Условия абсолютного добра - Лосский Николай Онуфриевич - Страница 23

Поклонник позитивистического агностицизма может сказать, что эти дополнения научно недоказуемы и к тому же практически не нужны. Сторонник христианской этики любви может отвести эти два возражения следующим образом. Конечно, требования христианской нормативной этики не могут быть доказаны «научно», если под научностью разуметь чувственный опыт и математическую обработку его. Но у человека есть кроме этих двух источников знания еще гораздо более утонченные формы опыта и умозрения, т. е. интеллектуальной интуиции. Исходным пунктом ее служит аксиологический опыт, непосредственное восприятие объективных абсолютных ценностей в связи с высокими чувствами, интенционально направленными на них. (Основы теории этого опыта заключаются в  «эмоциональном интуитивизме» М. Шелера, см. его книгу «Der Formalismus in der Ethik und die materiale Wertethik».) Далее, в тесной связи со всеми видами аксиологического опыта стоит опыт нравственный, открывающий требования абсолютного идеала совершенства и включающий в себя голос совести. Высокое развитие аксиологического и нравственного опыта неизбежно сопутствуется также и религиозным опытом, в котором открывается Бог как высшая ценность и наиболее достойный предмет любви. Этих трех форм опыта совершен- но достаточно для практического руководства нравственным поведением, но теоретическая разработка системы этики требует еще и других источников знания, именно умозрения (интеллектуальной интуиции) и Откровения. В самом деле, требования абсолютного нравственного совершенства кажутся безмерными и совершенно неосуществимыми с точки зрения условий нашего земного упадочного бытия. Впервые система метафизики, основанная на умозрении, открывающем такие стороны мира, как, например, единосущие. свобода, творчество и т. п., расширяет нам кругозор и устанавливает возможность бесконечного развития и совершенствования. Наконец, Откровение, сообщающее о Троичности Божества, воплощении Второго Лица Св. Троицы, о Преображении и Царстве Божием, дает основы для наиболее углубленного понимания и сущности нравственного идеала и путей для осуществления его. Только в этом пункте система этики опирается на истины, не доказуемые человеческими источниками знания. Однако необходимо помнить, что истины Откровения служат опорою для наиболее совершенного сочетания всех доказуемых истин о мире и о Боге в единое органическое целое и ведут к важнейшим выводам, проверяемым посредством опыта и умозрения. Поэтому, отдав себе отчет в том, как несовершенны и противоречивы системы «научной» этики, необходимо признать, что этика, включающая в свой состав данные Откровения, гораздо более соответствует требованиям подлинной научности, чем внерелигиозные теории нравственности.

Еще легче показать несостоятельность возражения, будто сложные теории христианской нормативной этики практически не нужны. В действительности впервые эти теории выясняют

71

до конца, что о нравственном поведении можно говорить лишь там, i'ie хоть в какой‑либо мере есть момент бескорыстия, и показывают как возможно бескорыстие и как сравнительно широко оно распространено в поведении всех существ. Это знание дает опору для выработки правильных методов нравственного воспитания. В самом деле, согласно защищаемой мною аксиологии и теономной этике, поведение не только человека, но и менее развитых существ вовсе не есть первоначально чистый эгоизм или, по крайней мере эгоцентризм, над которым впоследствии надстраиваются различные виды бескорыстия и сверхличного поведения. Каждый поступок имеет целью какую‑либо ценность; как бы ни было глубоко нарушение ранга ценностей и даже как бы ни была велика ошибка состоящая в погоне за мнимой ценностью, все равно в составе преследуемой цели всегда есть аспект подлинной объективной ценности и даже грубо эгоистический поступок почти всегда руководится сложным комплексом мотивов, в котором есть хотя бы ничтожная примесь бескорыстного увлечения ценностью самой по себе. Когда искусный столяр, делая этажерку, любуется оструганными поверхностями и точно пригнанными частями ее, можно поручиться, что он работает усердно не только из‑за платы, но и из любви к хорошо сделанной вещи самой по себе. Учитель, ясно и увлекательно излагающий доказательство геометрической теоремы, усердно работает не только для повышения по службе, но также и из любви к своему предмету и к распространению знания о нем, может быть, также из любви к уму человека и культуре его. Кокетка, бессердечно заманивающая в свои сети множество мужчин ради удовлетворения своего тщеславия и властолюбия, примерив перед зеркалом шляпу, красивая линия полей которой превосходно гармонирует с ее прическою и овалом лица, покупает и носит ее не только для достижения своих эгоистических целей, но и потому, что ценит красоту саму по себе. Имея в виду эту бескорыстную слагаемую почти всех поступков, пусть эгоист, осознающий и осудивший свой эгоизм, не приходит в уныние, когда заметит, как трудно преодолеть свое себялюбие: чистого эгоизма в природе не бывает; в поведении всякого существа есть благородная струя интереса к объективным ценностям самим по себе; для самовоспитания и воспитания других людей нужно в каждом данном случае найти эту черту характера и помочь дальнейшему развитию ее.

