Остров Русь - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 21

• Предыдущая
• 21/39
• Следующая

Он снова глянул на часы и всплеснул руками:

— Опаздываю!

Не прощаясь, он бросился вон из подпола. У дверей остановился, прислонил меч к косяку и крикнул:

— Иван, меч-кладенец прихвати! Поможет в дороге!

— Благодарствую, — сказал Иван и растерянно уставился на своих неожиданных попутчиков. Кубатай горько вздыхал. Смолянин меланхолично грыз кокос.

Иван-дурак влетел в кабак... Ой, что-то не то получается. Иван вошел в трактир... Во.

Иван вошел в трактир. Богатыри приветствовали его появление дружным звоном кружек. Судя по мирной обстановке, они только-только перешли с медовухи на царскую водку, и еще не успели закручиниться.

— Друзья! — воскликнул дурак, присаживаясь. — У меня есть для вас приятный сюрприз!

— Наливай! — согласился Илья.

— Да нет, не такой, — смутился Иван.

— Все равно наливай!

Когда было налито и выпито, крякнуто и занюхано, Иван-дурак повторил:

— Друзья, сногсшибательное известие!

— Ну?

— На Кащея идем!

— За такие слова по морде бьют! — прорычал Илья Муромец. — Ты чего, Иван, совсем одурел?

— Это нужно одной высокопоставленной даме, — несмело начал Иван. Добрыня хихикнул, потому что сплетни среди богатырей распространялись весьма быстро:

— Это которой высокопоставленной? Прекрасной да Премудрой?

Иван зарделся.

— Пусть она сама и идет на Кащея, — заключил Добрыня. — Нам жизнь дорога.

Илья и Алеша поддержали его одобрительным кряканьем.

— Ну что ж, — грустно сказал Иван-дурак. — Постарайтесь забыть мое предложение. И не поминайте лихом, если что. Надеюсь, все у вас в жизни сложится удачно, не побоюсь даже сказать — былинно. Прощайте.

Утирая слезинку, набухающую на правом веке, Иван побрел к двери. Богатыри переглянулись. Добрыня вздохнул, и положил на стол правую ногу. Илья махнул рукой, и положил поверх свою — в могучем кирзовом сапоге. Алеша жеманно пожал плечами и положил поверх свою изящную ногу в сапоге из хромовой кожи.

Когда ритуал богатырского совета был выполнен, Добрыня окликнул Ивана:

— Эй, дурак!

Обернувшись, и обнаружив на столе три богатырских окорока, из-под которых, шипя, капала разлитая царская водка, Иван сразу все понял, и просиял.

— Дурак, поход на Кащея нужен только высокопоставленной даме, или и тебе тоже?

— И мне! — преисполненный патриотизма воскликнул Иван.

— Тогда в чем же дело? — спросил хитрый Алеша Попович. — Рубликов нам отсыпят на дорожку?

— Немножко, — признался Иван. — Зато Кащея можем грабить без зазрения совести.

— Сегодня и выступим, — решил Илья. — Я зайду к Микуле Селяниновичу, скажу, захворал, дескать. Ты, Добрынюшка, возьмешь отпуск за свой счет для обучения грамоте. А ты, Алешка, скажешь Микуле, что соблазнил невинную девицу, и теперь должен замаливать сей грех в Соловецком монастыре.

— А может прямо объявим, мол, на Кащея идем? — робко спросил Иван.

— Не положено! Надо следы запутывать... Что, други, постоим за Землю Русскую?

— Ой, постоим! — гаркнули богатыри.

— Да, кстати, — спохватился Иван. — С нами еще два дурака пойдут. Один — мудрец Кубатай, боян сладкоголосый. Другой — толмач Смолянин, человек простой и трудолюбивый.

— Ох, подозрительны мне имена их, — воскликнул Алеша. — Особенно — Смолянин! Сразу видать — то не русский человек.

— Кубатай — кавказец, но мирный, спокойный, — принялся успокаивать друзей Иван. — А Смолянин клянется, что русская в нем кровь течет.

— Какой же русский станет своим происхождением хвастать? — воскликнул Илья. — Ну да ладно. Боян сладкоголосый, да толмач трудолюбивый в пути пригодятся. Берем.

И снова путь-дорожка лежала перед богатырями. Впереди, как и пристало сильнейшим, ехали Добрыня с Ильей, за ними — мудрец Кубатай да толмач Смолянин. За ними, зорко назад оглядываясь, двигались Иван с Алешей. И вот какой между ними шел разговор...

