Проклятие дома Виндзоров - Абаринов Владимир - Страница 7

В апреле 1894 года в Кобурге, куда по случаю свадьбы брата Аликс Эрнеста и его двоюродной сестры Виктории Мелиты (она была дочерью второго сына королевы Виктории герцога Альфреда Эдинбургского и великой княгини Марии Александровны, дочери императора Александра II) съехались венценосные особы со всей Европы, между наследником русского престола и внучкой королевы Виктории произошло объяснение. «Говорили до 12 часов, – записал Николай в своем дневнике, – но безуспешно: она все противилась перемене религии, она, бедная, много плакала…» Там же, в Кобурге, было объявлено о помолвке.

Подготовляя династический брак, в Лондоне и Санкт-Петербурге взвешивали политические последствия. О последствиях генетических не подумал никто. Лишь в 1913 году, когда Николай задумал выдать свою старшую дочь Ольгу за румынского кронпринца Кароля, его мать – она была другой дочерью Альфреда Эдинбургского – решительно воспротивилась затее именно на этом основании.

Дальнейшее известно: гемофилия настигла единственного сына императора царевича Алексея. И на целом свете был только один человек, способный облегчить страдания наследника – Григорий Распутин. О том, что Алексей тяжко болен и о силе распутинских чар за пределами узкого семейного круга никто не знал.

О том, что ребенок болен гемофилией, и он сам, и его родные обычно узнают тогда, когда он учится ходить, а значит – падает и набивает шишки. Для гемофилика каждое такое падение может закончиться трагически.

Царица прекрасно знала, что такое гемофилия: ею страдал ее брат Фредерик Уильям. Мальчику было три года, когда он выпал из окна первого этажа. Он не сломал ни единой кости и не получил серьезных травм, но в тот же вечер скончался, как дядя Леопольд, от кровоизлияния в мозг. Гемофиликами были два племянника Аликс – дети ее сестры Ирен. Царица знала, что спасти Алешу может только чудо. Она впала в мистицизм и кинулась к разного рода шарлатанам и кудесникам. И вот – свершилось.

Так писал о Распутине Николай Гумилев, не знавший тайну обольщения, но интуитивно, чутьем художника понимавший его метафизическую природу.

Сестра царя, великая княгиня Ольга Александровна, узнала истинную причину благоговейного пиетета, с каким относились Николай и Аликс к «старцу», в марте 1912 года от самой царицы. Тогда же Ольга передала разговор сестре Ксении. «Про Григория она сказала, – пишет в дневнике Ксения, – что как ей не верить в него, когда она видит, что Маленькому лучше, как только он около него или за него молится… Боже мой, как это ужасно и как их жалко!»

Необходимость скрывать тайну дома Романовых повлекла за собой изоляцию царской семьи, ее вынужденное затворничество. Вхожи в нее были очень немногие.

Началась мировая война. Кампания в Восточной Пруссии после убедительных побед закончилась окружением армии генерала Самсонова и самоубийством командующего. Шовинистический угар быстро выдохся и сменился поисками виновных. После военного министра Сухомлинова, волны шпиономании и «министерской чехарды» настал черед верховной власти.

По великосветским и политическим салонам, воинским частям и рабочим кружкам поползло страшное слово «измена». Говорили, почти не понижая голоса, будто из царскосельского будуара царицы протянут прямой телефонный провод чуть ли не в немецкий генеральный штаб, что Александра Федоровна – глава германофильской партии при дворе, что дворец кишит немецкими шпионами… Наконец, 1 ноября 1916 года лидер прогрессивного блока в Думе Павел Милюков вслух произнес то, о чем шептались по углам, – это была его знаменитая думская речь с риторическим рефреном «что это – глупость или измена?»

Сам оратор считал свою речь «штурмовым сигналом» к революции. Если прочесть ее сегодня, становится ясно: никаких реальных доказательств у него не было. И, тем не менее, речь построена так, что ответ напрашивается сам собой: не глупость, а именно измена. И, конечно, никто не сомневался, что главное лицо камарильи в ближайшем окружении царя – Распутин.

Свой заговор зрел среди членов царской семьи. Лидером этого кружка была великая княгиня Мария Павловна – вдова великого князя Владимира Александровича. Ее брат Дмитрий, помолвленный со старшей дочерью царя великой княжной Ольгой, стал участником убийства Распутина. Председатель Государственной думы Родзянко вспоминает диалог с Марией Павловной, состоявшийся в декабре 1916 года, спустя несколько дней после убийства Распутина, в доме великой княгини, куда он приехал после настойчивых приглашений. Разговор происходил в присутствии сыновей Марии Павловны, двоюродных братьев царя Кирилла, Бориса и Андрея Владимировичей. «М. П. стала говорить о внутреннем положении, о вредном влиянии императрицы, „благодаря которому создается угроза царю и всей царской фамилии“.» Такое положение «дольше терпеть невозможно» и «надо изменить, устранить, уничтожить». «Кого?» – спросил Родзянко и получил ответ: «Императрицу».

Невелик грех любовь к Германии. «Я очень люблю Германию, – сказал Зинаиде Гиппиус, к ее вящему ужасу и возмущению, Александр Блок в самый пик антинемецкой истерии. – Надо с Германией заключить мир». Но Александра Федоровна не была немкой, какой ее считала публика. Она получила английское воспитание, с мужем переписывалась по-английски, называли супруги друг друга в шутливую минуту английскими прозвищами hubby и wifey («муженек» и «женушка»), их дети говорили между собой по-английски. Уж если на то пошло, немкой была как раз Мария Павловна – дочь великого герцога Мекленбург-Шверинского Фридриха Франца II и немецкой же принцессы Августы Рейсс.

Да и не в Распутине, конечно, дело. Об этом с кристальной ясностью и точностью пишет в своих воспоминаниях генерал Джунковский – командир Отдельного корпуса жандармов, товарищ министра внутренних дел и свитский генерал (он не только знал тайну болезни царевича, но и по долгу службы получал донесения наружного наблюдения за Распутиным):

«Сделавши волшебную карьеру, взобравшись на высоту, этот темный сибирский крестьянин увидел вокруг себя такой разгул низости, такое пресмыкательство, которые не могли вызвать в нем ничего другого, как презрение». И далее: «… если бы среди занимавших высокие посты и окружавших Государя было поменьше лакеев, а побольше честных людей, то распутины не могли иметь влияния».

Честный, умный человек, служака, верноподданный, Джунковский не верил сплетням:

«Страшная болезнь наследника и держала всегда в страхе императрицу, а через нее и Государя, и это было роковым для России. Все другие россказни об отношениях императрицы к Распутину не выдерживали никакой критики». Случаи чудесного исцеления царевича Распутиным Джунковский объясняет по-своему: он считает их «совпадениями». В августе 1915 года Джунковский получил очередное донесение своего агента, который цитировал фразу о его, Джунковского, скором увольнении со службы. «На другой день слова его о моем уходе сбылись», – пишет мемуарист.

Российская история знает не так уж много примеров добровольного отказа верховного правителя от власти. И всякий раз оно отзывалось потрясением основ.

Константин, не царствовавший ни одного дня, своим отказом наследовать Александру поставил российскую государственность на грань тяжелейшего кризиса. Что ж говорить о решении, принятом в феврале 1917 года на станции с исчерпывающим названием Дно! И вот – вьется в морозном воздухе легкий снежок, Шульгин с Гучковым выходят понуро из царского вагона, и надтреснутый голос Гучкова произносит единственно верные слова: «Русские люди… Обнажите головы, перекреститесь, помолитесь Богу…»