После бури - Матвеев Герман Иванович - Страница 11
- Предыдущая
- 11/34
- Следующая
— Пойдем-ка, Ритуша, спать, — со вздохом сказала нянька. — Не дай бог, мамаша придет. Попадет нам всем.
— Няня, а зачем они пели?
— Христа славили… Наследили-то! Господи! Вот наказанье на мою голову. Кресло-то хоть не лапай! Руки-то у тебя…
Она не докончила. Безнадежно махнув рукой, взяла девочку и вышла следом за хозяином.
Ребята столпились у камина и шептались.
— Пряников-то не дадут, стало быть? — шепотом спросил Кузя, но его толкнул в бок Сеня и глазами показал на Орлова.
— А кто это такой?
— Новый инженер. На домне…
— Скуластый…
— Он хороший… Медведь говорил, — побольше бы таких…
— Зотов, поди-ка сюда! — громко позвал Иван Иванович.
Вася отделился от группы и неуверенно приблизился к незнакомому человеку.
— Держи. Хорошо славили! — сказал инженер и протянул ему золотую монету. — Бери, Василий, бери… Пригодится.
Ребята прислушивались к разговору затаив дыхание. Они видели, как покраснел Вася, не решаясь брать такие деньги, и как инженер взял его руку, вложил монету в ладонь, загнул пальцы и похлопал по руке.
— А вы откуда меня знаете? — спросил юноша.
— Откуда ты меня знаешь, оттуда и я тебя. Слухом земля полнится. Ты в шахте на откатке работаешь? — спросил инженер.
— Да.
— Не тяжело?
— Что ж… я крепкий.
— Перебирайся ко мне на домну.
— А что делать?
— Работа будет полегче, а заработаешь не меньше.
— Вы бы лучше Карася взяли. Его в шахту не принимают. Я хотел Георгия Сергеевича просить.
— Хорошо. Приходите вместе. В проход-, ной спросите Мальцева. Я ему скажу.
— Спасибо. А вы не обманете?.. — спросил Вася, но спохватился и, невольно заглушив голос, пояснил: — Вы, может, не знаете… Наши отцы против царя бунтовали…
Инженер отвернулся, подошел к столику, налил в рюмку водки и взял ее в руки. Но, прежде чем выпить, прищурившись посмотрел на юношу и сердито сказал:
— А мне какое дело! Что ты мне об этом говоришь? Если ваши отцы бунтовали против царя, пускай царь и спрашивает с них… Так-то вот, Зотов… За твое здоровье!
С трудом сдерживая радость, вернулся Вася к друзьям, по-прежнему стоявшим у камина.
— Карась, слышал? На домну берет! Тебя и меня… Вот заживем!
— Сколько дал? — спросил Кузя.
Вася разжал кулак и показал монетку.
— Золотая!.. — поразился Кузя.
Такую монету ребята видели первый раз. На одной стороне ее была отчеканена отрезанная голова царя, а на другой — цифры и слова. Монету попробовали на зуб, вертели, передавали из рук в руки, пока в прихожей не раздался звонок.
Вошла нянька, а за ней Камышин. На тарелке он принес гостинцев и, пока старуха ходила открывать, разделил их между всеми поровну. Затем он дал три рубля и сказал:
— Только, пожалуйста, не благодарите! А если будете нуждаться в чем-нибудь, то смело приходите ко мне… в контору.
Открылась дверь, и на пороге появился пристав. За его спиной выглядывал городовой. Камышин побледнел. Кутырин скользнул взглядом по комнате, приложил руку к шапке и сделал на лице приятную улыбку. — Господа, прошу простить, что заглянул без приглашения. Так сказать, нежданно-негаданно, — вежливо сказал он, обращаясь к инженерам.
— Милости просим, Аким Акимыч. Что же вы не раздеваетесь? — с трудом ответил инженер с такой же неискренней, натянутой улыбкой.
— Не могу! По делам службы… Иван Иваныч, кажется… Имею честь поздравить!
— Вас также, — ответил Орлов и сел в кресло.
— Ваши гости, Георгий Сергеевич? — кивнул пристав на ребят. — Кто из вас Кузьма Кушелев?
— Я Кушелев… — робко отозвался мальчик.
— Так-с… Славили, значит! Похвально!.. А ты Зотов?
— Я Зотов! — смело подтвердил Вася.
— Очень рад познакомиться. Пройдемте-ка со мной, друзья.
— Зачем?
— Есть у меня к вам маленькое дельце… Пустяки. Но важные пустяки. Кое-какие документы нужно оформить, — пояснил он. — Не пугайтесь.
