Сад радостей земных - Оутс Джойс Кэрол - Страница 67
- Предыдущая
- 67/115
- Следующая
Мотор работал вхолостую, Клара застыла за рулем, она вся изогнулась, чтоб видеть своих врагов — и этих мальчишек, и подбегающих парней… их притягивало что-то, что появилось в ее лице — лихорадочное, затравленное.
— Брысь! Убирайся отсюда, вонючка! Клара вонючка! — вопил мальчишка и, подбежав вплотную, забарабанил кулаками по боку машины.
Ей надо бы секунду выждать, собраться с мыслями, но она разом распахнула дверцу и выскочила. Обежала машину кругом и с разбегу налетела на мальчишку. Ему было лет двенадцать, и ростом он был не меньше Клары. Но она так налетела на него, что застигла врасплох, и он отшатнулся, раскрыл рот.
— Дрянь, ублюдок! — закричала Клара. Она кричала, и толкала его, и впилась ему в лицо ногтями. Остальные с жадным любопытством обступили их, а Клара в бешенстве осыпала брата Кэролайн градом ударов, и, когда он немного опомнился и размахнулся, чтобы дать сдачи, она была наготове и отбила удар, кулаком изо всей силы стукнула мальчишку по мякоти в сгибе локтя. — Я тебе покажу! — пронзительно кричала она. — Я тебя убью!
Она никак не могла угомониться, что-то нарастало в ней, точно безумие, толкало вперед, она все наскакивала на мальчишку, так что он уже едва держался на ногах и только отчаянно отругивался. Как в бреду, увидела она его лицо, исполосованное кровавыми царапинами, и опять набросилась на него, вцепилась обеими руками в волосы, рванула так, что он зашатался. Изо всей силы пнула его между ног, и он, скорчившись, повалился наземь.
— Вот тебе! Получай!
Она обернулась и насмешливо, с вызовом оглядела их всех, волосы ее растрепались, рассыпались по плечам, все лица вокруг слились для нее в одно, неузнаваемое и ненавистное… и вот она снова за рулем и нажимает на газ. Никто не пытался ее остановить.
Если Ревир когда-либо и узнал об этой истории, он ни слова Кларе не сказал, а она-то, уж конечно, промолчала. Она сидела на полу, играла с малышом и забывала пережитое унижение, завороженная его лицом, неловкими взмахами ручонок, и не могла надивиться, как в сыне Лаури, в этой крохе, повторилось все, что было таким сильным, жестким, непреклонным в самом Лаури. Пускай на нее сыплются обиды и оскорбления — это пустяки, ради сынишки она все снесет, она готова опять через это пройти, хоть сто раз, наплевать!
— А нам на все наплевать! — шептала она ему. И мурлыкала себе под нос:
Он поездом едет, летит самолетом повсюду по белому свету…
Она набиралась терпенья у малыша (он ведь не спешит расти), у вечно сонливой кошки, у дней, что неспешно переходят в ночи, и у времен года, которые так размеренно, неотвратимо сменяют друг друга, и сама ощущала, что погружается в какую-то бездонную глубь, где не то чтобы охватывает совершенное бездумье, но все чувства, все волнения любви и ненависти сплавляются в одну упрямую силу. Вспоминалась ярость, которая горела в отце, но ни разу не обратилась на что-либо понятное и осмысленное, вспоминалась неутолимая тревога, что снедала Лаури, гнала его с места на место, не давала роздыха и покоя…
Этот странный душевный голод терзает только мужчин, ее он не касается. Она их не понимает. Разве что изредка задаст Ревиру какой-нибудь безобидный вопрос о его доме:
— А там у вас тоже такие сквозняки? А когда в доме грудной, у него отдельная комната?
Ей представлялось нечто необъятное, неизведанное — огромный каменный дом, окруженный старыми вязами, ему уже сто лет, а он куда лучше новых домов, конечно же, все в нем просто замечательное. Джуд как-то рассказал, что на хлебных амбарах большими черными буквами выведено РЕВИР, это поразило Клару до глубины души. Она закрывала глаза и пыталась вообразить, каково это — увидеть свое имя, написанное вот так на стене. Просто не укладывается в голове, что человек, который сейчас на кухне, в этом старом доме, смотрит, как она играет с ребенком, и тот, у кого свои амбары и на них написано его имя, — это один и тот же человек. Просто не верится! Как один-единственный человек может столько всего охватить? И наоборот — как нечто огромное, всем видное имя на стене, может уместиться в этом человеке? Правда, он рослый и сильный, но все равно он слабый — оттого, что любит ее.
