Сад радостей земных - Оутс Джойс Кэрол - Страница 108
- Предыдущая
- 108/115
- Следующая
Отец заказал виски для себя и для Клары. За спиной Клары было стенное зеркало, обрамленное мягкими складками красного бархата, и Кречет все отводил глаза — не хотелось себя видеть. Мать, похоже, недавно постриглась — как-то по-новому, совсем коротко: голова плотно облеплена сплошными гроздьями крутых кудряшек; благодаря какой-то непостижимой уловке они громоздятся все выше, на самую макушку. Даже не поймешь, хороша она в таком виде или смешна. Пожалуй, что и хороша и смешна — все сразу.
— Ты тоже можешь заказать виски, Кристофер, ведь сегодня у тебя день рожденья, — сказал Ревир.
— Мне не хочется пить.
Ревир посмотрел задумчиво, как будто слышал такие слова в первый раз. Под глазами у него от усталости мешки, темные круги. Сразу видно, его точат какие-то мучительные, неотвязные мысли. Кречет и его мать светлокожие, светловолосые — рядом с этим внушительным стариком выглядят престранно, почти как случайные льстивые прихлебатели: со стороны, наверно, понять невозможно, что связывает эту троицу. Не хочу я пить, думал Кречет, это чистая правда. Если я начну пить, так, пожалуй, уже не смогу перестать. Хорошо бы сказать это отцу, пускай бы он оказался во всем виноват. — Бесси вроде постарела, — сказала Клара.
— Я не заметил, — сказал Ревир.
— А по-моему, постарела. Роналд сейчас в Европе, слыхал? Учится в Копенгагене. Неврологию изучает.
Слова «Копенгаген» и «неврология» Клара произнесла не спеша, эдак с ленцой, как будто они ей давным-давно знакомы и привычны. Кречет не удержался от улыбки.
— Ах, Кристофер, — продолжала Клара, — напрасно ты бросил ученье. К чему это, чтоб тебя обгоняли другие? Роналд совсем не намного тебя старше.
— Я достаточно учился, хватит.
— Не пойму я тебя, — сказала Клара.
И правда, когда Кречет отказался поступать в колледж, это было для нее самым горьким разочарованием. Директор школы даже звонил Ревиру, что Кречету следует учиться дальше, Клара уговаривала его, умоляла — но все зря. Ему вовсе незачем еще ходить в какую-то школу, чтобы заниматься делами, которые ему предстоят, заявил Ревиру Кречет; и Ревир признал, что он, пожалуй, прав.
— Просто у меня нет больше никакого желания сидеть над книгами.
— Ты всегда так любил читать…
— Ну а теперь не люблю.
И это тоже правда: он больше ничего не читает.
— Не пойму я тебя, ты стал какой-то странный, — сказала Клара. И потрогала серьги: должно быть, они слишком туго сжимали мочки ушей. — Если б я могла учиться, читать книжки, изучать всякое… (Она замялась, поежилась, улыбка сына явно ее смущала.) Как бы я хотела быть поумнее! Думаешь, мне приятно, что я вот такая? Сколько живу, всегда другие смыслят больше меня и вперед видят дальше своего носа, и назад тоже… ну, значит, в прошлом лучше разбираются. История там, что было прежде и про что в книгах написано. От этого они и жизнь лучше понимают. А я не могу, я…
Голос ее оборвался, и Кречета что-то кольнуло в сердце — жалость, грусть, удивление: о чем она сейчас думает? О ком?
— Ну, теперь у меня нет времени читать, — негромко сказал он. — Это дело прошлое.
Он спасен, ему больше не грозят бесконечные, до отказа набитые полки всех библиотек на свете, тысячи и тысячи книг, которые требуют, чтобы их прочли, усвоили, приняли в расчет, — необозримый, строго упорядоченный сад людских умов, и, кажется, насадил его, создал всю эту сложнейшую систему некий зловещий, бесчеловечный дух.
— Я никогда не учился в колледже, — сказал Ревир. Кому нужна эта чушь?
Кречет встретил загадочный взгляд матери и через стол улыбнулся ей. Вот видишь? — думалось ему. Видишь, как он к этому относится? Тебе же вовсе ни к чему, чтобы я его обогнал, так? Разве не достаточно того, что я с ним сравнялся?
