От Москвы до Берлина - Алексеев Сергей Петрович - Страница 26
- Предыдущая
- 26/28
- Следующая
– Идут через поле.
– Олени? Да ну! Красавцы?
– Красавцы!
– Понятно, – ответил голос.
Пересекло поле оленье стадо. Скрылись в лесу олени.
Гвардейский разговор
Много армий шло на Берлин. Шла и 8-я гвардейская. Армия была прославленной. Отличились её солдаты в боях за Сталинград.
Шагают, идут солдаты.
На одном из последних маршей догнал одну из стрелковых рот командующий 8-й гвардейской армии прославленный герой Сталинграда генерал Василий Иванович Чуйков.
– Генерал… Генерал… Сам Чуйков! – зашептались солдаты.
Увидел Чуйкова ротный:
– Смирно!
Подтянулись солдаты, ударили в землю парадным шагом.
– Вольно! – сказал Чуйков.
– Вольно! – подал команду ротный.
Приказал генерал Чуйков остановить солдат.
Остановились солдаты. Смотрит на них генерал:
– Ну что ж, дошагали, выходит.
– Дошагали!
– Рядом Берлин.
– Рядом! – дружно в ответ солдаты.
Смотрит генерал на солдат, на лица, на ордена. К одному, к другому:
– Сталинградец?
– Сталинградец!
– Сталинградец?
– Сталинградец!
Снова солдат понравился:
– Сталинградец?
– Так точно, товарищ командующий.
Посмотрел на орден. Опять на солдата. Признал солдата.
– Никак, орден тебе вручал?
– Так точно, товарищ командующий.
Похлопал Чуйков солдата по плечу, посмотрел на него внимательно. Гимнастёрка. Пилотка. Ремень. Строен солдат. Подтянут.
– Хорош, – хвалит Чуйков. – Хорош. Гвардеец. Сталинградский орёл!
Сказал про орла, глянул на ноги. На гвардейские ноги. Истрепались, исхлестались на дальних дорогах солдатские сапоги. Вот-вот – и совсем развалятся.
Вслед за генералом Чуйковым посмотрел и ротный на солдатские сапоги, посмотрел и взводный. Старшина из хозяйственной части глянул: да, не гвардейские сапоги.
Обратился генерал Чуйков к солдату с укором:
– Что же это у тебя, брат, сапоги такие? Дрянь сапоги!
Повернулся к офицерам, к старшине и им:
– Дрянь сапоги.
– Так точно, дрянь, – ответили офицеры.
– Так точно дрянь, товарищ командующий, – ответил старшина.
Все повернулись, смотрят на солдата. Вытянулся солдат по команде «смирно». И вдруг:
– Никак нет, товарищ генерал.
– Что никак нет? Дрянь, говорю, сапоги.
– Никак нет. Отличные сапоги, товарищ командующий, – опять о своём солдат. Подтянулся, руки по швам: – Сталинградские, – произнёс.
– Так точно, товарищ генерал, – подтвердили ротный и взводный, – сталинградские.
– Не желает менять, – сказал старшина.
– Сталинградские?!
Улыбнулся Чуйков, улыбнулись другие солдаты.
– Ну что ж, шагай, молодец, – произнёс Чуйков.
Дошли до Берлина сталинградские сапоги.
«Данке шён»
На одной из берлинских улиц остановилась походная кухня. Только что откипели кругом бои. Ещё не остыли от схваток камни. Потянулись к еде солдаты. Вкусна после боя солдатская каша. Едят в три щеки солдаты.
Хлопочет у кухни Юрченко. Сержант Юрченко – повар, хозяин кухни. Хвалят солдаты кашу. Добрые слова приятно сержанту слушать.
– Кому добавки? Кому добавки?
– Ну что ж – подбрось, – отозвался ефрейтор Зюзин.
Добавил Юрченко Зюзину каши. Снова у кухни возится. Вдруг чудится Юрченко, словно бы кто-то в спину солдату смотрит. Повернулся – и в самом деле. Стоит в подворотне ближайшего дома с вершок, с ноготок мальчонка, на Зюзина, на кухню глазами голодными смотрит.
Сержант поманил мальчишку:
– Ну-ка ступай сюда.
Подошёл тот к солдатской кухне.
– Ишь ты, неробкий, – бросил ефрейтор Зюзин.
Взял Юрченко миску, наполнил кашу. Даёт малышу.
– Данке шён, – произнёс малыш. Схватил миску, умчался в подворотню.
Кто-то вдогонку бросил:
– Миску не слопай, смотри верни!
– Э-эх, наголодался, видать, – заметил Зюзин.
