Длиннохвостые разбойники (сборник) - Скребицкий Георгий Алексеевич - Страница 10
- Предыдущая
- 10/40
- Следующая
Я смотрю на крылатого барабанщика, смотрю и удивляюсь: голова у него так быстро мотается взад и вперёд, что мне даже страшно – как бы она не оторвалась от шеи. Но дятлу, по-видимому, хоть бы что. Он сыплет одну дробь за другой. Вот уж настоящий, природный артист!
Иду дальше. Гляжу – на сучке осины уселась и поёт серенькая овсянка. «Зинь-зинь-зинь-зиииииииии…» – старательно выводит она свою мелодичную песенку.
И непоседы синицы тоже не отстают от неё. Где-то в лесу так и куют стеклянными молоточками: «Чи-чи-ку, чи-чи-ку…»
Барабанная дробь дятла, пенье синицы, овсянки, и лёгкий звон падающих с деревьев сосулек, и тихий шелест ветра в голых вершинах, всё это – первые звуки весеннего утра в лесу. Это первая песня самой весны, ещё робкая, неуверенная, но зато самая светлая, самая радостная.
Вот потому-то я и не спешу в залив на рыбалку, потому-то мне и хочется подольше побыть одному в лесу, послушать его первые робкие песни, его первый радостный разговор с весною.
Наконец лес обрывается, впереди – просвет. Тропка выводит к широкому волжскому заливу. Здесь уже не слыхать голосов птиц – полная тишина. Но зато здесь настоящий праздник красок и света.
Передо мной – заснеженная ровная гладь, а дальше чётко виднеется кромка леса. Тут, на лесной опушке, у меня обычная передышка. Я сажусь на пенёк и смотрю вдаль, на залив. Сейчас, в утреннем свете, снег совсем не кажется белым, на солнце он искристый, розоватый, а в тени – голубой. И лес на том берегу тоже всё время меняет окраску. Недавно ещё, когда на него не светило солнце, он был пепельно-сизый и вдруг сразу порозовел, весь будто затеплился, засветился. Заснеженный лес надел свою самую лучшую праздничную одежду. Да разве можно пропустить этот счастливый миг.
Но вот солнце всплывает всё выше, гасит тёплый розовый свет на земле. Теперь и снежная даль залива, и берег, и лес на нём становятся белыми, серебристыми. Такими и будут они весь день, не изменятся до тех пор, пока солнце вновь не опустится к горизонту и, прощаясь на ночь с землёй, не нарядит её в розовые и голубые одежды.
Но до этого ещё далеко, впереди ещё длинный мартовский день, который я проведу на льду на рыбалке.
Теперь скорее туда, в залив, скорей бы разыскать Ваню. Во мне пробуждается страсть рыбака и нетерпеливое любопытство: что-то Ваня поймал без меня? Как было бы хорошо, если бы его ловля оказалась удачной. Нечего таить греха – его удаче я радуюсь куда больше, чем своей.
Зорко осматриваю белую гладь залива. Вдали, у противоположного берега, под самым лесом замечаю чёрную точку. Это мой сын. Далеконько забрался! Но делать нечего, придётся идти туда.
Наконец подхожу. Ещё издали вижу – около Вани на снегу что-то темнеет – конечно рыба. Ого, сколько натаскал!
Увидя меня, Ваня улыбается:
– Скорей иди сюда. Я тебе уже лунку прорубил. Здорово клюёт.
Сажусь возле готовой лунки и беру удочку.
Мы с сыном ловим на мормышку. Мормышка – это крохотный свинцовый грузик, в который впаян крючок. Мормышка прикрепляется к концу тонкой лески, на крючок насаживается приманка – мотыль. Приманка надета. Мормышка исчезает в воде. Она увлекает за собою вниз и туго натягивает леску. Теперь надо слегка покачивать конец удилища. При этом где-то там в глубине, у самого дна, мормышка будет также слегка покачиваться и своими движениями поддразнивать проплывающую мимо рыбу.
Но вот цель достигнута: рыба заметила приманку, схватила её, пора подсекать и тащить добычу. Обо всём этом рыбаку даст знать очень тоненький приставной кончик удилища – сторожок. К нему-то и прикреплена леска.
Рыба только слегка коснулась приманки, а сторожок уже закивал – значит, ловец будь начеку. Ещё секунда, сторожок клонится вниз – пора тащить. Лёгкая подсечка, и рука чувствует на леске что-то тяжёлое, живое. Оно упирается, с трудом подвигается к поверхности. Осторожнее, торопиться никак нельзя. Надо помнить, что ловишь на очень тонкую леску, рыба может легко её оборвать. Но если тащить умело, не торопясь, – успех почти всегда обеспечен.
