Жизнь как песТня - Олейников Илья - Страница 11
- Предыдущая
- 11/29
- Следующая
— Никуда я не пойду. Да и куда я пойду с больной ногой?
Витек укоризненно покачал головой:
— Зря ты все это. Так что ему передать?
— Передай, что мне предстоит операция, — сказал я. И добавил: — Серьезная операция!
Само собой понятно, что Чумаков слово свое сдержал, и, как только я вернулся из госпиталя, мы были высланы в батальон. Савельев, имея за плечами два года мединститута и год службы, устроился фельдшером в медсанчасть. А в моем военном билете появилась еще одна загадочная запись: «Рядовой-гранатометчик».
На сем попрощаемся с Чумаковым.
Новый персонаж выползает на сцену — старший лейтенант Пеньков.
Когда я появился в расположении, Пеньков созвал сержантов и, ткнув пальцем в мою сторону, произнес:
— Видите этого сучьего потроха?
— Видим, видим! — откликнулись сержанты.
— Глаз за ним да глаз! — И показал мне новенькую записную книжку. — Это для тебя, голубчик. Следить за тобой буду, записывать буду и не успокоюсь, пока я тебя, гада, до дисбата не доведу, — обнадежил он.
Мне не понравилась старлеевская увертюра. Недолго думая я сбегал в магазинчик, купил точно такую же книжицу, даже цвет совпал, надписал ее крупно: «Солдатские жалобы на Пенькова» и, отведя старшего лейтенанта в сторону, сказал ему:
— Вы на меня бочку катите, а я на вас бочку покачу. Посмотрим, кто кого?
— Ну, ну! — ухмыльнулся Пеньков.
Как участник гарнизонного ансамбля я имел право уходить из части в Дом офицеров после обеда. А в субботу и воскресенье — вовсе на целый день. Завидев меня в парадной форме, Пеньков аж подпрыгнул от удовольствия.
— И куда же это мы собрались в рабочее время такие чистенькие? — адски улыбаясь, спросил он и записал в книжечку: «Самовольно отлучился из военной части».
— Это что еще за самовольное отлучение? — обиделся я. — По приказу генерала во второй половине дня я должен присутствовать на репетициях ансамбля для подготовки отчетного концерта, что является важным политическим мероприятием.
А Пеньков мне на это вдруг говорит:
— А я, — говорит, — хер положил на твоего генерала. И на политическое мероприятие тоже. У меня, — говорит, — стрельбы на носу.
Хоть он и был психом, но такого подарка я от него, честно скажу, не ожидал. А потому с благодарностью произнес:
— Так и зафиксируем: «Положил хер на командира дивизии».
— Ты что же такое пишешь, паскуда? — взвился Пеньков.
— А что, разве что-то не так? — простодушно удивился я. — Только что вы сами сказали: «Я хер положил на твоего генерала!»
— Так я ж — в переносном смысле.
— Хорошо, — согласился я и приписал: «…генерала Пилевского, причем сделал это в переносном смысле».
И, подумав, дописал: «…а также отказался отпустить на репетицию, срывая тем самым важное политическое мероприятие».
— И куда же ты с этой цидулькой? — сглотнув слюну, спросил старлей.
— Пока в Дом офицеров. А там посмотрим.
Утром я был сброшен с койки. Надо мной склонился Пеньков:
— Московское время шесть часов пятнадцать минут. Понял? Записываю: «Проигнорировал подъем». Справедливо? — И сам себе ответил: — Справедливо!
Отзавтракавши, роту увезли на стрельбище. Сержант Громов из моего взвода все время мазал. Пеньков начал покусывать ногти. Наконец не выдержал и, подбежав к окопу, с криком: «Куды ж ты, сучий потрох, целишься?» шмякнул Громова сапогом по затылку. Ударил, видно, больно. Громов схватился за голову и, успев только сказать: «За что?» — повалился наземь.
— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться? — крикнул я из своего углубления.
— Ну, чего еще? — огрызнулся Пеньков.
— Если вы не возражаете, то третьим пунктом в свою книжицу я запишу следующее: «Рукоприкладство и избиение рядового состава».
— Порви! — приказал Пеньков.
— Не порву!
— Порви!
— Никак нет. Сказал — не порву, значит, не порву, — уперся я.
— Выйти из окопа! — заорал, срываясь на птичий клекот, старлей.