Прошло минут десять. Вернулся мальчишка. Тянет миску, а с ней и свою тарелку. Отдал миску, а сам на тарелку глазами косит.
– Что же тебе, добавки?
– Битте, фюр швестер, – сказал мальчишка.
– Для сестрёнки просит, – объяснил кто-то.
– Ну что же, тащи и сестрёнке, – ответил Юрченко.
Наполнил повар тарелку кашей.
– Данке шён, – произнёс мальчишка. И снова исчез в подворотне.
Прошло минут десять. Снова малыш вернулся. Подошёл он к походной кухне. Тянет тарелку:
– Битте, фюр муттер. (Просит для матери.)
Рассмеялись солдаты:
– Ишь ты какой проворный!
Получил и для матери мальчик каши.
Мальчонка был первым. Вскоре возле походной кухни уже группа ребят собралась. Стоят в отдалении, смотрят на миски, на кухню, на кашу.
Едят солдаты солдатскую кашу, видят голодных детей, каша не в кашу, в солдатские рты не лезет. Переглянулись солдаты. Зюзин на Юрченко, на Зюзина Юрченко.
– А ну, подходи! – крикнул ребятам Юрченко.
Подбежали ребята к кухне.
– Не толпись, не толпись, – наводит порядок Зюзин. Выдал ребятам миски. Построил в затылок один другому.
Получают ребята кашу:
– Данке шён!
– Данке шён!
Наголодались, видать, ребята. Едят в три щеки ребята.
Вдруг в небе над этим местом взвыл самолёт. Глянули вверх солдаты. Не наш самолёт – фашистский.
– А ну по домам! А ну по домам! – погнал от кухни ребят ефрейтор Зюзин.
Не отходят ребята. Ведь рядом каша. Жаль расставаться с кашей.
– Марш! – закричал ефрейтор.
Пикирует самолёт. Отделилась бомба. Летит.
Бросились дети в разные стороны. Лишь Зюзин один замешкался. Ударила бомба – ни кухни, ни Зюзина. Лишь каша, словно живая, ползёт по камням, по притихшей улице.
Бронзой поднялся в небо
Солдат не мечтал, не гадал, не думал. А вышла слава ему в века. На пьедестале к небу солдат поднялся.
Было это в последние дни войны. Уже не километры, а метры оставались до центра Берлина. Солдаты 8-й гвардейской армии готовились к последним боям. В числе их и солдат Николай Масалов. Был он знаменщиком 220-го гвардейского стрелкового полка. Приготовил к атаке знамя.
Ждут солдаты сигнала к бою. Перед ними один из каналов, отходящих от Шпрее. Рядом площадь. За площадью мост. Называется он Горбатым. Мост заминирован, под огнём у противника. Атаку на мост, на тот берег скоро начнут солдаты.
Притихли солдаты. Так всегда перед штурмом. Где-то гремят орудия, где-то идёт стрельба. Но это не здесь. Это в других местах. Здесь тишина. Временная. Но тишина. И вдруг тишину – солдаты вздрогнули: было так неожиданно – плачем прорезал детский голос.
Было неясно, откуда он шёл. С набережной? Со стороны площади? От моста? Из развалин неподалёку стоящего дома?
– Мутти! Мутти! Мамочка! – повторял голос.
– Девочка, – кто-то сказал из солдат.
Ищут солдаты глазами девочку. Где же она?
– Мутти! Мутти! – несётся голос.
Определили теперь солдаты. Детский плач шёл от моста. Не видно ребёнка. Камнями от наших, видать, прикрыт.
Вышел вперёд сержант Масалов, подошёл к командиру:
– Разрешите спасти ребёнка.
Подождал командир минуту. О чём-то подумал:
– Разрешаю, сержант Масалов.
Прополз Масалов через площадь к мосту. И сразу же затрещали фашистские пулемёты, забили мины по площади. Прижался солдат к асфальту, ползёт от воронки к воронке, от камня к камню.
– Мутти! Мутти! – не утихает голос.
Вот полпути прополз Масалов. Вот две трети. Осталась треть. Поднялся он в полный рост, метнулся к мосту, укрылся от пуль под гранитной стенкой.
Потеряли солдаты его из вида. И голос ребёнка утих. И солдата не видно.
Прошла минута, вторая… пять. Волноваться солдаты стали. Неужели смельчак погиб? Неужели погибла девочка?
Ждут солдаты. С тревогой в сторону моста смотрят.
И вот увидели они Масалова. Шёл от моста солдат. Нёс на руках немецкую девочку.
- Предыдущая
- 26/28
- Следующая
