Рожденные бурей - Островский Николай Алексеевич - Страница 30

• Предыдущая
• 30/47
• Следующая

«Скажу ей все и уйду. Пусть меня убьют там».

Он протянул руку, чтобы подняться, и почувствовал ее колени. И сразу же руки Олеси легли на его забинтованную руку. Боясь причинить ему боль, она тихонько снимала его руку с колена.

Андрий забыл все – и обиду и упреки. Осталось только желание ласкового прикосновения, хотя бы слова от этой девушки, милой, такой прекрасной и родной.

– Олеся, – сказал он грустно и тихо. – Олеся, зачем ты так?

– О чем ты?

– Олеся, нет у меня счастья другого, как ты…

Он обнял ее колени. Она не могла сопротивляться. Как оттолкнуть эти искалеченные руки?

– Андрий! – предостерегающе прошептала она.

Он прикоснулся губами к ее коленям. Его оскорбила грубая ткань. Забывая все и не чувствуя боли, он скомкал ее искалеченной рукой.

– Андрий!..

Но он уже целовал ее колени, и не в ее силах было помешать этому.

Застигнутая врасплох, встревоженная этим страстным порывом, Олеся растерялась, не зная, что делать с этим сумасшедшим парнем. А когда опомнилась, он уже сам бережно закутал обнаженное колено.

– Олеся… Зорька моя…

Взволнованная Олеся порывисто встала, Андрий отпустил ее. Ничего не сказав, она ушла к Раевской.

«Ну что я наделал? Теперь все пропало. Ну и пусть!» – Андрий в отчаянии махнул рукой.

Острая боль напомнила о себе. Он упал на постель. Сердце стучало.

«Так всегда – все навыворот. Ну и пусть. Завтра уйду и никогда больше не увижусь, – сказал он себе и тут же не поверил этому. – Вот когда она тебе по морде надает, тогда, может, и уйдешь. И то еще поглядим… А что ты дождешься этого, так это видать уже сейчас.

И что она обо мне подумает?

Люди в бой пошли. Может, на погибель… Дивчина за отца мучится, а он тревожит ее. Не нашел другого времени».

Ему стало совестно за свой порыв.

«А когда ж ей было сказать? Может, завтра я жить не буду». Разве сегодня он не чудом ускользнул от гибели?

Где-то далеко едва слышно треснуло. Андрий прислушался. Затем встал на колени.

«Началось, что ли?» – мелькнуло в его голове. Он поднялся, осторожно выставил вперед руку, наугад пошел к двери.

В комнате обе женщины прильнули к окну.

– Это я, – наткнувшись на стол, сказал Андрий.

– Я открою форточку, – прошептала Ядвига. Пахнуло сыростью. Шел дождь.

Было темно и тихо.

Так они долго стояли втроем, настороженные и молчаливые.

– Смотрите, вот огни! Это паровоз! Значит, удалось! – вскрикнула Олеся.

В беспросветной мгле вспыхнули два глаза. Казалось, там, наверху, глубоко вздыхая и фыркая, ползло какое-то чудовище.

Они прислушивались к удаляющемуся грохоту.

Город спал.

Вдруг сквозь шелест дождя и журчанье воды донесся короткий хлопок. А через несколько мгновений словно кто-то швырнул горсть камней на железную крышу.

Какой-то беспокойный сторож заходил по поселку. Будил людей своей колотушкой, стучал в ставни окон, поднимал всех на ноги. Заговорили немые, безлюдные улицы. Засверкали огоньки. Людей не было видно, но их было слышно.

Слишком громко заговорили они. На что уж крепко спал сержант Кобыльский, но и его разбудили эти разговоры. Он выскочил из штаба в одних штанах, босой…

Тут не до сапог и шинели – дай бог ноги унести…

Щебнем сыпались стекла. Кипело на улицах. По железной крыше штаба кто-то дико отбивал трепака.

Прямо перед лицом Кобыльского что-то сверкнуло и оглушительно хлопнуло.

Он заметался и, согнувшись, побежал через улицу в ворота напротив.

В беспорядочный грохот ворвался равномерный и резкий стук. Это строчил из переулка по тюремным воротам Степовый.

– Вперед, друзья! – послышался мощный голос Раевского.

Раймонд бежал рядом с ним через площадь, боясь упустить его из виду в этой кромешной тьме. У ворот чуть не упал, споткнувшись о чье-то тело, и ринулся за отцом во двор. У входа тюремного корпуса – фонари.