Я вышел.
— Лечь!
Я лег.
— Встать!
Я встал.
— Лечь!
Я лег.
— Встать!
Я встал.
— Встать! Лечь! Встать! Лечь! — бесился Пеньков.
И я, в точном соответствии с командой, вставал и ложился, только делал это очень аккуратно и очень медленно. Как на кинопленке в рапиде.
— Быстрее! — орал старлей.
— И рад бы, да никак! — смиренно отвечал я. — У меня с координацией плохо. Меня даже от акробатики освободили, когда я учился. Ничего сделать не смогли. Такая у меня неважная координация.
Пеньков плюнул и ушел. После обеда повторилась вчерашняя ситуация.
— Куда? — спросил он.
— В Дом офицеров, по приказу генерала, — отрапортовал я.
— А я на твоего генерала… — запел старую песенку Пеньков, но вовремя спохватился. — Бери лопату и марш на стрельбище. Окопы рыть. А потом — на гауптвахту. На пять суток.
На сей раз комдиву повезло, и мощный детородный орган старшего лейтенанта не лег тяжким бременем на старче-ские генеральские плечики.
— С удовольствием бы, но не могу, — развел я руками. — У меня рваная рана в левом полужопии. Штыком случайно поранился. Показать?
— Не надо! Я хер положил на твою рваную рану! — снова завел любимую пластинку Пеньков.
— Странная у вас манера разговаривать, — вздохнул я. — Я, с вашего позволения, сделаю в книжице еще одну маленькую запись: «Отказался отпустить раненого бойца в санчасть!»
Пеньков офонарел.
— Итак, что мы имеем в итоге? — подвел я черту, не обращая на Пенькова ровным счетом никакого внимания. — Значит, так. Положил мужскую гениталию на командира дивизии. Это раз.
— Чего-чего я положил, — спросил психологически сломленный старлей.
— Гениталию. Х.., по-вашему! — объяс-нил я. — Далее. Попытка срыва политического мероприятия. Два. Избиение рядового состава. Три. Отказ отпустить на лечение бойца — это уже четыре. Ну и пять — ругается матом в строю, что строжайше запрещено уставом внутренней службы Советской Армии. Интересная картина вырисовывается, не правда ли, товарищ старший лейтенант?
Пеньков стоял ни жив ни мертв.
— Вы коммунист, товарищ лейтенант? — спросил я.
Ошеломленный Пеньков кивнул.
— М-да! Сочувствую. Ну, я пошел.
— В санчасть? — спросила тень Пенькова.
— Никак нет. В политотдел. К полков-нику Насырову.
Пеньков сел на скамеечку и схватился за сердце. Я же, четко чеканя шаг, направился в политотдел. Закладывать Пенькова.
«Ну, вот, — подумали вы, наверное, — что за чушь? Пришел какой-то зачуханный солдат и все перед ним на цыпочки? Брехня!» Ан нет. Вовсе не брехня. Я действительно был достаточно яркой фигурой в дивизионном ансамбле. Написал и поставил торжественное действо к очередной Октябрьской годовщине, потом еще несколько. Получил почетную грамоту, подписанную министром обороны, и наконец самое важное — мне покровительствовал сам генерал. Согласитесь, ничто так не окрыляет в армии, как покровительство твоего непосредственного и при этом главного начальника.
Как-то, еще служа в оркестре, я, уж не помню за какой проступок, был отправлен Чумаковым в наряд на кухню. В тот же день в дивизию прибыла кубин-ская делегация, да не просто сама по себе, а с Фиделем Кастро. Их поводили по образцово-показательным казармам, прокатили на образцово-показательном танке, покормили в образцово-показательной солдатской столовой (обед привезли из ресторана «Арагви» на генераль-ской машине) и наконец вечером, под закуску, нанесли по кубинцам образцово-показательный концерт. Просматривая списки участников и не найдя в нем моей фамилии, генерал удивленно спросил у адъютанта:
— А где чернявенький?
— На кухне, — доложил адъютант.
— Как на кухне? — загремел генерал. — Какой мудак его туда отправил?
— Известно какой! — бесцветным голосом сказал адъютант. — Чумаков!
Опять моему бедному капитану не повезло.
— Сейчас же в клуб! — приказал генерал. — Немедленно.
- Предыдущая
- 11/29
- Следующая
