У самого Черного моря - Авдеев Михаил Васильевич - Страница 33

• Предыдущая
• 33/44
• Следующая

Мы пели тогда эту песню, вряд ли отдавая себе отчет в том обстоятельстве, что, собственно, слова ее имеют к нам самое непосредственное отношение.

Горький, жестокий «быт» войны!..

Были и горькие утраты, боевые и небоевые потери. Из молодых, прилетевших с Бабаевым пилотов, почти никого в эскадрилье не осталось: кто погиб в воздушном бою, а кто был ранен и отправлен в госпиталь.

Погиб капитан Рыбалко.

Пал в бою лейтенант Терентий Платанов.

Все суживался и суживался круг людей мыса Херсонеса.

Приехал к нам как-то Ермаченков:

– Чем не доволен, Авдеев?

– Если все перечислять, товарищ генерал, пальцев не хватит.

– А ты загни пока первый, указательный.

– Аэродром бы надо расширить, Василий Васильевич. Самолетов скопилось много, летают днем и ночью, а выбрать при взлете и при посадке наиболее уцелевшую прямую, чтобы не угодить колесом в воронку, стало почти невозможным. Отсюда и повышенная аварийность.

– И все? Что ж, расширим за счет очистки камней с южной стороны.

– А удлинить никак нельзя?

– Давай потолкуем, – предложил Ермаченков. – Можно было бы в сторону тридцать пятой батареи, но там капониры бомбардировщиков и штурмовиков. Пришлось бы убрать клуб у Губрия и часть капониров. А к морю, сам видишь, удлинять некуда.

– Там до моря еще метров триста будет, товарищ генерал. Одни камни.

– Садись в машину, посмотрим… Подъехали к маяку и пошли осматривать северо-западную границу летного поля.

– Ты прав, Михаил Васильевич. Можно удлинить метров на двести. Уберем эти камни…

В это время зашли на посадку «яки». Вернулась с задания и группа Кости Алексеева. Все шесть, как и вылетали. Сбоку приятно смотреть на красивую посадку. Вдруг Василий Васильевич вытянулся, глаза его расширились.

– Самолет без летчика садится.

Я глянул на номер машины, рассмеялся.

– Это, товарищ генерал, «король» воздуха. Он небольшого роста, потому и не видно.

– Любопытно. Покажешь его мне. На стоянке я представил генералу лейтенанта Макеева.

– Король воздуха? – спросил генерал. Макеев покраснел от смущения. Силен. Что-то припоминаю. В Тагайлы не был? Был? Так я же тебя там видел сержантом. Теперь уже не забуду…

Как это не покажется странным, но в воздухе мы чувствовали себя сравнительно в большей безопасности, чем на земле. Остаться в живых при сложившемся тогда соотношении сил мы не надеялись, но в небе можно было по крайней мере подороже продать свою жизнь, а здесь, внизу, мы зависели от тысяч случайностей. Да и согласитесь, глупо летчику погибать на аэродроме, когда там, в вышине, он мог дать бой. Там он был боец. Здесь-вынужденный наблюдатель.

Как-то нам никак не давали подняться. Волна за волной шли вражеские бомбардировщики. Вот появились восемь «юнкерсов». С высоты 700–800 метров они положили серию бомб вдоль аэродрома. Смотрим– одна катится по земле прямо к нашему капониру.

– Ложись!

«Ну вот и конец», – подумалось тогда. Ждем взрыва минуту, две, три…

Поднимаем головы.

Темное тело фугаски лежит от нас метрах в пятнадцати. Замечаем, что стабилизатор сломан.

То ли что-то не сработало в этой махине, то ли работал в бомбе механизм замедленного действия – не знаю; только сразу она не взорвалась. Срочно прицепили ее тросом к трактору, оттянули к обрыву и сбросили в море.

Но вряд ли кто из нас назвал бы тогда эти минуты приятными.

Нет, гораздо свободнее, увереннее мы чувствовали себя в кабине самолета, на высоте. Там ты знал – что делать и как поступать.

– Эх, пар-ня-га, – выдохнул батареец, наблюдавший за самолетом. Погибнешь ведь… А мы тут смотрим и н-и-чем помочь не можем…

Летчики отлично взаимодействовали с зенитчиками; если уж приходилось уходить от превосходящих сил противника, они старались заманить гитлеровцев под огонь наземных батарей.

