Сад радостей земных - Оутс Джойс Кэрол - Страница 40

• Предыдущая
• 40/115
• Следующая

Он опять вывел машину на шоссе; вскоре стало светать. Клара начала различать окружающее, и ей захотелось увидеть все так, как видит Лаури. Они ехали по холмистой местности, но, когда рассвело, Клара увидела, что ближние холмы, точно волны, откатываются вдаль, к горам, а горы переходят в громоздящиеся в небе облака, и перехода почти не различить — граница между ними расплылась, затянутая пушистой дымкой. Гора далеко-далеко, а кажется, рукой подать — или, может быть, кажется, что рукой подать, а на самом деле до нее далеко-далеко. И такая везде красота, что впору заплакать.

— Ты, верно, родом здешний, — сказала Клара.

— Как это ты догадалась?

Они спускались по нескончаемому склону, и такая ширь открылась перед ними, так далеко протянулась дорога, что Клара подумала: пни затеряются здесь и даже при свете дня им отсюда не выбраться. Смотришь по сторонам — и дух захватывает. Чудесный край, но уж слишком огромный, до ужаса… а может, и всегда кругом так было, только она ничего не замечала? Куда ни погляди, видно на много, много миль. Будто вокруг провал за провалом, и падаешь, падаешь, и не за что ухватиться. Взгляд растерянно блуждает по очертаниям все новых и новых холмов, неотличимых друг от друга, запутывается в стекающих по склонам неторопливых речках, в одинаковых, как близнецы, деревьях, в горах на горизонте — в горах, которые и есть горизонт. Такой необъятный простор, что очертания и линии повторяются снова и снова.

Они все спускались, в лицо упрямо дул встречный ветер. Клару пробрала дрожь.

— Ты тут где-нибудь остановишься?

— Да.

Это был даже не городок, просто дорога, по которой они ехали, немного расширилась и обратилась в главную улицу. Клара увидела железнодорожную станцию, старые-престарые сонные здания с ложными фасадами, водонапорную башню в ржавых потеках и с десяток лавок, среди них ей сразу бросился в глаза магазин стандартных цен.

— Это шоссе тянется до самого Гамильтона, — сказал Лаури, — но мы остановимся здесь. — У Клары застучали зубы. — Ну вот. В этих краях я родился. Пожалуй, тут найдется для тебя местечко, только не болтай о себе лишнего и веди себя смирно. А не то тебя заберут в приют или еще куда-нибудь. Поняла?

Клара кивнула.

— Может быть, я сумею тебя для начала пристроить, найду тебе работу. Но не более того.

— Ты где-то здесь живешь? — спросила Клара.

— Я нигде не живу.

— А твой отец…

— Мой отец умер.

Клара пытливо оглядывала уродливый городишко. Лаури остановил машину. От главной улицы круто отбегал недлинный переулок и упирался в какие-то совсем уж непонятные постройки. По одну сторону тянулся амбар. Этот городишко был тоже как сон, только в отличие от полей тут не было ни ярких красок, ни зноя.

— С чего ты вздумал обо мне хлопотать? — спросила Клара.

— Да просто так. И потом, я всегда жалел, что у меня нет сестренки.

Клара не поднимала глаз. Сказала тихо:

— Я могу все для тебя делать. Обо всем могу заботиться, стряпать, прибирать в доме…

— Нет. Мне это не нужно.

— Я могу все делать, что захочешь…

— Все, что ты можешь, мне не нужно, — сказал Лаури. — Я нигде подолгу не живу и с собой никого не беру. Мне не надо, чтоб меня ждала женщина. Жениться я тоже не собираюсь. И ты обо мне не думай, малышка, потому что ты мне ни к чему. Ты хорошенькая, это верно, и станешь еще лучше, да мне-то что. Мало ли смазливых мордочек. Я на лица больше не смотрю. Мне в женщине важен голос… когда я найду ту, что нужно, я ее сразу узнаю, и это не ты. Ты просто девчонка-сезонница и помни об этом. Ногти у тебя грязные, из платья ты выросла, и волосы, наверно, ни разу в жизни толком не расчесала. — Он говорил все это не грубо, просто называл вещи своими именами. — Понятно тебе?

Оказалось, в этом городке у него есть знакомые, и, когда утром все пооткрывалось, он подыскал ей жилье и работу. Комнатка помещалась над скобяной лавкой, окно выходило на задворки; из него видны были задворки домов через дорогу. Где-то играло радио. Казалось, и Клару, и все, что было ей знакомо, подняли, основательно встряхнули и перенесли на новое место. Работать надо было в магазине стандартных цен. Клара стояла за прилавком вдвоем с другой продавщицей, по виду не старше, чем она сама, — это была медлительная, худенькая и хрупкая девочка с большими, чуть навыкате глазами. Продавать надо было нитки, ножницы, готовые занавески и ткани всевозможных цветов и рисунков. В тесной лавчонке пахло застоем.

