Происхождение партократии - Авторханов Абдурахман - Страница 8

Объявив все старые книги по истории партии и революции «троцкистской контрабандой», в том числе даже те, о которых сам Ленин очень высоко отзывался (например, книга Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир» с предисловием Ленина), Сталин решил сам написать историю партии. В результате появился пресловутый «Краткий курс», научно-литературная беспомощность которого превзойдена только необузданностью исторической фальсификации. Объявленный официальным решением ЦК в 1938 году «энциклопедией марксизма-ленинизма» и «вершиной исторической науки», «Краткий курс» Сталина играл в СССР в течение почти 20 лет роль коммунистической Библии. На XX съезде тот же ЦК, в том же почти составе, что и в 1938 году, но без Сталина, признал, что «Краткий курс» вовсе не «энциклопедия», а намеренная «фальсификация истории партии» и «вершина» культа Сталина.

После развенчания Сталина восстановили в своих правах и так называемую «историко-партийную науку», предметом исследования которой является история КПСС и трех русских революций. Однако методологические принципы этой науки остались те же самые, что и при Сталине. Поэтому нельзя себе представить более невежественных людей как раз в области истории партии и русских революций, как именно кандидаты и доктора «историко-партийной науки». Это не потому, что они люди неспособные; наоборот, среди них много талантливых и даже выдающихся людей, но то, чему их учат — не наука, а смесь наукообразного шарлатанства с партийным шаманством; источники, по которым они изучают историю, это не подлинные документы эпохи, а их фальсифицированный суррогат. Даже и этот суррогат составлен так, чтобы будущие партийные историки не знали в подлиннике политических произведений основателей русского марксизма — Плеханова, Аксельрода, Мартова, Потресова.

Более того, для партийных историков табу и произведения основателей большевизма из «ленинской гвардии», таких, как Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков, не говоря уже о Троцком и Радеке. Пятнадцатимиллионная партия ежедневно слышит эти имена на занятиях в партийных школах, как имена «еретиков», но никто — ни слушатели, ни их преподаватели — не знает, почему соратники и личные друзья Ленина стали «еретиками» у Сталина и «шпионами» у Гитлера, не знает даже их биографий (в «Большой Советской Энциклопедии» нет биографий Троцкого, Зиновьева, Каменева, Рыкова, Бухарина, но есть биографии Гитлера и Муссолини, этих идеологических близнецов Сталина). Единственный источник партийных историков — это Ленин, но и из Ленина они берут только то, что укладывается в рамки текущей политики партаппарата, а что ей противоречит — замалчивают.

На XIV съезде Зиновьев рассказывал, как сталинцы отводили неугодные им места из сочинений Ленина при помощи такого аргумента:

«Не надо мол слишком много цитировать Владимира Ильича… Зачем цитировать Ленина, у него можно найти что угодно, как у дядюшки Якова — товара всякого» («Правда», 23.XII.1925).

Часто бывает и так, что интерпретируют Ленина с заведомым извращением его мысли (последние, но классические примеры извращения мысли и желания Ленина — это грубая антиленинская интерпретация «Письма к съезду», то есть «Завещания» Ленина и его статьи «К вопросу о национальностях или об автономизации» как в учебниках Пономарева «История КПСС», так и в «шеститомнике» «История КПСС» под редакцией Поспелова).

Их другой источник — это Сталин, но без частых ссылок на самого Сталина. В основе методологии партийных историков лежит ленинский принцип «партийности в науке» — в сталинской интерпретации. Сущность этой интерпретации сводится к тому, что все вещи, категории, явления, события и сами лица рассматриваются и оцениваются с точки зрения интересов «генеральной линии партии» на текущем этапе ее политики. Поэтому у большевистских историков «история — есть политика, опрокинутая в прошлое», по определению патриарха советской исторической науки Покровского. Поэтому же у них, как говорил французский историк Гизо о своем времени, «события настоящего освещают факты прошлого». Но не все события настоящего у большевистских историков освещают факты прошлого. Иные важнейшие события и крупнейшие факты истории просто объявляются не бывшими в угоду тому же принципу «партийности в науке».

Вообще «фигура умолчания» — самый распространенный прием партийных историков. Если же факты и события настолько кричащи, что их умолчать невозможно, то для их объяснения прибегают к самой грубой фальсификации. Например, невозможно не назвать имени Троцкого в связи с Октябрьской революцией и гражданской войной. Его называют, но как? Вот самый свежий пример. Советский академик, бывший секретарь Сталина по «Истории гражданской войны в СССР», И. Минц в своем капитальном труде «Великий Октябрь» пишет о роли Троцкого в Октябре:

«Хотя Троцкий и голосовал за резолюцию о восстании, но практически его не готовил и никакого участия в разработке плана восстания не принимал» (т. II, 1967, стр. 954).

Но учитель Минца — Сталин — в день первой годовщины Октября писал в «Правде»:

«Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-революционного комитета партия обязана прежде всего и главным образом т. Троцкому» — («Правда», 7.XI.1918).

В отношении роли Троцкого в руководстве Красной армией в гражданской войне во всех советских учебниках истории говорится одно и то же: Троцкий систематически изменял, предавал и саботировал победу Красной армии. При этом партийных историков совершенно не смущает отсутствие у них простейшей политической логики — как же мог терпеть такого «предателя», «изменника» и «саботажника» во главе Красной армии «всевидящий и всезнающий гений» — Ленин?

Сам метод исследования партийных историков тоже антинаучен. Перед тем, как приступить к исследованию той или иной проблемы, исследователь, обычно, составляет себе рабочую гипотезу, или ряд гипотез, добросовестно собирает все данные не только в пользу его собственной гипотезы, но и против нее, систематизирует и классифицирует их, — только после этого он ставит перед собою конкретные цели и приступает к самому процессу написания работы. И появляется произведение, выводы которого могут быть прямо противоположны первоначальной гипотезе.

Ничего подобного не допускают метод истмата и принцип «партийности в науке». Партийный историк на поставленную им проблему знает ответ еще до того, как он приступил к ее исследованию. Оч просто берет нужную цитату из Ленина, или из постановления ЦК КПСС, и собирает только такие факты, которые подтверждают данную цитату.

Таковы исследования по истории КПСС, которые вышли и после Сталина. Исключением явились ценные работы профессора Буджалова по истории ЦК за март 1917 года и профессора Кузьмина о роли Сталина в гражданской войне. Во время правления Хрущева, начиная с XX съезда, также вышло, как сказано, много ценных документов по истории партии. Со свержением Хрущева подобные издания почти прекратились.

Изданная при новом руководстве монументальная, по видимости, шеститомная «История КПСС» на самом деле представляет собой тот же сталинский «Краткий курс», лишь растянутый на шесть томов в восьми толстых книгах. Вы читаете «шеститомник» и все время ловите себя на мысли, что читаете давно знакомую вещь, а потом, когда вы начинаете копаться в своей памяти, то выясняется, что вы просто читаете раскавыченного Сталина. Не только концепцию, но даже и аргументацию авторы «шеститомника» заимствуют или просто переписывают из «Краткого курса» и «Сочинений» Сталина. Я не нашел ни одного важного нового документа, ни одной оригинальной мысли в «шеститомнике», которых я раньше не вычитал бы у Сталина. Казалось бы, что в такой солидно задуманной истории КПСС будут введены в научный оборот протоколы пленумов ЦК сорокалетней или хотя бы пятидесятилетней давности (1919–1930…), но ничего подобного не случилось. Почему же эти протоколы до сих пор остаются строго охраняемой государственной тайной Кремля?