Первый среди крайних - Орлов Андрей Юрьевич - Страница 31
- Предыдущая
- 31/59
- Следующая
Толмак никак не прокомментировал увиденное. Он подавился, похоже, собственным языком. Или о жене подумал.
Прорываться пришлось с боем – сказавши «А», не сказать «Б» – себя невзлюбить. Известие о планируемом уходе команда к удивлению восприняла благосклонно (жратвы будет больше), но относительно Арики возмутились всем коллективом.
– Девка останется, – непререкаемым тоном возвестил Лубрик. Он уже мнил себя царьком – возлежал в неком подобии гамака, натянутом между двух камней, потягивал из трубки триш – местную легкую дурь типа марихуаны, и был почти спокоен. Команда, сгрудившаяся в холодной теснине, глухо роптала.
– Ублажать нас будет, – добавил капитан, сладко потянувшись. – Ты же толковый мужик, чужестранец, понимаешь, как долго нам тут хрюкать. А с этих матрон чего взять, – он небрежно кивнул на жмущихся в сторонке измученных женщин, прикрывающих собой детей и супругов. – Так, жратву приготовить, за дровишками слетать. Ну, уж или совсем на крайний случай…
Арика спряталась за спину Толмака. Больше было некуда: Верест напрямую контактировал с неприятелем, а за коротышку прятаться бессмысленно – он сам за кого хочешь спрячется.
– Извини, капитан, но девочка хочет идти с нами, – как можно мягче сказал Верест. Очевидно, прозвучало недостаточно мягко: матросы дернулись. Кто-то из охраны поднял автомат, но и Прух с Толмаком ворон не считали – они уже держали толпу на прицеле. Скорострелка из лаборатории министра явно выигрывала перед неуклюжестью аппаратов лагорийцев.
– Ну-ну-ну, – протянул расстроенно Лубрик. – Не будем ссориться, граждане. Из-за паршивой девки… Лапочка, ты же хочешь остаться, признайся.
– Пшел к черту, пентюх! – огрызнулась Арика.
– Капитан, арбалеты пропали! – вдруг загнусавил какой-то тощий матрос с заспанной физиономией. – Они украли их, капитан!
Волнение толпы достигло апогея. Кто-то машинально шагнул вперед.
– Ну вот, я так и знал, – пробубнил за спиной Прух. – Сейчас начнутся обиды, подозрения…
– Взять девчонку! – рявкнул Лубрик, наливаясь краской. – Ко мне ее! И этих троих взять! Кровью харкать будут!
Самый задиристый и недалекий прыгнул с камня. За ним второй, улюлюкая, как индеец. Кинулись к Толмаку с Арикой, словно и не веря, что охотник парень простой – расстреляет безо всяких декретов. Одному Верест поставил подножку; махнул в колене левой, неуклюже повернулся, засадил второму пяткой. Слабый удар, но сильный и не требуется: моряк заверещал и сделал красивый «с печки бряк» – дурной головой промеж камней. Он слишком долго плавал – совсем забыл, как дерутся.
– Ложись! – заорал Прух. Оглушительный треск, и ударная волна разорвала теснину. Ай да молодец коротышка, не пожалел гранату из выданных министром чуть не под роспись. Отвинтил буравчик (типа чеки) и бросил штуковину в сторону, дабы людям не навредить. Команда с воплями попадала. Капитан вывалился из гамака, прикрыв драгоценный затылок. Дрязги поутихли – пора улепетывать.
Улепетывали, как зайцы, вихляя между скалами.
Он был предельно невезучим в прошлой жизни. Перекати поле, не семьи, не специальности. Дрался отменно, а толку? Книжки читал, а смысл? Для кого их пишут? От нынешних книжонок – сплошные «Тараками-Мураками» для слабочитающих – лишь ранний кретинизм формируется. Отбарабанил в первую чеченскую, месяц провалялся в госпитале с контузией: мина прилетела по навесной. Ладно, слух не пропал. На вторую чеченскую уже не пошел – хоть и агитировали за приличные деньги. Мыкался из конторы в контору, на спортивную дорожку не встал – лень-матушка, в бандиты – как-то совесть не звала. А если есть в человеке совесть – значит, наверняка нет денег. Примета такая народная. Не везло во всем – в работе, дружбе, любви…
А в мире Тунгнора знаки поменялись. Он влипал в истории, как мухи в клеющую ленту, но в отличие от мух, благополучно выпутывался. Опять влипал, опять выпутывался. В тюрьме, на суше, на море. В кабинетах сильных и в подворотнях слабых. Гибли люди, шумел сурово тунгнорский Лес, плелись какие-то козни – военные, политические, личные. А Верест выходил сухим из воды, отмечая машинально, что с каждой удачей всё глубже погружается в таинства этого непонятного мира.
