Лазоревый петух моего детства (сборник) - Погодин Радий Петрович - Страница 11
- Предыдущая
- 11/112
- Следующая
— Купите червей, — сказал ей Тимоша. — Первый сорт черви.
— Высший люкс, — подхватил Боба. — Экстра… — Он хотел что-то еще добавить, да так и остался стоять с открытым ртом.
Ольга остановилась у прилавка с пестрым товаром. Боба глядел на ее затылок, на ее черные, как березовый уголь, волосы. Рот у него открывался все шире и шире и захлопывался судорожно.
— Кстати о медведях. Я, можно сказать, спал с медведем в обнимку. Жуткое дело…
Боба наконец справился с зевотой.
— Фантастика, — сказал он. — Не потерплю обмана.
Продавщица вскинула на него фиолетовые от негодования глаза.
— Мальчик, это еще что?
Боба ее не слышал. Он шептал что-то Тимоше на ухо, показывал на Ольгу.
Охотник смущенно откашлялся.
— Балбесы… Жуткое дело.
— Значит, спали в обнимку. — Продавщица поправила волосы.
— Рыжая! — вдруг сказал Боба.
Ольга пригнулась к прилавку, прилипла носом к стеклу. Продавщица уставилась на шута (дядю Шуру).
— Зачем вы сюда ходите? Зачем вы подарили мне астру?
— Рыжая! — еще громче сказал Боба.
— Почему вы молчите? — заплакала продавщица. — Молчите, даже когда меня оскорбляют.
Охотник уже держал Бобу за воротник. Тимоша отбежал к двери. Ольге удрать нельзя: у дверей Тимоша стоит.
В голубых глазах продавщицы блестели голубые слезы.
Боба понял свою ошибку.
— Я не вас, — заскулил он. — Я же знаю, что вы не рыжая.
— Какая вы рыжая, — подтвердил от двери Тимоша. — Вы в прошлый раз были белые, а еще позатот — розовые.
— Белая лучше, — сказал шут.
— Тогда я играла Офелию, — всхлипнула продавщица.
— И розовая хорошо, — сказал шут.
— Тогда я играла Джульетту, — всхлипнула продавщица.
— А я рыжий, — сказал шут. — Я работаю клоуном в цирке.
— Мы не вас, — сказал Боба.
Продавщица еще раз всхлипнула:
— А я обыкновенная. У нас молодежный экспериментальный театр. Мы ищем новые формы. Сейчас я играю мещанку — отрицательный персонаж.
Охотник Бобу встряхнул.
— Жуткое дело. Зачем ты кричал «рыжая»? Кого ты имел в виду?
— Да вот эту, — сказал Боба. — Она и есть рыжая.
Охотник посмотрел на Ольгу.
— Не надо. Не надо оскорблять. Ты же отчетливо видишь, что она черная.
— Прикинулась, — сказал Боба. — Могу биться — рыжая.
— Она действительно рыжая, — вмешался шут (дядя Шура).
— Балбесы. — Охотник выпустил Бобин ворот. — Даже если и рыжая. Нельзя указывать человеку на его природные недостатки.
Продавщица тоже посмотрела на Ольгу. Вспомнив свои обязанности, она спросила:
— Тебе чего, девочка?
— Ружье.
— Ружье?
Ружья стояли в стойке, как строгие черные клавиши.
— Ну, — сказала Ольга, — ружье, которое подешевле.
Продавщица ей улыбнулась:
— Ты, девочка, не в тот магазин пришла. Ружья — игра для взрослых. А взрослые игры не бывают дешевыми.
— Мне не играть. Я кого-нибудь укокошу. — Ольга кинула взгляд на Бобу и отвернулась.
— Что? — воскликнули охотник, продавщица, Тимоша и Боба в один голос.
Шут достал откуда-то балалайку.
— Укокошу, — повторила Ольга.
Тимоша подошел к ней, осмотрел ее со всех сторон.
— Зачем перекрасилась?
— Авантюристка! — сказал Боба. — Мы у нее спросим, зачем она перекрасилась. Сегодня она волосы красит — раз. Завтра маникюр наведет — два. Послезавтра — губы намажет. Рыжая, от нее чего хочешь ждать можно.
Ольга схватила ружье. Вскинула его к плечу.
— Убью!
Боба упал на колени. Руки поднял.
— Убьешь — ответишь!
Тимоша снова спросил:
— Зачем же ты перекрасилась?
Охотник отобрал у Ольги ружье, поставил его на место.
Боба дрожал всем телом.
— Не дрожи, — сказала ему Ольга. — К сожалению, оно не заряжено.
— А я от смеха дрожу.
