Белый шиповник. Сборник повестей - Алмазов Борис Александрович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/52
• Следующая

- Ну как, - подмигнул отец Петьке, - нравится?

- Ничего, - ответил сын, не зная, к чему весь этот разговор.

- Вот завтра закончу, - говорил сам себе реставратор, а послезавтра на самолёт и в Польшу…

- Как - в Польшу? - закричал отец. - Меня на сборы воинские отправляют, я же хотел у тебя отпрыска оставить!

- Дела!.. Можно его Люське оставить, но у неё, сам понимаешь, внук двухнедельный… Хочешь дитё понянчить?

“Что я, Ванька Жуков?” подумал Петька.

- Его самого ещё нянчить нужно! - сказал отец. - Он твоего внука не той стороной в горшок посадит. Это же не парень, а сто рублей убытка!

- Слушай! - сказал бывший вожатый. - А ты его пошли в деревню. Клава его с удовольствием примет. А парню воздух нужен. Он у тебя как огурчик - весь зелёный и в пупырях!

- “Ничего я не в пупырях!” - возмутился в душе Петька, он себе вполне нравился, особенно когда делал перед зеркалом мужественное лицо.

- Да неудобно, - сказал отец.

- Ну, ты даёшь! Тебя всегда сыном считали! Да ты старикам только радость доставишь! Ты представь - деревня пять дворов. Зима! Живут два старика - и вдруг к ним парень приезжает: косая сажень в плечах, кровь с молоком!

“Как ехать в какую-то дыру, так я сразу кровь с молоком”, - затосковал Петька.

- Ну, я на тебя надеюсь! - сказал отец.

- Николай Александрович! - шёпотом спросил Петька, когда он провожал их в прихожей. - А в школу завтра можно не ходить?

- Старик, - так же шёпотом ответил реставратор, - о чём ты говоришь? Естественно! - и подмигнул.

Глава четвёртая

В ГОСТЯХ У СЕБЯ

Можно было, конечно, упереться, закатить истерику и не ехать в эту деревню в пять дворов, но тогда завтра нужно идти на сбор.

- А там хоть телевизор-то есть? - спросил Петька отца.

- Что? - спросил отец. - Какой телевизор?

- Обыкновенный, чтобы смотреть…

- Не уверен… Не знаю… - ответил отец рассеянно.

- Ну вот, - сказал Петька, - там от скуки сбесишься. Засядешь в избе с тараканами и сиди - радуйся. Два пенсионера…

Город готовился к Новому году. Симпатичные деды-морозы в витринах раскрывали мешки с подарками и сверкающими ёлочными игрушками. Электрики, стоя на подъёмниках, тянули через улицы электрические гирлянды.

- Мороженого хочешь? - спросил вдруг отец.

- Батон на двадцать восемь копеек, - только и сумел от неожиданности сказать Петька. Мороженого он хотел всегда, в любое время года, при любой погоде. Но никогда ему не предлагал мороженого отец, да ещё зимой.

- Нет, брат, - сказал отец, - пойдём в мороженицу.

- В “Лягушатник” или в “Улыбку”?

- Какой ещё лягушатник?

- Да вон! Она внутри зелёным пластиком отделана, потому и “Лягушатник”.

- Нет, брат, пойдём в другую… Я угощаю! - Но голос у отца был почему-то печальным.

Они долго ехали на трамвае, потом сошли у небольшого скверика. Огромная, словно срезанная, стона многоэтажного дома своим скучным, слепым, без окон, боком нависала над сквером, а к ней прилепился маленький павильон.

- Два по триста ассорти, - сказал отец волшебные слова, и у Петьки даже сдавило горло.

Разноцветные шарики истекали сиропом. Первые два Петька Столбов съел молча, не отвлекаясь и не торопясь. Потом перевёл дух и осмотрелся. Это была обыкновенная мороженица, и посетители в ней были обыкновенные. Вон бабушка с малышом…

- Ешь маленькими кусочками! Слышишь, кому говорю!

- Папа! - сказал Петька. - Почему мы приехали сюда?

- Почему? - спросил отец, и Петька понял, что отец ждал итого вопроса. - Почему мы приехали сюда? Ты уже взрослый, Петя… Мы приехали ко мне в гости. На этом месте стоял наш дом. Здесь я родился и до семи лет жил с мамой, папой и бабушкой… - Отец медленно разминал белые шарики ложечкой, и прожилки сиропа делали мороженое мраморным. - А мороженица была вон в том доме, через дорогу, рядом со школой, где работала мама. И мороженое тогда было другое.

