Вампиры замка Карди - Олшеври Барон - Страница 12
- Предыдущая
- 12/95
- Следующая
И он сказал, что ему нужно повидать отца. Просто необходимо! А она, конечно, отпустила его, потому что сама обожала мамочку с папочкой и вообще считала, что родителей надо чтить.
… Экономка отца готовила потрясающе вкусно, должно быть намеренно старалась угодить Вильфреду, добиться от него расположения и благожелательности к своей особе.
– Что-нибудь еще, Вилли?… Достаточно ли мяса?… Может быть еще кусок пирога?…
Она была совсем не похожа на маму.
Она была очень похожа на одну из любовниц отца, ту, которую Вильфреду довелось увидеть однажды – на фрау Маргарет. Такая же полная, цветущая, розовощекая. Интересно, если папочку тянет на таких – почему он женился на маме? На худенькой, маленькой, всегда бледной и как будто даже прозрачной?
Почему? Какое печальное событие связало их – столь разных? Ведь они никогда не любили друг друга! Не любили… однако жили вместе много лет и даже почти не ссорились. У мамы был Вилли, а у папы были разнообразные фрау. Их интересы ни в чем не пересекались, наверное потому у них и не было поводов для ссор.
"Давай уйдем от него, мама! – плакал маленький Вилли, – Давай переедем в другой город, пожалуйста!"
Но мама только пожимала плечами.
"Нам не на что будет жить, Вильфред", – говорила она.
Она никогда не спрашивала, почему Вилли плачет, почему он хочет уехать от отца, уехать из города. Она никогда не интересовалась, почему у Вилли нет друзей!
Наверное, не хотела ничего знать. Не хотела понапрасну расстраиваться, потому что и в самом деле ничего не могла изменить. Не могла – и не хотела.
Она плыла по течению, как маленькая рыбка – столь маленькая и тоненькая рыбка, что у нее даже не было причин прятаться и оглядываться по сторонам, не страшно, что кто-нибудь съест, ее просто не заметят.
Мама никогда не работала, она проводила дни за домашними хлопотами, вязала Вилли свитера, готовила ему обеды и стирала его рубашки – Вилли каждый день ходил в школу в свежей – а еще она читала, читала, читала. Читала все подряд, что только попадалось ей под руку, и потом вечерами рассказывала сыну странные и жутковатые истории, где всегда была она, был он, и никогда не было отца, как никогда не было и маленького полинявшего домика за зеленым забором, и унылого городишки, а были замки, рыцари, войны… и что-то еще совершенно непонятное.
Вилли всегда терпеливо слушал мамины истории, ему было жаль ее до слез, и было страшно совершенно пустых, устремленных куда-то вглубь себя, огромных темных глаз.
"Только бы она не ушла навсегда! – молился Вилли про себя, – Пусть она вернется! Пусть она только вернется! Если она так и останется там – я, наверное, умру".
А мама, должно быть, осталась бы ТАМ с большим удовольствием, но почему-то не получалось так легко и красиво сойти с ума.
Мама возвращалась – в ее глазах появлялся свет, она улыбалась, целовала Вилли, и желала ему спокойной ночи. Вилли вздыхал облегченно и засыпал счастливым.
Мама вернулась! Мама всегда возвращается! Значит все хорошо… хорошо… хорошо…
Отец приходил поздно. Иногда он вваливался в комнату Вилли среди ночи и будил его тем, что сдергивал с него одеяло.
"Посмотрим, что ты делаешь там под одеялом, маленький засранец, – хихикал он, – Ну, что ты там делаешь?"
Папочке было весело, он пах чем-то сладким, он был возбужден и глаза его сияли.
"А знаешь, где я был, Вилли? Я был с потрясающей девкой! Такой девахой, у-у, пальчики оближешь! Не чета твоей мамочке, мороженной курице…"
Он описывал в подробностях и весьма даже складно все, что проделывал с той "потрясающей девахой", должно быть, полагая, что сыну нравиться его слушать, что того возбуждают его рассказы, пробуждают сладкие фантазии, а Вилли тошнило до спазмов в желудке и хотелось ударить отца чем-нибудь тяжелым, да так, чтобы папочка больше не встал. Никогда!
Но он слушал, и улыбался вымученно, считая про себя до ста и обратно, чтобы слушать – и не слышать, терпеливо дожидаясь, пока отец не устанет и не уйдет спать.
