Книга иллюзий - Остер Пол Бенджамин - Страница 21
- Предыдущая
- 21/57
- Следующая
Я ожидал услышать щелчок и, может, еще короткий отзвук в пустой обойме. Положив палец на спуск, я одарил Альму Грюнд прощальной улыбкой (представляю себе эту кривую, тошнотворную ухмылочку!) и потянул вниз. О боже, вырвалось у нее. Не надо, умоляю. Я нажал на спуск, но он не поддался. Я нажал еще раз, эффект тот же. Заклинило, решил я, и поднес револьвер к лицу, чтобы разглядеть получше. Тут-то все и разъяснилось. Патроны в револьвере были, но он стоял на предохранителе. Она забыла снять его с предохранителя. Если бы не ее оплошность, один из этих патронов продырявил бы мне голову.
Она сидела на диване и рыдала, спрятав лицо в ладони. Сколько это будет продолжаться, я не знал, но хотелось думать, что как только успокоится, так сразу и уйдет. А какие еще варианты? Из-за нее я чуть не вышиб себе мозги, идиотское состязание «чья воля сильнее» она проиграла – вряд ли после этого у нее хватит духу выдавить из себя хоть одно слово.
Я сунул револьвер в карман. Освободившись от него, я физически почувствовал, как безумие начинает покидать меня. Остался запоздалый ужас – жаркая волна, накатывающая при воспоминании о пальце на спусковом крючке и холодном стволе у виска. Отсутствие в моей голове дырки объяснялось двумя природными качествами, точнее, необычностью их комбинации: впервые мое везение одержало верх над моей глупостью. Я мог отправиться на тот свет, все шло к тому, чтобы я лишился жизни, но затем мне ее подарили, и в этом коротком промежутке она успела стать другой.
Когда Альма наконец подняла лицо, по ее щекам еще бежали слезы. Размазанная тушь оставила черные зигзаги в середине родимого пятна, волосы висели космами. Она так сама себя отделала, что мне даже стало ее немного жаль.
Пойдите умойтесь, сказал я. Ну и видок у вас.
Она молча подчинилась, что меня тронуло. Эта женщина умела ответить и, кажется, не сомневалась, что с помощью слов с честью выйдет из любой передряги, но мою команду она выполнила безропотно. Разве что улыбнулась уголками рта, да слегка пожала плечами. Провожая ее глазами, я почувствовал, как ее надломило это поражение, как она убита своими же действиями. Вид этой удаляющейся жалкой фигурки странным образом что-то во мне пробудил. Мои мысли приняли другой оборот, и в какое-то мгновение, вместе с первым проблеском симпатии и дружеского расположения, я вдруг все для себя перерешил. При всей относительности любой точки отсчета, мне кажется, именно это решение послужило началом истории, которую я пытаюсь вам рассказать.
Пользуясь отсутствием Альмы, я решил спрятать револьвер на кухне. Заглянул в подвесной шкафчик над мойкой, перебрал разные ящички и металлические контейнеры и наконец остановился на морозильной камере. Опыта обращения с оружием у меня не было, и я сомневался, что смогу вытащить патроны, не устроив новых бед, поэтому я просто сунул револьвер в морозилку, заряженный, под куриные потрошки и пачку равиоли. Главное, убрать его с глаз долой. Однако, закрыв холодильник, я понял, что вовсе не горю желанием от него избавиться. Не то чтобы я имел на него какие-то виды, но мысль, что он под боком, действовала на меня успокаивающе, так что пусть полежит в морозилке, пока не нашлось для него лучшего места. Каждый раз, открывая дверцу, я буду вспоминать этот вечер. Это будет тайный мемориал, памятная стела в честь моего свидания со смертью.
Альма застряла в ванной надолго. Дождь совсем прекратился, и, чтобы не сидеть без дела в ожидании, пока она выйдет, я решил занести в дом продукты и заодно прибрать в кабине. На это ушло минут десять. Я спрятал еду в холодильник, а Альма все не выходила. Я постоял у двери, прислушиваясь и ощущая легкие признаки беспокойства. Вдруг там, в ванной, ей взбрело в голову выкинуть какую-нибудь идиотскую штуку? Когда я шел к выходу, в раковине шумела вода. При том что оба крана работали на полную катушку, я услышал, как она всхлипывает. Сейчас вода больше не лилась, и стало подозрительно тихо. То ли она отплакалась и теперь спокойно чистит перышки, то ли лежит без сознания на полу, проглотив целую упаковку ксанакса.