Охотник ткнул в ружье пальцем, затем этим же пальцем ткнул Ольге в лоб.
— Запомни, этим не шутят.
— Зато этим шутят. — Шут (дядя Шура) взлохматил Ольгины волосы. — Шутят сколько хотят, сколько угодно. Но если горбатому тысячу раз сказать, что он горбат, он кого-нибудь укокошит, и суд его оправдает.
— Она не горбатая. Она красивая, — смутившись, поправила его продавщица.
— Только рыжая, — подсказал Боба. — Страшное дело, если ружья вдруг попадут в руки к рыжим.
Ружья стояли в стойке; они-то знали, что оружие только в умных руках безопасно. Но их продавали, не спрашивая, умен или глуп покупатель. Ружья были товаром, а как известно, товар владельца не выбирает.
Шут (дядя Шура) тихонечко струны нащипывал.
— Рыжий — чудак. Рыжий — забава. Я выхожу на арену в своем парике, и люди сразу же начинают смеяться. Это моя работа. Я еще не успел произнести ни одной глупости, а они уже улюлюкают. Когда я спотыкаюсь и падаю, они стонут от хохота. Я делаю благородное дело. Смех — витамин для нервной системы. Особенно им нравится, когда я плачу… Но иногда мне кажется: разреши им — и они начнут швырять в меня зонтиками и растаявшим эскимо. Из-за одного только рыжего парика. Но ведь я могу его снять, мой рыжий парик. А вы не задумывались, почему у клоуна рыжий парик? Не зеленый, не синий, а рыжий?
Охотник посмотрел на шута с пониманием. Потом он снял свою тюбетейку. Голова у него оказалась лысая и блестящая, как плафон.
— Вот, — сказал охотник. — Жуткое дело. Со времен гражданской войны. Я болел тифом. Тиф — болезнь военная, голодная. Во время тифа волосы у меня выпали и больше уже не выросли. Двадцати лет мне еще не было. Я смолоду лысый. Так меня Лысым и звали. На войне я даже имя свое забыл. Лысый так Лысый — какая разница на войне? Зато в мирное время у всех имя-отчество, а я опять Лысый. В трамвае кондуктор кричит: «Эй ты, лысый, деньги платил?» У других не спросит — у меня обязательно. Жуткое дело. В кинематографе в спину толкают: «Эй ты, лысина, не отсвечивай, спрячь отражатель за пазуху». На танцах девчата со мной танцевать не идут — стыдятся. Со всех сторон хихикают: «Эй ты, плешь. Эй ты, голова, как колено. Эй ты, кудрявый…» Сначала я объяснял: мол, потерял волос в сражениях войны за Советскую власть. Даже орден показывал. Да всем не накланяешься, и от рассказов кудри не нарастут. Я даже застрелиться хотел. Потом подумал, подумал и утих. Надел тюбетейку и так всю жизнь в тюбетейке прожил.
— Что же мне делать? — спросила Ольга.
Боба тут же сунулся с предложением:
— Побрейся. Лучше быть лысым, чем рыжим. Могу биться.
— А еще поэт, — сказала Ольга. —
Разве ты когда-нибудь сможешь такие стихи написать!
Девушка-продавщица погладила Ольгу по голове:
— Ты хорошо читаешь. Не нужно бриться. Проще можно. Стань великим человеком — и все. Великим все разрешается. Великие могут быть рыжими, лысыми, бородатыми, даже лопоухими.
— А если я не смогу?
— Не надо, — сказал охотник. — Посмотри на меня. — Он приосанился, выставил ногу в болотном кожаном сапоге. — Видишь, как я одет? Я одет экстравагантно. А кто дал мне право так одеваться? Охотничий билет. Я охотнкк, и одеваюсь я, как охотник. Сними я ружьишко, патронташ, кинжал, всякий встречный-поперечный надо мной захохочет. А сейчас молчат — не смеются. Потому что у меня охотничий билет — разрешеньице. У меня, жуткое дело, все в соответствии с документом. — Охотник произнес как пророчество: — Удостоверение личности.
Боба захохотал.
— Она тоже охотница. Моржа один на один завалила.
— Ну, завалила. Я его из винтовки.
— Моржа? — Охотник поежился и засмеялся. — Кстати о медведях, — сказал он. — Я вам еще не поведал?
— Она оленей била. — Боба от смеха скорчился. Он смеялся с подвизгом.
Охотник смеялся сипло, словно из него пар выходил.
Ольга бросилась к стойке с оружием. Они с продавщицей вместе схватили ружье и потянули его каждый к себе, позабыв, что в незаряженном ружье больше смешного, чем страшного.
- Предыдущая
- 11/112
- Следующая