… Вильфред жевал подсунутый заботливой экономкой кусок нежнейшего черничного пирога, смотрел в окно и думал о том, что больше никогда не приедет в этот дом. Что это окно, эти клумбы и этот зеленый забор он не увидит больше никогда.
Так случается порой – как будто предчувствие кольнет вдруг сердце, нет, не болью, только печалью… а может быть, облегчением. Не было никакой печали в сердце уезжающего в Румынию Вильфреда, в сердце были покой и безразличие ко всему, что творилось сейчас вокруг него. Он как будто видел сон, зная, что это сон. Как будто невольно оказался случайным свидетелем крохотного отрезка из жизни совершенно чужих ему людей.
"Зайти что ли к Эльзе? – думал Вильфред, глядя в окно, – В последний раз… Такая потрясающая деваха, у-у, пальчики оближешь".
Свою последнюю ночь в родном городе Вильфред провел дома, в своей заваленной старыми игрушками комнате, на своей узенькой детской кровати, с которой свисали ноги.
Почему-то не спалось.
Нет более дурацкого занятия, чем придаваться тягостным воспоминаниям, все равно как касаешься раскаленного железа и получаешь при этом удовольствие, все равно как вскрываешь ножом и посыпаешь солью уже затянувшиеся было раны.
"Довольно, – думал Вильфред, – На сей раз с меня в самом деле достаточно… С прошлым покончено. Оно умерло вместе с мамой. Оно ничем уже не держит меня".
А в будущем все достаточно определенно и ясно.
В будущем куча дел и тьма возможностей.
А не жениться ли на Барбаре после возвращения из Румынии? Или стоит дождаться конца войны? Или найти кого-нибудь получше Барбары?…
Под утро Вильфреду приснилась мама – впервые за несколько лет! Мама была молода и прекрасна, одетая в длинное белое платье, она стояла на балконе какого-то старого полуразвалившегося замка. Ее глаза лихорадочно блестели и губы алели так ярко, как никогда при жизни. Она смотрела куда-то вдаль, в темноту, вцепившись напряженными пальцами в край витой чугунной решетки перил.
– Кого ты ждешь? – удивленно спросил ее Вильфред.
Он стоял рядом, чуть позади, уже взрослый, сегодняшний, одетый в форму и с автоматом на плече.
– Его… его… – горячечно шептала мама.
И Вильфреду стало холодно и страшно, потому что он вдруг понял, что сейчас в это самое мгновение появится тот, кого так страстно ждет его матушка. Кого ждала она всю свою жизнь, о ком мечтала. И окажется, что это…
Что-то темное появилось на дороге.
Как будто человек, закутанный в темный плащ. Но нет – это не человек. Слишком огромный, слишком темный.
Вильфред не стал дожидаться, кем окажется матушкин суженый, он поспешил проснуться. И, признаться, ничуть об этом не пожалел.
… Когда он сидел в зале ожидания крохотного городского вокзала – поезд должен был подойти с минуты на минуту, откуда не возьмись вдруг появилась Эльза.
Звонко застучали тоненькие высокие каблучки по гранитным плитам. Их неровный цокот, отразившийся гулким эхом в полупустом, слишком большом для маленького городка зале ожидания, больно ударил по привыкшим к тишине нервам, выталкивая из беззаботной полудремы, заставляя сердце забиться неровно.
Почему-то Вильфред точно знал, что каблучки замрут возле его кресла, даже до того, как увидел их хозяйку. Неужели узнал по походке? Или… ждал?
Запыхавшаяся, раскрасневшаяся и очень красивая… все таки. Эльза…
Она запыхалась и какое-то время молчала с трудом переводя дыхание – а может быть ей и сейчас нечего было сказать?
– Я не знала, что ты в городе. Мария видела тебя… Сказала так поздно, стерва!
Эльза упала в кресло, закинув ногу на ногу так, что подол легкого шелкового платья будто ненароком скользнул вверх, обнажив безупречную круглую коленку.
– Почему ты не сказал…
Она замолчала, отвела глаза. Вильфреду показалось, что в них сверкнули слезы, и он, неожиданно для себя, взял ее руку, разжал нервно сжатый кулачок, погладил нежную ладошку.
– Я дура, Вилли, я знаю… Я все понимаю!
- Предыдущая
- 12/95
- Следующая