Кант говорит, что, преподавая нравственные правила поведения, не следует обосновывать их утилитарными соображениями выгоды, репутации и т. п. И в самом деле, о положительно нравственном характере поступка можно говорить лишь постольку, поскольку в нем есть слагаемая бескорыстной любви к объективной ценности.

Проходя со своим пятилетним сыном мимо свиньи, которая ела, громко чавкая, я сказал ребенку: «Слышишь, как свинья чавкает! Мы, люди, должны есть тихо, не чавкая». Мальчик тот час спросил: «А если бы свинья ела тихо, нам нужно было бы

72

чавкать?» Я упустил из виду, что следовало обратить внимание на объективное безобразие чавканья, и он понял мое наставление как условное обособление от других существ, как внешний аристократизм.

Заканчивая противопоставление теономной нормативной этике биологизму и разным видам позитивизма, обратим внимание на следующее различие. Конечная цель поведения, согласно развиваемой мною теории, есть абсолютная полнота жизни, достижимая не иначе как путем соборного творчества, осуществляющего лишь абсолютно ценные содержания бытия, могущие поэтому быть предметом сочувственного сопереживания всех членов Царства Божия. И Спенсер в своей этике говорит о полноте жизни как конечной цели, но под словом «жизнь» он разумеет только совокупность функций организма, обладающего материальною телесностью: он имеет в виду только ту жизнь, которую изучает естественнонаучная биология, а в учении о Царстве Божием речь идет о сверхбиологической жизни.

Общее понятие, охватывающее все виды жизни, добиологическую, биологическую, социальную, планетарную и т. п., а также божественную сверхбиологическую, можно определить так: жизнь есть для–себя–сущая целестремительная активность субстанциального деятеля. (Словом «для–себя–сущий» обозначается сознательный или, по крайней мере, предсознательный характер целестремительной деятельности.) Сверхбиологическая жизнь Царства Божия глубоко отличается от всех видов жизни царства психоматериального бытия тем, что в Царстве Божием нет материальной телесности, так как нет взаимного отталкивания, являющегося следствием эгоистической исключительности: преображенные тела не обособлены друг от друга, они находятся друг к другу в отношении взаимопроникновения. Здесь нет делимых благ, подлежащих потреблению и даже истреблению одним существом или группою существ, причем другие существа могут оказаться лишенными этих благ, вследствие чего возникает борьба за существование. Все такие блага относительны; использование их и борьба за них наполняют жизнь в биологическом смысле: сюда относятся, например, питание, половое размножение, половая любовь. Отсюда ясно, что биологические процессы присущи такому типу жизни, который неразрывно связан с эгоистическою исключительностью. Совсем иной характер имеет сверхбиологическая жизнь Царства Божия. В ней осуществляются лишь абсолютные ценности, они принадлежат к числу благ, усвоение которых не требует деления и истребления их; наоборот, чем большему количеству лиц они становятся доступными, тем более ценным становятся переживание их. Таких функций, как питание или половое общение, в этом царстве нет, или, можно сказать, в нем отсутствуют аналоги этих деятельностей в виде взаимопроникновения всех тел; это — связь тел, столь сублимированная и преображенная, что назвать ее словами, заимствованными из нашего обихода, нельзя.