Рожденные бурей - Островский Николай Алексеевич - Страница 20
- Предыдущая
- 20/47
- Следующая
– Смею доложить, не иначе как в Управе. Они там просто свалены пачками в коридоре. Всякий, кто хотел, мог взять.
Врона сделал два шага по направлению к вахмистру. Дзебек попятился на столько же.
– Слушайте, вы! Шулер! Я дал вам мундир и чин, но я вас повешу, предварительно приказав всыпать сто плетей, если вы мне не раскопаете всего этого! Вот вам тысяча марок. Соберите весь ваш сброд и не являйтесь без тех, кто это напечатал… А сделаете – чин подпоручика и тысяча марок! Клянусь богом, я делаю преступление против чести! Такая хамская морда не достойна офицерских погон. Но вы их получите, если не предпочтете висеть… Не подумайте сбежать с деньгами – я вас найду и под землей. Марш!
Дзебек схватил деньги и повернулся так быстро, что палаш не поспел за ним, отчего вахмистр едва не упал, споткнувшись. Подхватив палаш, он выскочил в коридор.
– Так вот за что твоего мужа на фронт послали, – прошептала Людвига.
– Ясновельможная пани! Прошу вас! Ноги ваши целовать буду… Пан граф все для вас сделает… Спасите его! – рыдала Франциска, обнимая колени Людвиги.
– Хорошо, я все сделаю, только перестань плакать, – растерянно говорила Людвига.
– Ради святой Марии, поспешите, ясновельможная пани! Сегодня ночью их расстреляют. Сам капитан сказал, – бормотала Франциска, с трудом поднимаясь с пола.
– Я сейчас пойду к графу. Успокойся, Франциска, – сказала Людвига.
Избегая умоляющего взгляда измученной женщины, она быстро вышла из комнаты.
– Кто там? Ах, это ты, Людвись! Прости меня, но я очень занят. – Эдвард положил на стол трубку полевого телефона.
Его кабинет был превращен в штаб. На столе – два телефона. На стене карта края, утыканная красными и черными флажками. Палаш и револьвер лежали на диване.
– Эдди, на одну минуту… Я прошу тебя сделать для меня одну вещь…
– Говори, Людвись. Ты же знаешь, что я для тебя все сделаю.
Зазвонил телефон. Эдвард взял трубку.
– Да, я. Что? В Павлодзи восстание? Что такое? На вокзале стрельба? Сейчас же узнайте, в чем дело. Конечно… Поставьте всех на ноги… Сейчас приеду… Что? Немецкий эшелон?.. Пришлите взвод для охраны усадьбы. Да. Сейчас еду!
Эдвард в бешенстве швырнул трубку на стол.
– Что случилось, Эдди?
Могельницкий торопливо застегивал пояс, на котором висели палаш и револьвер. Лицо его было мрачно.
– Небольшие неприятности. Мы все это устраним… Вскоре здесь будет Владислав со взводом кавалерии. Не волнуйся, радость моя, все уладится. Но на всякий случай будьте готовы к отъезду… Я позвоню из штаба. Ну, прощай!
– Эдди, а моя просьба?
– Прости, ты о ней скажешь вечером…
– Но тогда будет поздно. Я прошу тебя, Эдди, умоляю… Сделай это для меня – освободи сына Юзефа! Мне страшно даже сказать, но его собираются расстрелять сегодня ночью.
Она преграждала ему путь.
– Ах, вот ты о чем? Ну, этого сделать нельзя! Это опасный человек. И вообще, моя дорогая, не вмешивайся в эти дела. Я спешу, Людвись.
– Умоляю тебя, Эдди! Сделай это ради меня… Слышишь? Умоляю!
Она обняла его за плечи и нежно прильнула к нему.
Но он разжал ее объятия и решительно отодвинул в сторону.
– Я не могу остаться здесь ни одной минуты. Меня ждут. На вокзале неспокойно… Прощай.
Она схватила его за рукав мундира.
– Эдди, ради нашей любви, прошу тебя! Если ты не сделаешь, значит, не любишь…
Он резко повернулся к ней, холодный, совсем чужой.
– Я прошу тебя, я, наконец, требую… да, требую не вмешиваться в дела штаба! Ты просишь невозможного. Что тебе до них? Эти люди готовы уничтожить нас, а ты их еще защищаешь… Твоя гуманность неуместна. Их надо истреблять, как бешеных собак! Пожалуйста, без истерики! Вместо того, чтобы мне помочь, ты только мешаешь…
Закрылась дверь. Быстро прозвучали по коридору твердые шаги и звон шпор. Через минуту трое всадников неслись вскачь к городу.
