После бури - Матвеев Герман Иванович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/34
• Следующая

— Зачем?

— А для звезды. Вот когда славить ходили…

Все было осмотрено, но того, что Кутырин рассчитывал найти, не оказалось. Он вплотную подошел к Кузе, двумя пальцами за подбородок поднял его голову и медленно спросил:

— Отдал кому-нибудь или выбросил?

— Чего? — искренне удивился Кузя.

— Сам знаешь чего!

— Ничего я не знаю.

— Не ври! Хуже будет! За правду ничего не сделаю, а если будешь отпираться, — пеняй на себя. Со мной, брат, шутки плохи! Может быть, ты знаешь, Зотов?

— А что?

— Где вы брали типографский шрифт?

— Какой шрифт? Первый раз слышу, — угрюмо проговорил Зотов.

— Типографские буквы! Никогда не слышал? А? Кушелев, где шрифт? Говори правду.

— Вот, ей-богу, я ничего не знаю.

— Так-с…

Пристав в раздумье прошелся по комнате и как бы мимоходом спросил:

— Отца-то вспоминаешь, Зотов?

— Во всю жизнь не забуду! — сказал юноша, и в глазах его блеснула такая ненависть, что Кутырин сразу понял, что имеет дело не с мальчиком. Это уже враг.

— По той же дорожке пошел! Смотри, дорожка эта туда же и приведет! — зловеще предупредил он, но сейчас же перешел на веселый, дружеский тон. — Ну так как, детки? Будем в молчанку играть?

Полицейские хорошо знали своего начальника и, чувствуя, что приближается гроза, застыли без движения. Ребята, опустив головы, молчали. Пристав еще раз прошелся по комнате и, подойдя к двери своего кабинета, вдруг резким движением распахнул ее.

— Кандыба, приведи! Эта барышня вам знакома? — спросил он, когда Маруся появилась в дверях. — Знакома? А?

— Знаем, — ответил Зотов.

Пристав взял Марусю за кисть руки, подвел ее к Кузе и, повернув руку ладонью вверх, поднял к самому носу мальчика.

— Посмотри. Это что такое? Маруся, кто тебе тут напечатал? А?

Глазами, полными слез, девочка взглянула на Кузю и еле слышно прошептала:

— Кузя, я ничего не сказывала. Он сам про тебя узнал.

— Ну что, попался? Опять будешь запираться? Кто печатал? — продолжая держать Марусину руку, спросил пристав.

— Я, — со вздохом сознался Кузя.

— Давно бы так! — с кривой усмешкой сказал пристав. — А теперь, Маруська, ты иди к своей мамке и сиди дома. Слышишь? Сиди дома. Чтобы я тебя больше не видел!

Маруся растерянно оглянулась по сторонам, не понимая, что тут происходит. Почему мальчики раздеты? Почему два полицейских стоят в неподвижных позах и на руках одного знакомая одежда?

— Ты слышала, что я сказал? — крикнул пристав, нетерпеливо топнув ногой.

Маруся наскоро запахнула полушубок, кое-как надела платок и без оглядки выбежала на улицу.

— Ну-с, Кушелев, а теперь мы с тобой поговорим откровенно. Где взял шрифт?

Положение у мальчиков создалось тяжелое. Теперь надо было изворачиваться. Кузя сделал наивно-глупое лицо, рукавом рубахи вытер нос и преувеличенно-охотно, почти радостно, рассказал.

— А я нашел… Когда мы играли… бегали, значит. Вдруг я вижу, лежит такая штучка… ниткой перевязана. Смотрю, а там буковки… Ну я и взял…

Пристав расхохотался. И так он весело, заразительно смеялся, что заулыбались полицейские, Кандыба и даже сам Кузя. Только Вася оставался серьезным.

— Лежит штучка! Скажите, пожалуйста! — смеясь, повторял пристав. — Он и взял. А там буковки. Вот оно как просто оказывается? А я — то думал… Где же сейчас эта штучка?

— А я потерял, — простодушно ответил Кузя, разводя руками.

Продолжая улыбаться, пристав сходил в кабинет, принес евангелие и, найдя нужную страницу, показал ее мальчику.

— Твоя работа?

— Моя, — сознался Кузя.

— Баловался? — подсказал пристав.

— Да.

— Ай-ай-ай! Нехорошо! Аи, как нехорошо! Разве можно баловаться в церкви! Святую книгу испортил. Слова-то какие! “Долой царя”! Ну, а как же мы без царя будем жить?