Она спрашивала Ревира, есть ли его сыновьям где играть возле дома? Сильно ли они выросли? Есть у дома крыльцо, где можно посидеть летним вечером? А громоотвод есть? А уютный садик? А камин? А кухня чистенькая и уютная или большущая, как тут у нее, и там тоже гуляют сквозняки?
Миновала зима, и весной Клара опять начала мечтать о Лаури. Может, он уже возвращается? Порой она часами бродила с малышом вокруг дома, глядела на дорогу и ждала, сама не зная чего. А в минуты, когда понимала, чего ждет, искренне возмущалась: в ее жизни теперь нет места для Лаури. Ни от чего этого она ради него не откажется. И все-таки она смотрела на дорогу и ждала, и порой по ночам вставала, плохо соображая спросонок, и пыталась разобраться в своих мыслях: что же за сила скрыта в ее теле, какие в ней таятся непонятные, темные глубины, где нет ни имен, ни лиц, ни воспоминаний, только страсть, которая не желает мириться с неторопливым течением будней?
Летом, вскоре после того, как Кларе исполнилось восемнадцать, умерла Соня, и Клара пошла на похороны. Ревир как раз уехал в Чикаго, Джуд по доброте душевной согласился посидеть с малышом, и Клара на своей машине поехала на кладбище при маленькой церквушке, в десяти милях от Тинтерна, где должны были хоронить Соню. Она уже давно не вспоминала прежнюю подругу, и весть об этой смерти сперва совсем ее не задела, будто строчка в газете о ком-то постороннем. А потом мысль о Соне начала точить ее неотступно: как часто они бывали вместе в ту нору, когда кончалось их детство… давно это было, уже годы прошли, но они и тогда не были детьми.
В церкви стояла тишина. Там была мать Сони, мальчишки и девчонки — Сонины братья и сестры, и еще какая-то родня, старухи, которых Клара никогда прежде не встречала, все в черном; они сидели во втором ряду, унылые и словно придавленные. Народу было немного. Клара приметила несколько знакомых лиц; что ж, пожалуй, сегодня эти люди не станут смотреть на нее такими уж ненавидящими глазами, ведь они думают — она такая же, как Соня, а стало быть, рано или поздно и ей, как Соне, не миновать кары за все грехи. Да так оно и бывает, подумалось ей, рано или поздно уж непременно будешь наказана. Есть ли за тобой вина, нет ли, а наказания не избежать. И вот она сидит в ситцевом черном платье, пониже надвинув на лоб черную шляпу с большими полями, чтоб не видно было челки, и смотрит на гроб, а над гробом сыплет то льстивыми, то сердитыми словами священник, уговаривает собравшихся подумать о странном невидимом боге, который каким-то образом всегда и везде присутствует в этом мире, и, однако, никак его не сыщешь… под конец Клара чуть было не закричала, чтоб он заткнулся, к чему Соне вся эта трепотня? Бывают же такие зануды, весь век только и знай чешут языками, подумала она.
Что бы он там ни болтал, как бы ни прикрашивал горькую правду, а Соня умерла — вот и все. Гроб закрыли крышкой. Давным-давно, еще до того, как появился Ревир и перевернул всю Кларину жизнь, Соня была самой лучшей ее подругой, они спали в одной постели и разговаривали ночи напролет, а теперь Клара сидит в церкви, крепкая, здоровая, а Соня лежит мертвая, и все мрачно смотрят на ее гроб, точно не поймут, зачем их сюда занесло в такой славный, погожий денек. Сбоку Кларе видно лицо Сониной матери — бледное, с ястребиным носом, и по лицу ничуть не заметно, — чтобы она горевала. Оно давно уже разъедено унынием, и от всякой новой напасти только еще глубже врезаются морщины, будто подтверждают, что она отродясь ничего хорошего и не ждала. Да, но ведь про нее всегда говорили, будто она малость чокнутая, откуда ей знать, что сейчас надо чувствовать. И вообще, почем знать, какие тут положены чувства? Соню удавил любовник, она почти год с ним жила, а теперь он в тюрьме, и его самого убьют, а жена его ходит повсюду и скандалит, и почти все время пьяная… и совсем непонятно, что уж тут чувствовать. Просто Соня не выпуталась вовремя — вот и все.
- Предыдущая
- 67/115
- Следующая
