Герда - Веркин Эдуард - Страница 23
- Предыдущая
- 23/69
- Следующая
– Давайте в болезни лучше, – предложил бледный мальчик. – Чур, я первый. Ящур.
– Рахит, – поддержала рыженькая и посмотрела на меня.
Я стала вспоминать болезни на букву «т», но вспомнила только трупное окоченение.
– Трупное окоченение, – сказала я.
– Трупное окоченение не подходит, – забраковал бледный. – Нужно из одного слова. Вот вроде как тромбофлебит.
– Тромбофлебит, – сказала я.
– Я это уже назвал, – сказал принципиальный мальчик. – Могла бы назвать, к примеру, туляремию.
– Тиф, – вспомнила я.
– Фиброз, – тут же парировала мечтательница.
Детки оказались вполне себе в теме, но выигрывал все равно бледный, так что нам скоро наскучило, и тогда предложила я.
– Давайте сыграем в психушку.
Они все на меня посмотрели.
– В Европе давно в это играют, – сказала я. – Точно-точно. Самая актуальная игра. Вместо того чтобы всякой мурой маяться, давайте лучше в психушку. Это весело.
Все посмотрели на меня. Они играли во все. В психушку они не играли.
– Тут все просто, – сказала я. – Делимся пополам, половина психи, половина санитары, я главврач. Психи чудят, санитары их успокаивают, главврач наблюдает. Здорово!
Нас было одиннадцать человек, и все единогласно согласились, что психушка это здорово. Провели жеребьевку, поделились, стали играть. С энтузиазмом, кстати. Минут через пять я сказала, что у меня болит живот, и отправилась проветриться, сходила в кафе-пойнт, сварила какао, пожевала печенье. Минут через десять услышала то, что должна была услышать – вопли из детской. Тут же в детскую из брифинг-рума устремились порубежные мамы, ну, и я тоже, взглянуть, так сказать, на всходы зла. Бросила в благодатную почву семена раздора, и они немедленно взросли и дали всходы, все как было предречено.
А психушка была в полном разгаре. Санитары загнали пациентов в бассейн с шарами и вовсю лупцевали их скакалками. С заметным, кстати, рвением. Конечно, на меня нехорошо поглядели все мамочки, но успеха особого в своей укоризне не снискали, я объявила, что их дети все неправильно поняли, я им просто рассказывала про книжку одной шведской писательницы, а они все слишком буквально восприняли своим извращенным сознанием.
Не знаю, поверили мне мамочки или нет, но больше меня наедине с этими ребятами оставлять не решались, забрали с собой, посадили у окна.
Тут все было уже гораздо скучнее, дамы обсуждали, где найти средств на то, чтобы отправить очередных неимущих детей в Болгарию поправить здоровье и наладить секрецию. Треть суммы они уже собрали, еще треть собиралась в супермаркетах, треть надо было где-то доставать. Это и обсуждали. Как-то вяло обсуждали, то ли выдохлись, то ли еще чего, лето все-таки, летом любой благотворительный пыл выдыхается, летом хочется на море. Все обсуждение сводилось к тому, что пусть сестра мэра идет к своему брату и выжимает деньги из него, то есть из бюджета. Самой сестры мэра на заседании не было, кажется, это из-за коровьего бешенства. Ну, не в смысле, что она заразилась, а в смысле – в тяжелый час поддерживает брата, сплошной тебе жерминаль.
– Надо ярмарку поцелуев устроить, – предложила я.
Все поглядели на меня с удивлением.
– Как на Западе, – тут же уточнила я. – В Америке всегда так делают. Самые красивые девочки целуют всех желающих в щечку за пять долларов, деньги идут на благотворительность.
– Аглая, – укоризненно перебила мама. – Мы обсуждаем серьезный вопрос, а ты вечно со своими фантазиями…
– А идея-то неплохая, – неожиданно поддержала меня сестра главного по культуре. – Надо действительно устроить благотворительную ярмарку! В июне. Дадим широкую рекламу, подключим СМИ…
– Я напеку пирогов, – вставила жена главного инженера электросетей.
– А я умею гадать.
– А я занималась спортивной гимнастикой.
