У самого Черного моря - Авдеев Михаил Васильевич - Страница 18

• Предыдущая
• 18/44
• Следующая

Днем, окрыленный своим открытием, Любимов уснул. Сквозь дрему услышал знакомые голоса:

– Попробуй найти их. Все в бинтах, рядом стоять будешь и не узнаешь…

– Сестрица, тут где-то наши летчики Любимов и Овсянников?

Любимов открыл глаза и наяву увидел командира полка Павлова и комиссара Пронченко в белых, с незавязанными тесемками халатах.

– Наум Захарович, – позвал он. – Тут я.

Павлов кинулся на голос.

– Голубчик. Как же это, а?

Присели с комиссаром на койку с обеих сторон. Расспросили, как все случилось, поинтересовались, какой уход здесь в госпитале. Потом Любимов впервые услышал от Павлова о гибели Аршака Аллахвердова, о потерях и других эскадрилей и полков.

– С Южного фронта немцы перебросили эскадру Мельдерса, которую вы пощипали раньше, – пояснил Павлов. – Появилась она вновь неожиданно и, видимо, старалась отомстить.

Помолчали.

– Скажу по секрету, – доверительно зашептал Павлов, – командующий подписал представление на тебя к ордену.

Любимов поблагодарил.

– А теперь скажи, что тебе надо, Иван Степанович, – спросил на прощание комиссар. – Говори, все сделаем для тебя. Ничего не пожалеем.

– Одна к вам просьба.

– Говори, говори.

– Дайте слово, что обратно в полк возьмете.

– И только? – удивился Павлов. – Да как ты мог в этом сомневаться?

– Нет, я серьезно, – тихо произнес Любимов. – Я летать буду, сам за свою ногу рассчитаюсь.

Командир с комиссаром переглянулись.

– Я все обдумал, – торопливо заговорил Любимов, как бы боясь, что его не дослушают. – Управление на «яке» в основном ручное. А руки-то у меня целы. Бинты снимут, и пожалуйста. Только руль поворота для ног остался. Качалку смогу и протезами двигать. Понял, Наум Захарович? А ты Пронченко, понял?

– Вообще-то идея, – поддержал Павлов, – ты только не волнуйся. Поправляйся.

Любимов уловил в его тоне неверие и понял, что сказанное просто для приличия. Он горько улыбнулся, в глазах застыла обида.

– Ладно, – шепнул он устало. – Мне бы только правую ногу спасти. Поговорите с доктором, попросите вы его.

Павлов и Пронченко пообещали и, простившись, ушли искать раненого Овсянникова – заместителя командира полка.

Вскоре приехал в госпиталь член Военного Совета Черноморского флота Кулаков. В сопровождении хирурга Надтоки он обошел палаты, поговорил с ранеными, задержался у койки Любимова.

– Как вы себя чувствуете капитан? – спросил он. – Чем могу помочь?

Любимов попросил о том же – не ампутировать правую ногу. Кулаков обратился к хирургу:

– Можно что-нибудь сделать?

– Никакой гарантии.

– А если я вас очень попрошу, доктор? Сделайте все возможное.

– Постараюсь, товарищ дивизионный комиссар.

После десяти утра позвонили из штаба авиагруппы. Приказали командиру 5-й эскадрильи принять в свое распоряжение девять летчиков на самолетах Як-1 из 9-го авиаполка. Приведет группу капитан Калинин. Во второй половине дня заданий на вылет не предвиделось.

Мы с Нычом обрадовались пополнению. Это, конечно, не то, что свои. Свои всегда кажутся лучше, чем прикомандированные, но все-таки «нашего полку прибыло».

– Интересно, они хоть воевали где-нибудь? – спросил я комиссара.

– Наверное воевали, – отозвался Ныч. Тут же приказали инженеру Докунину выделить механиков и принять самолеты.

– Батько, а ты, между прочим, не знаешь, что из себя представляет капитан Калинин?

– Нет, не встречал такого. Может с Балтики или с Приморья… Смущает, что он старше тебя в звании? – спросил Ныч. – Привыкай. Завтра могут майора тебе прислать или разжалованного командира полка. На войне, Михаил Васильевич, может и такое случиться, а ты не смущайся. Тебе власть над нами дана, пользуйся ею только умело, командуй. А тебя разжалуют или в другой полк рядовым перебросят, не дери перед молоденьким лейтенантом нос, помогай без назидания – воевать легче будет.