Мы с Ваней в этом деле не новички. То он, то я, сделав подсечку, начинаем осторожно выбирать леску. Вот в лунке показалось что-то тёмное, живое. Ещё немного усилий – и крупный полосатый окунь уже ворочается на снегу.
Как он красив, только что вынутый из воды, ещё весь мокрый, блестящий! Спина горбатая, тёмно-зелёная, почти чёрная, по бокам тоже тёмные полосы, а плавники ярко-оранжевые, как лепестки какого-то цветка. Глаз не хочется отвести от такого красавца.
Гляжу, любуюсь, но краем глаза всё время слежу за сыном. Вот и он тоже подсек, потащил, осторожно выволакивает из лунки на снег такого же полосатого красавца.
Нет, этот, пожалуй, крупнее, граммов на триста, а то и больше потянет.
Так ловим мы до полудня. Иногда рыба перестаёт клевать, тогда сын прорубает где-нибудь неподалёку новые лунки, мы садимся к ним, а старым «даём отдохнуть». Пусть возле них рыба снова накопится.
Хорошо посидеть вот в такой солнечный предвесенний денёк на льду. Снег и лёд так блестят, что больно глазам, приходится надевать тёмные очки. Даже жарко. Я снимаю шубу, сижу в одном пиджаке. Но солнце и тут донимает.
– Папа, можно я рубашку сниму, позагораю немножко? – спрашивает Ваня.
Я соглашаюсь, и он тут же раздевается до пояса.
Забавно глядеть на него. Кругом ослепительно ярко блестит свежий, незатоптанный снег, и на его фоне живописно выделяется склонённая над лункой фигура – голая до пояса, но зато в стёганых ватных брюках и в огромных валенках с калошами. В таком фантастическом полукостюме может очутиться только рыбак.
Мы продолжаем ловить. Днём окуни клюют хуже, чем с утра, и попадается только мелочь. Очевидно, крупная рыба в эти часы отдыхает где-нибудь на дне, в подводных корягах.
Но вдруг Ваня, сделав подсечку, начинает тащить особенно осторожно.
– Папа, папа, что-то здоровое попало! – говорит он, задыхаясь от волнения. – Наверное, оборвёт.
Я бросаю на снег свою удочку и слежу за борьбой Вани с невидимой добычей. Как же ему помочь? Кажется, сам бы залез под лёд, да нельзя.
– Осторожней, не торопись, пожалуйста, не торопись! – почему-то шёпотом говорю я. – Ну, оборвётся, уйдёт, наплевать. Подумаешь, какое несчастье!
Этим я хочу смягчить огорчение сына, если рыба действительно оборвёт леску и уйдёт. Да разве можно утешить какими-нибудь словами настоящего, заядлого рыбака, если он упустил крупную рыбу. Я по себе знаю – в эти минуты переживаешь такое горе, такое отчаяние, в пору хоть самому броситься в омут, вслед за ушедшей добычей.
Но, пожалуй, ещё мучительнее находиться рядом с товарищем, когда он вот-вот упустит рыбу. Просто невозможно видеть всё это и сознавать, что ты ничем не в силах помочь.
У меня от волнения даже во рту пересохло, даже кровь к вискам прилила, так и стучит, как молотками.
Кажется, прошла целая вечность.
И вдруг!.. Никогда не забуду я этого «вдруг» – из лунки показывается тупорылая рыбья морда. Показалась и как бы застыла на месте от удивления. В тот же миг Ваня, отшвырнув в сторону удилище, коршуном бросается прямо на лёд.
– Вот он, теперь не уйдёшь! – радостно кричит Ваня. – Теперь попался, иди-ка сюда.
С этими словами он привстаёт на колени и с торжеством поднимает вверх крупного золотистого леща.
Тяжёлая рыба всем своим плоским округлым телом как-то вяло, безжизненно обвисла вниз. Но вот лещ будто ожил, он шевельнул хвостом, трепыхнулся да так и засверкал на солнце крупной золотистой чешуёй.
Ваня бережно кладёт его на снег к ранее пойманным окуням. И какие они рядом с этим гигантом стали вдруг маленькие, невзрачные. Ваня торжествует победу. Весь сияя от счастья, он говорит мне:
– Ну как, красив?! Хорошо, что я лунку пошире вырубил, будто знал, что такой попадётся, в узкую он бы и не пролез.
- Предыдущая
- 10/40
- Следующая