В ту ночь в чужих, непривычных стенах гостиничного номера он мысленно искал — на чем бы отдохнуть душой, чтобы уснуть, и подумал о Деборе, двоюродной сестре, — они виделись на рождество, Клара тогда назвала кучу гостей. Торжество не то чтобы уж очень удалось, но, может быть, родичи ели усерднее, чем в прошлые годы, засиделись позже и держались, может быть, дружелюбнее, а Клара явно готова была ждать сколько угодно лет, устраивать без счета рождественские приемы, лишь бы добиться, чтобы они окончательно приняли ее и Кречета в лоно семьи… У нее хватит терпенья ждать вечно, у этой Клары Уолпол! Дебора тоже к ним приехала, хотя, наверно, предпочла бы остаться дома. За обедом Кречет внимательно к ней присматривался: она сидела рядом со своим отцом, но ни слова с ним не сказала — тоненькая, застенчивая, надменная, длинные каштановые волосы, карие глаза. Можно подумать, что она неумна, а потом она поднимет на тебя глаза — и так странно становится… После длинного, шумного обеда Кречет подсел к ней и заговорил. Они сидели у окна, возле елки, почти скрытые ею, а за окном падал снег, так ясно все это запомнилось. Снег был ласковый, тихий, а в комнатах бегали, орали мальчишки и девчонки — и Кречет их всех ненавидел. Он рассказал Деборе, что собирается с отцом в город; не говорил прямо, как смутно и тревожно у него на душе, но очень хотелось, чтоб она это почувствовала.
И вдруг она перебила:
— А знаешь, я ненавижу твою мамашу.
Кречет был ошеломлен.
— Что такое?
— Я и свою мамочку ненавижу. Так что все в порядке.
Она посмотрела на него и улыбнулась. В этом было что-то неправдоподобное: ведь она совсем еще девочка, рано ей так на него смотреть.
— Скажи честно, Кристофер, ты ведь и сам их обеих ненавидишь, правда?
— Вовсе нет.
— Да уж признавайся, — беззлобно усмехнулась Дебора.
— Твою маму я совсем не знаю. А мою… за что же мне ее ненавидеть?
Лицо ее передернулось брезгливым презрением.
— Зачем я буду с тобой говорить, раз ты мне врешь?
Кречет смутился. Оба замолчали. Немного погодя Дебора сказала:
— Ты ведь, как говорится, незаконный, твои родители еще не поженились, когда ты родился. Так с какой стати ты врешь, притворяешься? Ты же тут посторонний, и всем это известно.
— Я не посторонний, — возразил Кречет.
— Для чего тебе притворяться? Раз ты незаконнорожденный, ты по крайней мере не похож на других.
Кречету вдруг захотелось схватить ее, придушить. Но это сразу прошло, только чуть закружилась голова. Не без удивления он почувствовал, что улыбается, как будто Дебора заглянула на самое дно его души и увидала, что там творится, но ни капельки не удивилась. Однако и с ней надо было притворяться.
— Ты ошибаешься, — сказал он.
И сейчас, почти уже засыпая, он думал об этой девочке: отчего она такая странная? Даже платья на ней кажутся старыми, будто их уже кто-то носил много лет назад. В полусне он вообразил, будто она с ним тут, в постели, но настоящего удовольствия не получил, ведь на самом деле ее здесь не было.
Двадцатый день рождения он тоже встречал не дома, а в Чикаго, куда ездил с отцом. В то лето он часто проводил по несколько дней в Гамильтоне, спорил с родичами отца, старался их припугнуть — Ревир до таких угроз еще не додумался, но звучало все это достаточно сумасбродно, и вполне можно было приписать эти мысли самому старику. Родичи опасались, что события принимают плохой оборот — разве старик не читает газет? Разве он не знает, что творится на свете? Ну да, понятно, Ревиры — землевладельцы, благодаря государственным закупкам наживают сейчас огромные деньги на пшенице, им и дела нет, что другие прогорают… Кречет знал, что это чистая правда, ферма Ревира приносит баснословный доход, но уверял, что это вовсе не заслуга правительства: в сельском хозяйстве теперь все механизировано, а на заводах — нет, и рабочие без конца бастуют, это кого угодно измотает. Кречет спорил, приводил цифры. Приносил журнальные статьи, которые успевал прочесть и изучить, и доказывал свою точку зрения — устало, вежливо, обстоятельно, пункт за пунктом. Сама по себе ферма для фермера не так уж много значит, он вынужден еще во многом другом не отставать от века. Неужели они этого не понимают?
- Предыдущая
- 108/115
- Следующая
