Коварство и честь - Орци (Орчи) Эмма (Эммуска) - Страница 37
- Предыдущая
- 37/55
- Следующая
Но хотя Тальена временами увлекал ее пыл, в конце он всегда качал головой и проповедовал благоразумие, а также заверял, что время еще не пришло. Тереза, властная и нетерпеливая, несколько раз намекала на разрыв.
— Я не смогу любить слабого мужчину, — твердила она, обдумывая планы, в которых мечтала перенести свою благосклонность на другого, более достойного.
«Робеспьер не подведет меня, не то что этот трус», — размышляла она, пока Тальен, ослепленный и покорный, прощался с ней у двери матушки Тео, которой Тереза поверяла свои насущные проблемы.
Ореол, окружавший вначале пророчества колдуньи, сильно потускнел с тех пор, как шестьдесят два ее клиента пали жертвами гильотины по обвинению в заговоре с целью свержения Республики. Враги Робеспьера, слишком трусливые, чтобы атаковать его в Конвенте или клубах, решили проникнуть в тайну сеансов на улицу Ла-Планшетт, чтобы подорвать его популярность в первом и власть во вторых.
В логово колдуньи были внедрены шпионы. Имена наиболее частых ее посетителей стали известны, и вскоре были произведены поголовные аресты, за которыми последовали неизбежные смертные приговоры. Имени Робеспьера не прозвучало, но имена приспешников, объявивших его «Посланником Всевышнего», «Утренней звездой» и «Благодетелем человечества», были произнесены с трибуны Конвента и отравленными стрелами летели в самого тирана.
Но Робеспьер был слишком осторожен, чтобы действовать открыто. Враги пытались втянуть его в дискуссию, вынудить встать на защиту своих почитателей и тем самым признать связь с ними, но он оставался благоразумно молчалив и с безжалостной жестокостью принес их в жертву во имя собственной безопасности. Он ни разу не возвысил голос, не пошевелил пальцем в их защиту, и пока он, кровожадный деспот, упорно оставался на воздвигнутом им самим троне, те, кто считал его вторым после Бога, погибали на эшафоте.
Матушка Тео по какой-то необъяснимой причине избежала массовых казней, но теперь у нее почти не осталось клиентов. Робеспьер больше не смел посещать ее даже переодетым. Дом на улице Ла-Планшетт стал предметом особого внимания агентов Комитета общественного спасения, и колдунья была вынуждена пресмыкаться перед этими же агентами, оказывая им многочисленные услуги, а сама вела весьма жалкое существование.
Однако для тех, кто презирал людское мнение, а вместе с этим и опасности, сеансы матушки Тео ни в малейшей степени не потеряли своей привлекательности. Ничего не изменилось: все та же разделенная занавесом комната, душный, тяжелый от благовоний воздух, песнопения, разноцветное пламя, послушницы, более похожие на призраков. Задрапированная в серое одеяние колдунья все еще наводила чары и призывала силы света и тьмы помочь ей предсказать будущее. Послушницы пели и изгибали тела в странных позах, маленький негр ухмылялся, втайне считая происходящее обманом и шарлатанством.
Тереза, сидевшая на возвышении и вдыхавшая пьянящие пары восточных благовоний, застилавшие глаза и туманившие разум, упивалась медовыми словами и льстивыми пророчествами старухи.
— Имя твое будет самым великим в стране. Перед тобой склонятся самые могущественные троны! По твоему слову будут слетать головы и рушиться стены! — объявила матушка Тео замогильным голосом, глядя в хрустальный шар.
— Как перед женой гражданина Тальена? — почтительно осведомилась Тереза.
— Этого духи не сказали, — покачала головой колдунья. — Что им имя? Я вижу корону славы, и твоя голова окружена золотым светом, а у ног лежит что-то, когда-то бывшее алым, а теперь ставшее красным и раздавленным.
— Что это означает? — пробормотала Тереза.
— Этого тебе знать не нужно, — наставительно сказала сивилла. — Разговаривай с духами, растворись в их объятиях, узнай от них великие истины, и будущее станет тебе ясным.
С этими загадочными словами она собрала складки одеяния и, восклицая: «Эвое! Эвое! Саммаель! Замиель! Эвое!» — выплыла из комнаты, важная и непроницаемая, возможно, предоставив своей сбитой с толку клиентке в одиночестве размышлять над загадочным пророчеством.