Глава шестая
Дзебек твердо решил заработать золотые погоны подпоручика и тысячу марок, а в случае неудачи – скрыться подальше. И так уже давно пора было переменить место. Но сейчас, когда шла игра и лишь раздавались карты, шулер поборол в нем труса. Сначала «ударить по банку». Жди, пока опять настанет такое сумасшедшее время, когда так же легко стать генералом, как и быть повешенным. Только бы не сорваться! Большая игра бывает раз. И он действовал.
Захватив с собой двух капралов и сержанта жандармерии Кобыльского, еще недавно служившего швейцаром в «заведении» пани Пушкальской, Дзебек устремился в рабочий поселок.
У дома, где жил Пшеничек, пролетка остановилась.
– Стоп! – Дзебек соскочил на мостовую. – Кобыльский, за мной! Авось мы накроем эту стерву Пшеничека… – И, придерживая палаш, он вбежал во двор.
– Вот он, вот он! Стой! Стрелять буду! – с дикой радостью заорал Дзебек, когда перед самым его носом шарахнулась назад в коридор высокая фигура пекаря.
Леон влетел в комнату, как бомба, и тотчас запер дверь на ключ.
– Езус-Мария! Что такое? – вскрикнула мать.
Но в дверь уже ломились.
– Кобыльский, вышибай, а то уйдет!
Сержант разбежался и всей тяжестью тела грохнулся в дверь. Он ввалился вместе с вышибленной дверью в комнату, не удержал равновесия и упал на пол.
В то же мгновение Пшеничек ринулся к окну, высадил головой раму и выпрыгнул в сад.
Звон разбитого стекла, ворвавшиеся люди и бегство сына ошеломили стариков Пшеничек. Они онемели от ужаса.
– Держи его! – бесился Дзебек, которому выбитая дверь и поднимающийся Кобыльский мешали подбежать к окну.
– Опять ушел… Эх ты, тумба! Чего смотрел? Под носом был, сволочь!
Кобыльский, потирая ушибленное колено, мрачно огрызнулся:
– Он, пане Дзебек, у вас тоже под носом был…
Дзебек накинулся на старика:
– Ну ты, старая кляча! Собирайся! Мы там тебя подогреем, ты нам скажешь, где он скрывается.
– Пане военный, за что же меня? – мешая чешскую речь с польской, залепетал старик.
– Ты еще спрашиваешь, за что, каналья? Я тебе что говорил вчера, – как только придет, сейчас же заявить мне!
– Так где ж это видано, пане, чтобы на родного сына…
– Ну так вот, мы тебя подучим. Ты за все это ответишь… Марш!
– Куда вы его ведете? – в ужасе закричала старуха.
– Цыц ты у меня, ведьма! Все вы одного поля ягода… Цыц, а то тут тебе и конец…
Старик шел между двумя жандармами без шапки, беспомощно опустив голову.
Кругом стояли молчаливые соседи, недоумевая, за что арестовали честного колесника, всегда тихого, прожившего в этом доме без единого скандала почти двадцать лет.
Через полчаса четверо жандармов ворвались в домик, перепугав детей и жену Патлая. Их приезд сразу бросился в глаза. Здесь жили сахарники. Патлая знали все. Около дома через несколько минут собралась кучка рабочих.
– Что тебе передал мальчишка из тюрьмы? Говори! – как коршун, налетел Дзебек на жену Патлая.
– Я ничего не знаю… – шептала маленькая, худенькая, испуганная женщина. Дети мал мала меньше жались в угол за ее спиной.
– Ну, ты… – Дзебек похабно выругался, – ты у меня заговоришь!
Он торопился. Чутье ищейки подсказывало ему, что именно здесь можно найти след, так или иначе ведущий к тем, кто напечатал воззвание.
– Ну, так вот… Вчера у тебя был этот Пшеничек. Он уже сидит у нас и все рассказал… Конечно, после того, как мы ему всыпали плетей… Так что отпираться бесполезно. Нам только надо сверить. Если же ты будешь отмалчиваться или крутить, то я с тебя шкуру спущу. Говори!..
Женщина попятилась в угол, ей было жутко.
– Я… ничего не знаю…
Дзебек торопился.
– Кобыльский, дай ей для начала!
Четырехугольный Кобыльский, с бычьей шеей и низким лбом дегенерата, поднял руку, в которой держал плетеную нагайку.
И мать и дети вскрикнули сразу – мать от боли, дети от испуга.
– Замолчи, сука… Говори, что тебе передали! Говори! Кобыльский, дай ей еще!
- Предыдущая
- 20/47
- Следующая