- Лучше? - спросил тихонько Петька. Он спросил не потому, что его это интересовало, а потому, что отец замолчал и что-то чертил на столе, и было невыносимо вот так сидеть молча.

- А? - поднял голову отец. Не лучше, другое… А потом наступило то лето. И меня первый раз отправили в пионерлагерь. Провожали с оркестром! И бабушка всё кричала мне, чтобы я купался около воспитателя и не ел немытые фрукты… А когда я после войны вернулся, ни бабушки, ни мамы, ни отца не было… И дома не было, а была большая воронка, загороженная забором. На заборе были плакаты: “Эх, встречай, с победой поздравляй!”, “Мы дошли до Берлина”. А мне всё казалось, что это не то место, что наш дом стоит где-то рядом, целый и невредимый… Ты ешь, ешь. А то у тебя всё растаяло.

Петька начал, давясь, глотать мороженое, потому что в горле торчал кол, и мороженое только набивалось в рот, и его было невозможно проглотить.

- А где же ты был в войну? - спросил Петька.

- В оккупации был.

- Как это?

- Наш пионерлагерь был недалеко от границы, и мы сразу оказались в тылу у немцев. Правда, я их ни разу не видел. Прошёл слух, что всех ленинградских детей фашисты отправляют в Германию, и тогда местные жители стали нас прятать. Месяца через два нас завезли в такие леса и болота, что туда фашисты и полицаи нос боялись сунуть. Только тут другая была беда. Места глухие, дикие, людей почти нет. Деревни маленькие - три - пять домов, хутора, а не деревни. Жителям нас всех прокормить было трудно. Тогда нас разобрали по семьям. Ты поедешь к тем старикам, у которых всю войну жил я. Они мне заменили отца и мать. Ты к ним поедешь. Понял?

- Понял!

- Ещё мороженого хочешь?

- Хочу. А реставратор тоже с тобой жил?

- Нет. Коля был нашим пионервожатым. Он всю войну добывал продукты и кормил всех нас. Это вернейший человек!

Глава пятая

“СВЕТИЛА В ОКНА ТУСКЛОГО ВАГОНА…”

Верный человек чуть не опоздал к поезду. Они так неслись к вокзалу, что не успели ни о чём поговорить.

- Ты вот что, старик! - кричал реставратор, когда Петька уже стоял в тамбуре вагона. - Адрес у тебя в рюкзаке, на бумажке! Проводница тебя высадит! Клава тебя встретит! А телеграмму подал - всё будет нормально! Старик! Держи хвост морковкой! Старик!..

Он бежал за поездом, кричал, что не сказал самого главного. Что-то выкрикивал про скит… про деревню Староверовку… поминал какие-то книги… иконы…

Петька ничего не понял. Расстроился ещё больше. Пошёл к себе в купе и залез на верхнюю полку. Стучали колёса. Скрещивались за окном пути. Мигали семафоры. “Сидеть бы сейчас дома! Читать книжку! Или помогать капитану Никифорову ловить преступников”, - печально думал он.

Прямо перед Петькиной полкой четыре мужика резались в карты. Разговор шёл интересный и даже, как показалось мальчишке, героический. Да и вообще картёжники Столбову поправились. Широкоплечие! С обветренными лицами и хриплыми голосами. “Настоящие трапперы”, - подумал о них Петька, припомнив сразу и “Зверобоя” и “Последнего из могикан”, и даже “Дерсу Узала”…

- Счас лося… Лося надо брать, - говорил хрипло один из мужиков, упираясь мощным подбородком в воротник грубого свитера. - Лось тут непуганый. А лось - это что? Это мясо! В городишко приедешь - с руками оторвут. Значит, содействие городу в обеспечении продуктами.

- А разве тут не заповедник? - спросил его парень в очках и в жёлтой нейлоновой куртке, которую Петька сразу оценил: канадская или японская.

- Намёк понял! - сказал хрипатый. - Нет, дорогуша, тут не заповедник. Вот с вальта я и пойду! Не заповедник тут! И вот ещё вам в придачу. А вы каким промыслом живёте?

- Наука! - сказал очкастый и засмеялся. - Как это? Стас? Какая наука?

- Эта… - сказал его партнёр. - Этнография! Во!

- Это как же? Вот наше дело исконное - охота. А вы, я извиняюся, как?

- Очень просто, - говорит очкастый и запевает: - “Я ехала домой, двурогая луна… светила в окна тусклого вагона”.

• Предыдущая
• 18/52
• Следующая