К чему было это сказано, не знаю, жена директора лимонадного завода, даже если и занималась когда-то гимнастикой, сейчас пропорции имела совсем не олимпийские, как она собиралась привлечь средства? Своим выступлением, что ли? Погнув брусья и преломив бревно и берцовые кости?
– Мне кажется, это популизм, – робко попыталась возразить мама. – Надо уметь искать деньги по-другому, надо работать с предприятиями…
Но ее соображения немедленно потонули в цунами креатива. Сторожевые мамашки вовсю предлагали способы извлечения благотворительных рублей из карманов черствых граждан нашего города. Я наслаждалась.
Апофеозом благотворительной паники стало предложение жены главного архитектора Печерской. Юной, но уже довольно активной филантропки. Барышня Печерская, смутившись, предложила издать весенний календарь. Сначала я не поняла, что это такое, а потом чуть со стула не свалилась от восторга. Когда представила все это.
Вообще Печерская в «Мруже» появилась полгода назад и успела быстро снискать авторитет открытием социального кафе для людей с альтернативным достатком и часовни при областном госпитале. Муж Печерской был главой крупной строительной фирмы, и тягаться с ней в благотворительных доблестях было нелегко. Я думаю, моя мама подозревала, что Печерская претендует на вторые роли в «Материнском Рубеже», и это матери совсем не нравилось. Я ее понимала вполне – мама ведь стояла у истоков организации, а теперь какая-то Печерская со своей часовней и бульонными кубиками портила всю картину.
– Календарь? – удивилась мама. – Бред какой-то…
Жена архитектора тут же поправилась, уточнив, что совсем уж весенний календарь можно и не делать, так, чуть-чуть, в границах допустимых вольностей, март-апрель.
Идея про календарь понравилась всем, мамочки обсуждали ее, наверное, минут двадцать, разбирали месяцы, припоминая достойного пожилого фотографа и прочее, я и слушать этот бред уже перестала, а потом вдруг раз – и слышу, что они попритихли и обсуждают что-то уже шепотом почти.
Тут я стала прислушиваться и обнаружила, что обсуждают они какую-то Пегую Соню. Вот вроде бы в последнее время пропадают дети малолетнего возраста. Вполне в приличные дома приходит странная седая женщина, сманивает детей чудными сказками, и они за ней идут, как привязанные, а потом их находят только через три дня, физически вроде все с ними в порядке, а вот память начисто отшибает, никого не узнают. Про Пегую Соню рассказывала как раз директорша лимонадного завода, а все остальные слушали внимательно и иногда почему-то поглядывали на меня. С сожалением.
Сначала я вроде как не могла понять, что это они так на меня смотрят. А потом догадалась – наверняка мама про меня тоже тут рассказывала. Ну, что со мной случилось. И они вот так же, сидя в кружке, обсуждали мою проблему, мама советовалась, как ей правильно со мной себя вести, а они говорили, что главное не провоцировать, не обострять, во всем соглашаться, никаких психоэмоциональных нагрузок. Что неплохо бы найти хорошего психотерапевта, специализирующегося на посттравматических состояниях…
Поэтому они меня за игры в психушку не очень наругали, тоже из гуманитарных соображений. Меня ведь нельзя травмировать, я ведь и так в посттравматическом состоянии, меня психоанализом лечат.
И вообще я дура психическая.
Вот когда я это поняла, я очень разозлилась и хотела им всем сказать, что я о них думаю. О них самих и об их этой организации, но удержалась. Потому что это их только утвердило бы в своей жалости. А я просто ненавижу, когда меня жалеют.
Я сказала, что у меня болит голова. Сильно-сильно болит, пойду-ка я в машину, посижу в тишине пластика. Мама против не была, стоянка тут вполне себе охраняемая, амбалы и видеокамеры. Я забралась в машину и стала слушать музыку, стараясь успокоиться. Довольно быстро, кстати, успокоилась, там в машине в бардачке пузырь такой успокоительный имеется, если его жулькать минут пять, начинают очень нудно болеть пальцы и уже ни о чем больше не думаешь, только о них, надо посоветовать моему ментальному доктору или Петру Гедеоновичу, он тоже нервный, как-то раз искусал осветителя и плакал.
- Предыдущая
- 23/69
- Следующая