В тот первый день — надо ж было чем-то заняться — Клара развернула рулон какой-то оранжевой материи, решила расправить ее и свернуть заново. На сгибах, вдоль куска картона, на который наматывался рулон, ткань выцвела, виднелись линялые полосы. И Клара поняла, что лавчонка эта убогая, а блестящие вещицы, которые ее как дурочку так часто завораживали, притягивая глаза ко множеству витрин во множестве городов, — жалкая подделка.

— Этот город называется Тинтерн, — сказал Лаури.

— Этот город называется Тинтерн, — повторила Клара.

В тот год Клара порой начисто забывала, что приехала откуда-то в этот городок, а не жила здесь спокон веку. Город наплывал на нее, точно осыпь, тяжелыми, шершавыми, жаркими комьями, глыбами, — а за всем этим был Лаури. Она все ждала, когда же он придет. А когда приходил, со страхом ждала: вот сейчас он опять уйдет, опять станет беспокойным, рассеянным. И ничего с этим не поделаешь. Она осела в Тинтерне, как оседаешь в знакомой бухте, в прибрежном мелководье. Оттого что она никогда нигде не жила подолгу и никакие окрестные поля и холмы не казались ей незыблемыми, Тинтерн теперь захлестывал ее волнами усыпляющего однообразия, смывая память о многих других Тинтернах — о безликих, безымянных городишках, через которые сезонников всегда провозили то в грузовике, то в автобусе и которые оставались лишь окраиной их жизни. А вот Тинтерн был незыблем. Он стоял тут с начала времен, он прочно врос в эту землю и уже никогда ни в чем не изменится. Незыблемость бросалась в глаза даже в магазине стандартных цен, товары на прилавках месяцами ни на волос не сдвигались со своих мест; так можно привыкнуть к чему угодно.

Был здесь кинотеатр, каждую субботу начинали крутить новую картину — чего лучше! Клара любила кино. Но проходила неделя за неделей, она сидела в темноте, всякий раз готовая к чему-то новому, неожиданному, и с удивлением, почти с испугом стала замечать, что и в кино все одно и то же — не то чтобы одни и те же лица, но одни и те же люди, и делают они все одно и то же.

Лаури всякий раз точно с неба сваливался — зайдет, поздоровается, поговорит с ней. Держится как будто бы и по-хозяйски, но она-то, Клара, тут словно ни при чем. Просто понять нельзя, чего ради он все-таки приходит. Она не в силах ни сказать, ни сделать хоть что-нибудь такое, что было бы ему интересно… и никак не пробиться к его тайным мыслям: о чем он думает? Он не такой, как другие, и всегда одинаковый. Сводит ее в кино, угостит обедом в ресторане, прокатит за город. Внимательно, придирчиво слушает — но не то, что она говорит, а как выговаривает слова. Однажды взял ее за подбородок и легонько встряхнул.

— Ты никогда раньше так не говорила, — сказал он. — Откуда ты взяла это слово?

А это было его же излюбленное словечко, и Клара выговорила его в точности, как выговаривал сам Лаури, ясно и отчетливо:

— Пустяки.

Иногда он возил ее в какой-нибудь соседний городок, и стороннему глазу она казалась старше своих пятнадцати лет, с виду спокойная, терпеливая и словно лишенная возраста; таких замечаешь мимоездом на дорогах — они стоят на пороге убогого жилища или, прислонясь к дверце машины либо опершись на крыло, ждут своих мужей и спутников, равнодушно скрестив руки на груди, и, кроме равнодушия, в их облике ничего не прочтешь. В субботу под вечер, разъезжаясь по домам, люди, у которых был свой дом, могли мельком увидеть Клару на пороге лестницы, ведущей в ее комнату, когда она выходила вместе с Лаури. Неясным пятном промелькнет ее лицо, кричаще ярким пятном — ее одежда: дешевый свитер и готовая юбка из магазина стандартных цен. Лицо — из тех, что всегда поражают: никак не ждешь, что оно такое юное. Кисть обмотана ремешком сумочки, Клара забавы ради машет ею, точно игрушечной саблей. Ее спутник, Лаури, всегда торопится и шагает, не глядя на нее, словно уже думает о чем-то другом. Он кажется жестким и в то же время хрупким — молодой человек, не знающий молодости. Даже в переполненных кабачках и ресторанах, в оживленной компании он казался немного рассеянным. Рядом с Кларой он был словно старший дальний родственник, словно дядюшка или троюродный брат, чьим попечениям ее вверили на сегодняшний вечер. И Клара чувствовала: какая-то часть его существа ускользает от нее неведомо куда — не уследить, не догнать. Возьмешь его за руку, перебираешь пальцы, будто они — влюбленная парочка, а он попросту ничего не замечает. А так приятно представлять, что они и правда парочка, и сама она — как все девушки, которые держатся с мужчинами и по-матерински, и в то же время кокетливо, и по-хозяйски… хотя многие мужчины меняют спутниц чуть не каждую неделю.

• Предыдущая
• 40/115
• Следующая