— Вот скажи, Иван, любишь ли ты земельку русскую? — вопрошал Алеша.

— Люблю.

— Вот и я о том. А скажи, Иван, чем Русь наша красна?

— Собакой-князем, — пошутил дурак.

— Ну, и им тоже, — не понял юмора Алеша. — И нами, богатырями. И смердами вонючими, и боярами толстопузыми, и священниками набожными, и торговцами хитроглазыми, и девками... девками... — вздохнул он.

— Что ж получается, всеми?

— Ага! То богатство наше немеряное, самовоспроизводящееся. Пока есть на Руси народ русский, Русь Русью останется!

— Да, — протянул Иван. — Ну ты и загнул Алешка. Чую, что прав, хоть и непонятно ни фига.

— А че ж тут непонятного? — встрял в разговор Кубатай, выплевывая шелуху от семечек. По бокам его конька хлопали два тяжелых мешка с семечками, собранными в дорогу заботливой Марьюшкой. — Народ — самое ценное в любом государстве. Скажу я вам честно, что повсюду уже люди корни свои позабывали, только на Руси и остались настоящие патриоты.

— Дело говоришь, кавказец! — одобрил его Алеша. — Видать и вправду — мудрец! А скажи, чем мы, русичи, от неруси поганой отличаемся?

— Но-но, — слегка обиделся Кубатай. — По большому счету — ничем. Порой глянешь на какого-нибудь дурака — ну чего в нем русского, кроме имени? А раскроет рот, скажет слово, другое, сразу видно — русский!

— Значит, — обрадовался Алеша, — не внешность тут роль играет! А что? Скажи, мудрец?

Приосанившись, Кубатай изрек:

— Менталитет!

— Чего?

— Этносознание!

— Ты кончай ругаться по-кавказски, а дело говори!

— Главное в человеке — душа! — изрек Кубатай. — Коли она большая да загадочная, к чудесам и тайнам тянется, а от дел низменных воротится, то русская она!

— Дело, — кивнул Алеша. — Я и сам так считаю, но тебя проверить решил. Эй, Смолянин-толмач! Ты чего об этом думаешь?

— О чем? — проснулся Смолянин.

— О душе!

— Рано мне еще о ней думать, — рассудил Смолянин. — Вот Кащея увижу, сразу в размышления погружусь!

— Переиначим вопрос, — не отставал от него Алеша. — О Руси ты чего думаешь?

— О Руси? Умом Россию не понять, прибором хитрым не измерить, у ней особенная стать, в Россию можно только верить!

— Тебе бы в бояны податься, — отвесил комплимент Алеша.

— Да я пробовал, голос плохой оказался, — засмущался Смолянин. — Когда сам, в одиночку пою, в ванне или перед сном, то спиваю гарно. А коли хоть один слушатель объявится — сразу петуха пускаю.

— Вот и у меня так бывает, — кивнул Алеша. — Придумаю небылицу — аж сам поверю. А начну рассказывать, концы с концами не сходятся... Толмач, а ты кто будешь, да откуда?

— Издалека, — вздохнул Смолянин. — Но по натуре — русский. Давно меня на Русь тянуло, я и язык выучил, и родословную себе выискал. Вот, приехал.

— Небось, тебя по малолетству в полон увели, — догадался Алеша. — А душа-то русская проснулась, на родину потянула. Молодец, толмач! У Ильи вот сын был, Соколик, так его Калин-царь вместе с матерью в полон увел. Маманя от обиды померла, а сынка Калин-царь вымуштровал, приемчикам хитрым научил, щуриться заставил, чтоб на него, собаку, был похож. А потом выпустил супротив родного батьки биться!

— Кошмар! — воскликнул Смолянин, который страдал некоторой сентиментальностью. — Кончилось-то все хорошо?

— А как же! Илюшка сыночка с коня сбил, отхлестал нагайкой, тот сразу папу и признал. Потом Владимир его заслал на самую дальнюю заставу, южные рубежи стеречь. Он Илюше письма писал ласковые, сыновьи. На побывку недавно приезжал, такую попойку закатили!

Смолянин расцвел в счастливой улыбке.

— А после попойки похмелиться было нечем, настроение у всех упало. Илюша с сынком повздорил, да и отлупил знатно. Теперь он при монастыре Киевской Богоматери звонарем работает. Глаз у него один вытек, скрючило его всего, оглох... Но силенка осталась, с работой справляется.

• Предыдущая
• 21/39
• Следующая