Я постучал. Не получив ответа, постучал еще раз и спросил, все ли у нее в порядке. Сейчас выхожу, отозвалась она и, после долгой паузы, словно глотая воздух, залепетала, что ей стыдно, стыдно за все, что по ее вине произошло, и она лучше умрет, чем покинет этот дом, не получив прощения. Она умоляла меня простить ее, но в любом случае, даже если я ее не прощу, она все равно уйдет, и больше я о ней не услышу.
Я ждал ее, не уходя далеко от двери. Когда она наконец вышла, глаза у нее были припухшие, зареванные, зато с волосами все было в порядке, и пятна на лице были почти не видны под слоем пудры. Она собиралась пройти мимо, но я протянул руку и остановил ее.
Третий час ночи, сказал я. Мы оба устали и должны хоть немного поспать. Вы можете воспользоваться моей кроватью. Я лягу внизу, на диване.
От стыда она не смела поднять на меня глаза. Я не понимаю, говорила она в пол, и, так как я молчал, она повторила: я не понимаю.
Никто в такую темень никуда не поедет. Ни вы, ни я. Про утро поговорим утром, а сейчас нам надо отдохнуть.
Что это значит?
Это значит, что до Нью-Мексико путь неблизкий, и лучше отправиться на свежую голову. Я знаю, что вы спешите, но несколько часов погоды не сделают.
Мне казалось, вы хотели меня спровадить.
Хотел. А теперь передумал.
Она слегка приподняла голову, и я увидел ее растерянное лицо. Не надо меня жалеть, сказала она. Я вас об этом не просила.
Не волнуйтесь. Я думаю о себе, не о вас. Нам предстоит трудный день, и если я не сосну хоть немного, завтра я буду клевать носом. А я еще должен многое от вас услышать, так я понимаю?
Вы хотите сказать, что вы едете со мной? Нет, этого не может быть. Я вас неправильно поняла.
У меня на завтра нет никаких планов. Почему бы не поехать?
Только не лгите. Я этого не перенесу. Нарочно меня мучить – это жестоко.
Мне не сразу удалось ее убедить, что я действительно собрался ехать. Такая крутая перемена никак не укладывалась у нее в голове, и пришлось несколько раз повторять, прежде чем она мне поверила. Всего, разумеется, я ей не сказал. Я умолчал о микроскопических отверстиях во вселенной и благотворной силе временного помешательства. Это было бы чересчур. Поэтому я ограничился уверениями в том, что у меня есть свой личный интерес и она тут ни при чем. Мы оба наломали дров, сказал я, и ответственность, стало быть, пополам. Не у кого просить прощения – некому прощать. И зачем подсчитывать, кто кого больше обидел я что при этом сказал? В конце концов она сочла убедительными мои резоны познакомиться с Гектором и то, что я лечу исключительно ради собственной выгоды.
Засим последовали трудные переговоры. Спать в моей кровати Альма наотрез отказалась. Она и так доставила мне столько хлопот, да еще эта авария, после которой мне надо отлежаться, а на диванчике я буду всю ночь ворочаться. Я настаивал, что мне тут очень даже удобно, она и слышать ничего не хотела, и так мы препирались, пытаясь сделать друг другу любезность, как в какой-нибудь глупейшей комедии нравов, а ведь и часа не прошло, как она угрожала мне пистолетом, а я чуть не размозжил себе череп. Я был слишком измотан, чтобы спорить дальше, и предпочел уступить. Я принес постельное белье и подушку, показал, где выключается свет. На этом моя миссия закончилась. Она сказала, что сама постелет, и поблагодарила меня в седьмой раз за последние три минуты. После чего я поплелся наверх.
Я устал, не то слово, но при этом никак не мог заснуть. Я разглядывал тени на потолке, а когда это мне наскучило, я лег на бок и стал прислушиваться к тихим шагам подо мной. Альма – женский род латинского слова аlтиs, что значит кормящая, щедрая. Наконец полоса света под моей дверью исчезла, и я услышал скрип диванных пружин. Видимо, я все-таки задремал, потому что, когда я открыл глаза, электронные часы на тумбочке показывали три тридцать. Я был как пьяный, в состоянии полусна-полуяви, и с трудом сообразил, почему я открыл глаза – под покрывало забралась Альма, и ее голова покоилась на моем плече. Мне там одиноко, сказала она, я не могла уснуть. Бессонница – это мне знакомо. Так до конца и не проснувшись, не уяснив толком, почему она оказалась в моей постели, я обнял ее и прильнул к ее губам.
- Предыдущая
- 21/57
- Следующая