Из дверей стреляли. Отец вбежал туда. Сзади – грохот сапог. Беспорядочная стрельба. Лязг штыков. Кто-то убегал. Кого-то настигли… Крики… Короткая схватка в дверях…

Раймонд ударил штыком нацелившегося в отца легионера.

– Бей шляхту! Круши ее, в бога мать! – ревел Чобот, врываясь в коридор.

Врассыпную спасались от его штыка легионеры. Раевский бежал уже вверх по лестнице. Его опередил молодой парнишка со сбившейся на ухо кепкой.

Бас Чобота гремел по коридору:

– Эй, Патлай, где ты? Отзывайся! Наша взяла… Патла-а-а-й!

Дзебек метался по заднему двору, на бегу срывая с себя погоны. В нем билась одна мысль: «Конец… Конец… Сейчас они ворвутся сюда. Куда бежать?» Дальше некуда – тупик.

Он влетел в уборную. Ужас гнал его в зловонную, смердящую яму. Он залез в отвратительную жижу, заполз под доски, чувствуя, что сейчас задохнется от невыносимой вони. Все же думал лишь об одном – жить!

Канцелярия начальника тюрьмы была захвачена последней. Сюда устремились. Тут оказались освобожденные Патлай, Пшигодский и Цибуля, тот самый богатырь-крестьянин, с которым Пшигодский вел свои беседы в камере.

Степовый и другой пулеметчик, Гнат Верба, остались у ворот.

У Гната был теперь свой пулемет, отбитый у легионеров при атаке на тюрьму. Крепыш Верба хлопотал около него.

– Возьмите меня к себе, – смущенно сказала ему Сарра. – Я буду выполнять все, что вы мне прикажете.

Верба, на корточках проверявший, свободно ли поворачивается пулемет, удивленно оглянулся на нее. Подумав немного, убежденно ответил:

– Не бабье это дело! Пулемет – это вам не швейная машинка, барышня.

Сарру этот ответ оскорбил до глубины души, Она отошла.

– Зачем вы ее обидели? – упрекнул Вербу Раймонд.

К ним подбежал Пшеничек с группой рабочих.

– Удрал, сакраменска потвора! – раздраженно крикнул он.

– Кто удрал? – спросил Степовый.

– Тен[17] мерзавец… Нос от птица… Как его? – Он испомнил: – Дзебек! Везде искали – нету! А пленные говорят, здесь был.

Верба вложил ленту, уселся поудобнее.

– Степовый, сейчас дам поверх крыши очередь для пробы…

И тотчас загрохотало.

– Все в порядке.

Степовый чертыхнулся.

– Пшеничек, беги в канцелярию! Скажи, что проба. А так все спокойно, панки еще не очухались…

Уже в коридоре Пшеничек услышал голос Раевского:

– Предложение укрепиться на заводе и в тюрьме и выжидать подхода сосновских и холмянских никуда не годится! Надо действовать стремительно, не давая им опомниться. К утру город должен быть наш. Сейчас, когда они растерялись, надо бить и бить. Имейте в виду, половина солдат в имении. Скоро они появятся здесь.

Его прервало несколько голосов.

Все они были перекрыты басом Чобота:

– Факт! Это по-моему – ежели бить, так до бесчувствия. Гоним панков к вокзалу!

Все подымались. Раевский отдавал последние приказания:

– Подводы с винтовками пригнать сюда. Кто из арестованных желает, пусть вооружается… Вы, товарищ Цибуля, берите на заводе коня и скачите в Сосновку. Щабель где-то застрял там… А ваши хлопцы пусть остаются здесь и помогут нам. Им сейчас дадут оружие. Чобот, берите пятьдесят человек и наступайте от рынка до реки. Жмите их к вокзалу! А мы атакуем управу… Держите связь. Запомните пароль. Не забудьте – ревком помещается на заводе.

Все двинулись к дверям. Пшигодский подошел к Раевскому.

– А куда мне, товарищ… Хмурый?

Все лицо его было в темных ссадинах.

– Это здесь? – коротко спросил Раевский, указывая на синяки.

– Да, – мрачно ответил Пшигодский. – Разрешите при вас быть?

– Хорошо.

– А может, мы, товарищ комиссар, жахнем по имению? Там весь выводок накроем. Ежели мы их в расход выведем, так дело веселее пойдет, – сказал он глухо.

Раевский почувствовал, какая нестерпимая ненависть толкает Пшигодского на это предложение.

– Нет, нельзя. Возьмем город, тогда лишь…

Пшигодский молча взял винтовку и с ожесточением стянул пояс с патронташем.

• Предыдущая
• 30/47
• Следующая