Говорил он это таким тоном, каким говорят с провинившимися маленькими детьми или с умными собаками. Вася чувствовал, что пристав издевается над Кузей, и угрюмо ждал, что будет дальше. Кузя, казалось, раскаялся в своем поступке и стоял, стыдливо опустив голову. Он верил в искренность пристава и внутренне ликовал, что так ловко его перехитрил. Поверил и Кандыба в простоту своего начальника и поэтому решил вмешаться.

— Так что, дозвольте доложить, ваше высокоблагородие…

— Ну что? — с раздражением спросил пристав.

— Не верьте ему…

— Замолчи, болван! — рявкнул Кутырин и, быстро подойдя, хотел ударить по глупой физиономии с выпученными глазами, но сдержался. — Если ты еще хоть одно слово скажешь, — шкуру спущу! Тупица! — прошипел он и отошел к окну.

Наступила неловкая тишина. Кандыба стоял навытяжку, боясь пошевельнуться. Обиженно моргая глазами, он недоумевал, почему так неожиданно и так сильно обозлился начальник.

Застыли без движения полицейские, и на их вытянувшихся лицах не трудно было прочесть испуг и удивление.

Никто из присутствующих не понимал хитроумного плана допроса.

Прикинувшись доверчивым простачком, пристав хотел расположить к себе мальчика, усыпить его настороженность, успокоить, а затем неожиданным вопросом вынудить признание.

“Все испортил идиот, — думал Кутырин, машинально разглядывая узоры на стенке, — тупица! Ну, как тут работать с такими остолопами! Хоть кол на голове теши! Ведь родятся же такие дураки”.

Через минуту, несколько успокоившись, пристав понял, что испортил не Кандыба, а он сам своей вспышкой: “Можно было бы не обращать внимания на этого болвана и продолжать допрос”.

Еще через минуту, окончательно успокоившись, он решил, что ничего не испорчено и можно продолжать. Сети расставлены, и мальчишка сунет голову в петлю раньше, чем сообразит, куда лезет.

— Учил я вас не вмешиваться в разговор и никогда меня не перебивать? — примирительно опросил он Кандыбу. — Учил или нет?

— Так точно, ваше высокоблагородие! — отбарабанил тот.

— Не люблю я, когда меня перебивают. Садись за стол и занимайся своим делом!

— Слушаюсь!

Пока Кандыба устраивался за столом, пристав несколько раз прошелся по комнате и, остановившись перед мальчиком, неожиданно спросил:

— А ты учился, Кушелев? Грамотный?

— Немного учился, -охот но ответил Кузя.

— Читать можешь?

— Могу.

— И писать?

— И писать могу.

— Ну вот… Могу, могу, а делаешь ошибки. “Далой”. Кто же так пишет? Правильно будет как? “Долой”, а не “далой”. Понимаешь? Почему ты сделал такую ошибку? — спросил он и впился глазами в лицо Кузи.

Но тот не растерялся. Вместо того, чтобы проговориться или оправдываться, как рассчитывал пристав, он пожал плечами и, потупив глаза, ответил:

— Это я ничего не знаю. Так было.

— Так было? — переспросил пристав. — Я вижу, нам придется с тобой другим языком говорить… Кандыба, принеси плеть!

Кандыба сорвался с места, шмыгнул в кабинет и сейчас же вернулся назад. Плеть он принес и подал обеими руками, как подают к столу блюдо с кушаньем. Пристав взял за рукоятку плеть, пальцами прихватил болтающийся конец и подошел к мальчику. Глаза его сузились, а на лице застыла мертвая улыбка.

Кузя побледнел, но стоял без движения.

Будучи убежден, что мальчика подучил печатать и дал шрифт кто-нибудь из взрослых, пристав собирался вынудить Кушелева назвать фамилию. Ему очень хотелось, чтобы этим человеком оказался Камышин. Инженера он органически ненавидел, как ненавидел всех либерально настроенных интеллигентов вообще.

— Мне правду не говоришь, а плеточке скажешь! Ну? Где взял шрифт?

— Нашел, — сиплым от волнения голосом упрямо повторил Кузя.

— Врешь! Последний раз спрашиваю… Кто тебе дал эти буквы? Отвечай!

Пристав говорил медленно, на одной ноте, отчеканивая каждое слово, и было похоже, что он подкрадывается, как рысь для прыжка. Что ни слово, то осторожный мягкий шаг. Еще момент — и рысь прыгнет, вцепится…

“Эх, ружье бы сейчас!..” — с тоской подумал Вася, и, когда пристав замахнулся, он бросился вперед, закрыл собой Кузю и очутился лицом к лицу с ним.

• Предыдущая
• 18/34
• Следующая