала сбивчиво. Волновался.
Колонну десантников должны были пустить по одному маршруту, но в последний момент маршрут изменили. Прикрытие авиационное сняли, сказали, что вертолеты сломались. Сам выход колонны тоже задержали на целый день. Как будто ждали кого-то. В пути остановились фотографироваться. Хотя это нарушение инструкции. При этом один из офицеров перегородил дорогу своим грузовиком, поставив его поперек, чтоб нельзя было быстро выехать. И когда фотографировались, все началось.
Постепенно к нашему разговору присоединилась и мать погибшего.
— За что? Я растила его… На институт накопила. Мне потом его друг рассказал. Друг почему-то в живых остался. Говорит, догадался откатиться в кювет и спасся, а Дима не успел. Но он наврал. Я знаю. На них напали 23-го, а смерть у Димы наступила 24-го. Мне его историю показывали. И две пули в коленке. Значит, над ним издевались, пытали…
Она не может продолжать. Я понимаю, что ей до сих пор мерещится эта страшная картина.
Счастье наших предателей в том, что они не верят в перерождение души. Иначе они знали бы, что отныне их род будет проклят из-за их предательства на несколько поколений. И потомки их будут мучиться, даже не зная, за что они расплачиваются.
— Она не поехала на опознание, — чтобы прервать неловкое молчание, говорит автор письма. — Не смогла. А я поехал. Вы не представляете… В морге, — он сделал паузу, чтобы выбросить из воображения виденное, — там наши ребята в холодильниках. Там жареным мясом пахнет. Большинство тел обуглены. Узнать никого невозможно. Все одинаковые. И запах. Запах горелого. Это преисподняя! Я туда с первого раза зайти не смог. Несколько раз кругами ходил. Потом выпил для храбрости. И зашел. А ведь я в прошлом военный. Но это страшно, поверьте.
- Предыдущая
- 8/67
- Следующая