— А я и не пугаюсь! — ответил Вася.
— Тем лучше! Еще раз прошу прощенья, господин Камышин. Ваших гостей приходится потревожить.
По исключительно вежливому тону пристава, с каким он обращался к Камышину, и по заметной бледности последнего Иван Иванович понял, что между ними есть много недоговоренного.
Вася не понимал, зачем он понадобился “живодеру”, но знал, что может задержаться.
Были слухи, что его собираются выслать куда-то в Сибирь, и он давно примирился с этим.
Зато у Кузи “душа ушла в пятки”. “Далой царя” лежало в кармане, и смутное предчувствие подсказывало, что “оно” имеет отношение к приходу пристав? Надо было что-то делать, спрятать, выбросить, но у дверей стоял городовой, и Кузе казалось, что не спускал с него глаз.
— Так, значит, мне и Кушелеву идти? — спросил Вася.
— Да. Тебе и Кушелеву.
— Тогда я отдам деньги и гостинцы…
— Какие деньги? Подожди… — остановил его Кутырин.
— Славили они, господин пристав, — вмешался Иван Иванович.
— Славили? Та-ак-с… Деньги твои никто не тронет… А впрочем, отдай! — разрешил он.
Вася сделал шаг к Карасеву и переложил из карманов в бурак пряники и конфеты.
— Гостинцы Маруське, а деньги отдай матери, Карась…
— Подожди, подожди, — остановил его Кутырин, пристально следя за передачей. — Откуда у тебя золотой?
Вася взглянул на пристава, и густая краска обиды выступила у него на лице. В глазах “живодера” он увидел явное подозрение. Захотелось ответить, и на языке уже вертелся дерзкий вопрос “По себе судите?” — но снова вмешался Иван Иванович:
— Это я им дал.
— Ага! Так… Ну, ну, передавай. Всё?
— Всё.
— Идите, молодцы, вперед! До свиданья, господа!
Сережа стоял у дверей отцовского кабинета и слышал каждое слово. Он не решался войти, будучи уверен, что его все равно выгонят. Славельщиков он знал, как знали их все ребята поселков, и у него сложилось двойственное отношение к ним. Мама говорила, что это “конченые, обреченные”; отец называл их: “бедные сироты”, кухарка жалела, а нянька почему-то ругала “разбойниками”. Впрочем, Сережа знал почему. Нянька находилась в приятельских отношениях с Устиньей, женой околоточного, а та особенно ненавидела этих ребят. Вдумчивый, серьезный мальчик хотел разобраться во всем, что происходило на его глазах в прошлом году. Почему рабочие хотели свергнуть царя? Почему стреляли на копях и целый месяц ему было запрещено выходить на улицу? Почему папа ссорится с мамой и последнее время ведет себя как-то странно? За что повесили Зотова и отправили на каторгу многих рабочих?
Сотни вопросов возникали в голове Сережи, но никто не хотел ему отвечать на них. А если он спрашивал отца или мать, они сердились и говорили: “Не твое дело. Вырастешь — узнаешь”.
Вот и сейчас. Пришел без приглашения пристав, которого так не любили в доме, а папа любезно сказал: “Милости просим, Аким Акимыч”. И почему он увел двух мальчиков?
Когда пристав ушел, нянька грубо выпроводила остальных.
— Ну, а вы чего рот разинули? Так и будете стоять? Погрелись — и хватит. Идите, идите…
Закрыв за ребятами дверь, нянька отправилась в комнату, где спала Рита, а Сережа притаился у дверей, прислушиваясь к доносившемуся из кабинета разговору.
— Что это все значит, Иван Иванович? Как вы думаете? — спросил Камышин, оставшись наедине с Орловым.
— Вам лучше знать… Я здесь человек новый.
— Вы обратили внимание, как он ехидно сказал: “ваших гостей”? А как он был вежлив… Приторно вежлив!
— Да уж… Оба вы вежливо разговаривали. Георгий Сергеевич, слышал я, что вы вместе с Зотовым прокламации печатали в прошлом году. Говорят, подпольная типография здесь была…
— Вот-вот… Эта сплетня ходит, и ничего удивительного нет, что пристав верит ей… А как доказать, что это ложь? — горячо и взволнованно заговорил Камышин.
— Неужели ложь? Да вы меня не бойтесь, Георгий Сергеевич, я не шпик, не донесу.
— Правда, я сочувствую рабочему движению, как всякий интеллигентный человек, но я за легальные формы борьбы. Царь пошел на уступки: манифест, дума — это первый шаг, а это уже много…
- Предыдущая
- 11/34
- Следующая