Когда же разгорался воздушный бой, зенитчики выскакивали из укрытий. Подбадривали своих друзей. Понимали, что их не слышат, но иначе не могли.

И вот они видят, что подбитому самолету не сесть, некуда. На гору, усыпанную камнями? На кусты?

Летчик круто повернул машину и приземлил ее на нейтральную землю, между позициями немцев и нашими окопами. Рассыпаясь, самолет полз к нам.

Пилот выскочил и побежал, короткими рывками, укрываясь за каждую расщелину, камень. Вот теперь надо помогать? – Пушки и пулеметы!.. Все! Огонь!.. Ливень огня обрушился на фашистские окопы…

Еще несколько метров… и он – у своих.

Солдатам казалось, что отбита у смерти их собственная жизнь. Летчика чуть не задушили в объятиях.

Самолет отправили на ремонт, летчика – в свою часть. Запомнили только номер самолета. Двадцать один.

А через несколько дней в небе опять появился двадцать первый. – Вот отчаянный парень!

У села Бельбек на участке обороны было относительно спокойно. Только издалека доносились раскаты грома: дальнобойная артиллерия вела обстрел Севастопольской бухты. Гитлеровцы хотели сорвать разгрузку кораблей, привезших пополнение и боеприпасы.

Тогда в небе появились два штурмовика, под номером 21 и 23. Заговорили вражеские зенитки и пулеметы. Летчики набрали высоту. Потом с пикирования стали бомбить по краю кустарника Языковой балки.

Послышался сильный взрыв. Артиллерия противника замолчала.

На последнем заходе у ведущего появился черный дым. Не повезло летчику. Горящий самолет над территорией противника – это страшно. Но самолет развернулся на юг и на снижении пошел в нашем направлении, оставляя черный шлейф. Вот-вот вспыхнет огнем.

Все затаили дыхание. Вдруг над окопами немцев взметнулся столб пыли от севшего самолета. Не успела еще она развеяться, как летчик уже выпрыгнул, отстегнул; парашют, перемахнул через колючую проволоку и упал. Все ахнули.

И вот тут-то и началось самое страшное – охота за человеком.

Прижимаясь к земле, пилот пополз в нашу сторону. Полз умело – по-пластунски. Так, как не всякий пехотинец сумеет.

Одного только не знал он, что полз по заминированному полю. Но, может, это и к лучшему. Бывает, на войне повезет…

Чтобы прикрыть его отступление, был открыт огонь из пулеметов и винтовок, а второй самолет все кружил над окопами противника. Поливал их свинцом. Не давал немцам поднять головы. Выручал друга. Вокруг него вздыбливалась земля, все теснее прижимались к нему слева и справа фонтанчики пуль.

Немцы открыли огонь из минометов. Словно угадал мысли солдат, тот в небе. Один заход, второй… замолчали минометы.

Но что это?.. Двадцать третий задымил и пошел в тыл противника.

А его друг в это время весь в крови добрался до своих. Взобрался на бруствер. Санитар перевязал раненого. Это оказался тот же «знакомый».

– Как зовут-то, чтобы запомнить?..

– Талалаев.

– А дружок твой?

– Лобанов.

Ночью бойцы подкрались к самолету, набросили на него трос и, уже со своих позиций, трактором потянули его на нашу сторону.

Фашисты всполошились, открыли беспорядочный огонь.

Но было уже поздно. Самолет, скрежеща, переваливал нашу линию окопов: правда он больше никуда не годился.

Михаил Талалаев дополнил то, что все мы уже знали:

– Разгромив дальнобойную артиллерию, мы сделали заход, чтобы возвращаться на базу. Я почувствовал прямое попадание, мгновенно среагировал – повернул машину в сторону наших позиций, пытаясь перетянуть линию фронта. По радио передал на КП: «Задание выполнил, а Лобанову: „Подбит мотор“.»

Лобанов ответил: «Прикрываю».

Мотор давал перебои. Горячее масло жгло лицо и руки. Вскоре мотор смолк. Наступила тишина. Приземлился на передние окопы фашистов. Используя панику немцев, которые попрятались, ожидая взрыва, выскочил из кабины.

Я видел, как Женя Лобанов зорко следил за мной, громил врагов своими очередями. Я слышал, как пулемету с нашей стороны прикрывали меня. Значит, можно попытаться… И вот – я здесь.

• Предыдущая
• 33/44
• Следующая