Но едва матушка Тео закрыла за собой дверь, как ее поведение мгновенно изменилось, а яркий свет дня, похоже, избавил ее от всех ведьминских повадок. Она вдруг превратилась в обыкновенную уродливую старуху, морщинистую, с крючковатым носом, в убогом одеянии, сером от времени и грязи, и со скрюченными пальцами, похожими на когти хищной птицы.
Едва она вошла в комнату, как мужчина, стоявший у окна и смотревший вниз, быстро повернулся к ней.
— Вы довольны? — спросила она.
— Судя по тому, что я слышал, — да, хотя пророчествам следовало быть яснее.
Карга пожала худыми плечами и кивнула в сторону своего логова.
— О! Испанка прекрасно все понимает! Почти ни о чем не спрашивает меня или духов, но они говорят ей о чем-то алом. Не беспокоитесь, гражданин Шовелен, что она, лелея свои безграничные амбиции, забудет о своем долге по отношению к вам?
— Нет, — спокойно заверил Шовелен, — не забудет. Кабаррюс не глупа. Она прекрасно знает, что когда гражданин государства призван работать на его благо, он уже никогда не получит свободу. Дело нужно довести до конца.
— О, не бойтесь за Кабаррюс, гражданин, — сухо парировала сивилла. — Она вас не подведет. Ее тщеславие безмерно. Она считает, что англичанин оскорбил ее, подсунув под дверь эту дерзкую записку, и не оставит его в покое, пока не отомстит.
— Верно, — кивнул Шовелен. — Она меня не подведет. Да и ты тоже, гражданка.
— Я? — тихо засмеялась старуха. — Разве это возможно? Вы обещали мне десять тысяч ливров в тот день, когда Алый Первоцвет будет пойман.
— И гильотину, — мрачно бросил Шовелен, — если ты позволишь сбежать женщине, что живет наверху.
— Знаю, — процедила старуха. — Но если она сбежит, то не из-за моего попустительства.
— На службе у государства, — усмехнулся Шовелен, — даже беспечность становится преступлением.
Катрин Тео немного помолчала, сжав зубы, после чего тихо заверила:
— Она не сбежит. Не тревожьтесь, гражданин Шовелен.
— Храброе заявление! А теперь расскажите, что сталось с возчиком угля Рато?
— Он приходит и уходит. Вы велели мне его поощрять.
— Совершенно верно.
— Я даю ему снадобья от кашля. Он стоит одной ногой в могиле.
— Уж лучше бы обеими! — яростно прошипел Шовелен. — Этот человек — вечная помеха моим планам! Было бы куда умнее послать его на гильотину еще в апреле!
— Все было в ваших руках, — процедила матушка Тео. — Комитет хотел отправить его на эшафот! Его вина доказана! Помочь этому негодяю Алому Первоцвету сбежать… подумать только, неужели этого не достаточно?
— Мы не смогли доказать, что он помогал английским шпионам! — мрачно признался Шовелен. — И Фукье-Тенвиль отказался его забрать. Заявил, что это обозлит чернь, поскольку Рато — неотъемлемая часть этой черни. Похоже, нам нельзя восстанавливать людей против себя.
— Поэтому Рато вышел из тюрьмы свободным человеком, в то время как моих клиентов потащили на гильотину, а меня оставили без всяких средств и лишили права честно зарабатывать себе на хлеб! — тяжко вздохнула матушка Тео.
— Честно?! — воскликнул Шовелен с саркастическим смешком, но, видя, что старуха вот-вот выйдет из себя, поспешно добавил: — Расскажи мне о Рато. Он часто приходит сюда?
— Да, очень часто. Должно быть, и сейчас сидит в моей приемной. Он явился, как только вышел из тюрьмы, и с тех пор не дает мне покоя. Вообразил, что я могу излечить его от астмы, и хорошо мне платит.
— Хорошо платит? Этот голодный оборванец?!
— Рато не голодает. И перетаскал мне много английского золота.
— Но не в последнее время?
— Не позже чем вчера.
Шовелен грязно выругался.
— Так он до сих пор связан с проклятым англичанином!
Матушка Тео снова пожала плечами.
— Кто знает, который из них англичанин, а который — астматик Рато? — с усмешкой заметила она.
- Предыдущая
- 37/55
- Следующая