В этом было что-то неправильное.
Прух, как самый жизнеохочий, вырвался вперед. Короткие ножки мелькали, как заведенные, огибая препятствия. Толмак бежал с достоинством, широко работая локтями. Верест замыкал цепочку, не спуская глаз с летящих по ветру локонов.
Погони не было – а если и была, то отстала. Скальные россыпи оборвались, они выбежали к обрыву, на котором высокой стеной высился лес. Там и упали, задыхаясь от бега.
– О, саддахи, умираю, как хочу жить… – признался Прух. – Никогда так не хотел… Никогда так не хотел…
Заело.
– Расслабься, – выдохнул Толмак. – Не побегут они за нами. Побоятся. Ради бабы и пары арбалетов пороть горячку в колдовских землях…
– А мы не порем? – рассмеялся Верест и надрывно закашлял – хохот вырос колом в горле.
– А вы ребята ничего, проворные… – Арика перевернулась на живот, поднялась на четвереньки, чтобы лучше их видеть. Сильно раскраснелась от бега.
– Как люди долга и дела, мы работаем проворно, – не смог не похвалиться Прух. – Оттого и не спим во сырой земле, как некоторые.
– Ты дала боцману в ухо? – недоверчиво спросил Верест. – Или что-то с глазами моими стало? Но я видел, как он схватил тебя за руку, а потом ухо обнял.
– Да, – согласилась Арика. – Пусть не лезет. Я часто людям в ухо даю, когда пристают. Могу и вам навешать.
– А нам-то за что? – удивился Толмак.
– А на будущее, – девица понизила голос.
– Отлично, – обрадовался Прух. – Будем расценивать это как приглашение. Давай, лапочка, ты мне сейчас в ухо врежешь, а потом мы от этих двоих куда-нибудь сбежим…
– А ты заносчива, – заметил Верест. – Держу пари, что отец держал тебя в черном теле. Почему он тебя гнобил? Посмотри на свою одежду – в ней семеро умерли. Денег не было у старика? Слушай, а может, ты ему не дочь, а служанка?
– Отзывчивая… – пробормотал мечтательно Прух, закатывая глазки. Реминисценции накатили.
Верест ляпнул, не подумав, и пожалел. Сейчас в ухо даст. Голова как-то самопроизвольно втянулась в плечи. Но Арика, психически атакованная, наоборот, съежилась, посмотрела на него с укором и, закусив губу, принялась прятать под шапчонку роскошные кудряшки.
– Театр окончен, – усмехнулся Толмак. Северное небо не баловало солнышком. Дул колючий ветер. Низкие тучи неслись, как литерные составы – на полных парах. Зарядив арбалеты, изготовив «огнестрелы» и гранаты, они медленно двинулись на запад, мимо множества корней, опутывающих обрыв. Соваться в густую чащу не хотелось совершенно. Даже закаленный Толмак признал, что в пуще леса «немного неуютно».
– Успеем еще, – обрадовал он неискушенных коллег. – Двинем вдоль моря, пообвыкнемся. В береговой полосе жуть попроще. А то и вовсе одни скалы…
Под «простой» жутью, вероятно, подразумевались черные жуки с кулак величиной, снабженные ковшами типа экскаваторных, издающие беспрестанные клацающие звуки. Они копошились под обрывом, вытягивая что-то из трухлявых корневищ. Вполне миролюбивые твари – или сытые, если допустить, что добытое ими разложившееся месиво, испускающее слабое фосфорное свечение – пища.
Опутавшие скалы змеи тоже, вероятно, считались второстепенной мерзостью. Зато малоразборчивой в выборе противника. Они успели попятиться: две или три змеюги, приподняв головы, плюнули ядом. Желтая жижа растеклась по камням.
– Пакость какая, – передернуло Пруха. – Это выше моего понимания.
– Неплохо, – прошептала Арика, демонстрируя неженскую выдержку, – если это начало, то хотела бы я дожить до конца, чтобы посмотреть…
– Вернись, не поздно, – посоветовал Верест. – Матросы обрадуются.
Пришлось обходить этот вольный серпентарий. Коротышка страшно плевался. Твари смотрели вслед, обуреваемые чувством лени.
- Предыдущая
- 31/59
- Следующая