Любил батько Ныч позаботиться о людях. Разговаривая со мной, он уже держал в руках трубку полевого телефона и названивал в подразделение базы. А дозвонившись, попросил приготовить дополнительный обед на прилетающих, истопить баню.

Группа капитана Калинина вышла точно на деревню Тагайлы, растянулась цепочкой и стала в коробочку. На втором круге выложили посадочное «Т». После приземления Калинин выстроил своих летчиков у капонира и повел к шеренге 5-й эскадрильи, перед которой в двух шагах стояли посередине командир и комиссар.

Капитан Калинин оказался человеком рослым, крепкого телосложения, лет тридцати-тридцати двух, с лукавой искоркой в прищуренных глазах и сильно распухшей, потрескавшейся нижней губой.

Приняв официальный доклад о прибытии, мы с комиссаром пожали капитану руку, потом поздоровались со строем и пошли к левому флангу, который замыкал молоденький сержант. Когда ему подали руку, он пожал ее с таким восторгом, будто никогда начальство не подавало ему руки и представился:

– Сержант Швачко.

Рядом стояли тоже сержанты Бондаренко, Ватолкин и четвертым был высокий чернобровый Шелякин. Здороваясь с ним, я поинтересовался:

– Сколько вам лет, товарищ сержант?

– Ровно двадцать, товарищ старший лейтенант.

– Давно воюете?

– Полтора месяца.

– А сбитые есть?

– Два «сто девятых», товарищ старший лейтенант.

Невольно обрадовался: это хорошо, значит, все обстрелянные.

– Откуда родом? – спросил Ныч Шелякина.

– Родился в Орловщине, а вырос в Мариуполе, там школе учился, и аэроклуб закончил. – Сержант вдруг посуровел. – Скажите, товарищ старший политрук, Мариуполь еще не заняли?

– Точных сведений не имею, – отвечал Ныч. – Сложная там сейчас обстановка.

Шелякин больше ни о чем не спросил, лишь замутившимся взором посмотрел куда-то вдаль, и Нычу показалось, что слышал он, как застонала от горя душа пилота.

А я в это время уже знакомился с лейтенантами. Их было четверо: крепко скроенный Беспалов, тоненький, как былинка, с пухлыми девичьими губами Кисляк, коренастый, не по годам серьезный, Берестовский и постарше их всех Куликов.

– Ну, что ж, товарищи, – сказал я прикомандированным. – Будем воевать вместе. Сейчас придет машина – отвезут вас в баню. Старшина покажет места в общежитии, потом обед. После обеда– изучение района, а пока познакомьтесь с нашими летчиками, со своими новыми механиками. Разойдись!

Две шеренги, рассыпаясь, сходились, как на братаньи. Возгласы, приветствия, восклицания, многие друг друга знали по Ейской школе морских летчиков. Батько Ныч остался тут, а я ушел с Калининым на командный пункт.

– Вас как зовут, товарищ капитан?

– Иван Куприянович. А вас?

Выслушав ответ, Калинин спросил:

– Как вы решили поступить с нами? Смешаете со своей эскадрильей или мы будем получать от вас задания и действовать самостоятельно?

По тому, как он это спросил, видно было, что этот вопрос для него далеко не безразличен.

– Над этим я пока не думал. Скорее всего действовать будем в зависимости от обстановки и заданий: и врозь, и сообща. Решим вместе с вами.

У землянки КП капитан расстегнул реглан, стянул с головы меховой шлемофон с очками, взъерошил над широким лбом копну темно-рыжих волос и увечье лица стало еще заметнее.

– А что у вас с губой?

– Да так, обветрилась и потрескалась, вот и вздулась. Генерал Жаворонков был у нас, приказал срочно ехать на операцию. Это, пожалуй, единственный приказ, который я позволил себе не выполнить. Воевать она мне не мешает. Красотой займемся, когда немцев разобьем. А сейчас скажите мне, Михаил Васильевич… Правильно я вас называю? Скажите, вы здесь уже месяц воюете. Удержимся мы на перешейке или немца в Крым пустим?

– Вы такое опрашиваете…

– Значит, плохо дело, – вздохнул Калинин. – Теперь познакомьте, пожалуйста, с воздушной и наземной обстановкой.

Беседа наша затянулась. Как старший по званию и по возрасту, Калинин держал себя непринужденно и независимо, в то же время подчеркивая, что он готов оперативно подчиниться более молодому командиру эскадрильи. Пришел батько Ныч.

• Предыдущая
• 18/44
• Следующая