Клуб любителей фантастики, 2008 - Белоглазов Артем Ирекович "Чебуратор" - Страница 21

Они притормозили у первой неоновой вывески, но не задержались и на минуту. Они ехали до тех пор, пока ночное небо с горсткой бледных звёзд и изжёлта-красным лунным диском не растворилось в ярком городском освещении. Белые перья ещё кружились над их машиной, слетали на мостовую, подхваченные потоком бегущего навстречу воздуха, и те, кто так и не смог попасть на лучшее шоу года, гнались за убегающими вдоль тротуара сувенирами, чтобы потом рассказать, что тоже были там.

Юлька сосредоточенно вела «Хаммер». Лёха дико ржал и предлагал сразу же ехать на Калифорнийское побережье, смотреть, как выбрасываются на берег киты. Вика, матерясь, выбирала из крашеных волос невесомый белый пух. А Макс сглатывал жёлчную горечь и жалел о выброшенной недопитой бутылке.

Сегодня суббота. Выходной, а я встал рано. Бывает. Наверно, привычка. Конечно, не чуть свет, но всё же. Зевнул, протёр глаза, лениво посмотрел на тикающий будильник: полвосьмого. Стрелки неторопливо ползли по циферблату, напоминая вялых осенних мух. Рассмеялся еле слышно (тсс, Оля рядом, прижалась тёплым боком): ну и сравнение. А ведь правда, с наступлением холодов мухи цепенеют, замирают, не бьются уж остервенело, с надсадным гудением о стекло, лишь уныло копошатся на подоконнике. Забредают в заботливо расставленные пауком-лиходеем сети, всё так же апатично дёргаются, сучат лапами, будто исполняя никому не нужную роль. Попал в ловушку — сопротивляйся, ну хоть для приличия. Мух можно бить газетой, бездумно, не стараясь опередить, успеть. Не меряясь реакцией. Они не улетают, им, похоже, всё равно. Иногда, нет, не иногда, а довольно часто, мне кажется…

Стоп, вот об этом не надо. Я поднялся, сунул ноги в мягкие домашние тапочки, задумчиво поскрёб щетину на подбородке. Побриться, что ли? Спать не хотелось. Ладно, иди-ка в ванную, дружище, иди и приведи себя в порядок. Тихонько, стараясь не разбудить спящую жену, вышел из комнаты. Но в дверях задержался, взглянул на неё. Тук — билось сердце, вздрагивало. Тук-тук. Видишь, это твоя боготворимая женщина, а ты — законный муж. Да, ответил я. Нет, возразил «второй я». Стоп! Никакого «второго» не существует, не морочь себе голову. Бегом в душ.

Холодная вода взбодрила, прогнала остатки дрёмы; умывался, фыркая от удовольствия, почистил зубы. Долго вытирался пушистым розовым полотенцем, моим любимым, с изображением слонихи и двух слонят, жмущихся к её ногам. Полотенце — женин подарок к двадцать третьему февраля. Оля чмокнула тогда меня в щёку, вручила забавную открытку, а потом зашуршала целлофановым свёртком… Я радовался, как мальчишка, сразу вспомнилось детство, улыбчивая мама и такое же вот точно махровое полотенце, разве что рисунок отличался. «Ты знала?» — спросил. Ольга рассмеялась.

Смотрел на неё утром, и дыхание перехватывало от нежности. Люблю её, люблю. Никого ещё так не любил. А когда-то… было иначе. Прошёл на кухню, поставил чайник, решил: пожарю-ка булку, Оле нравится. Заварю крепкий ароматный кофе, добавлю сливки — и на подносике в постель: здравствуй, дорогая, пора вставать. А вот и завтрак. Фыркнул — балуешь, балуешь её.

В детской что-то брякнуло. Максим? Оставив недорезанный батон лежать на столе, поспешил в комнату сына — удостовериться, всё ли в порядке? Максик сидел на полу около кровати, хмурился недоумённо. Сползший матрас и сбитое на сторону одеяло не оставляли сомнений — егоза наш опять свалился. Не может он спать спокойно, вертится, крутится — вот и падает. Хорошо, что ковёр толстый, мягкий, специально такой выбирали, а старый тёмно-бордовый палас расстелен теперь в зале. Немного потёртый, облысевший, ну и пусть, зато ребёнок не набьёт шишку — и это главное. Нужно правильно расставлять приоритеты.

— Тш, — я приложил палец к губам. — Мама спит. Не разбуди. — Присел возле, погладил по светлым волосам.

— Упал, — печально признался Максик. — Ворочался, ворочался и упал. Но не больно совсем. Нет. А даже если больно — плакать ни за что не буду.

— Молодец, — похвалил я. — Настоящий мужик. Пусть трёхлетние малыши плачут. Размазывают слёзы и сопли, зовут мамку. Нам, мужчинам, это не к лицу. Мы ведь большие уже. Взрослые. Да?

— Да, — подтвердил он. — Взрослый. И через год пойду в школу. Я считать умею, читать. Пишу только плохо. Папка, будешь меня провожать в школу? И встречать, и забирать?

— Разумеется, — я обнял сына за плечи. — О чём речь, парень.

— Ты хороший, папка, и я тебя люблю, — он тоже обнял меня.

Очень хорошо, уютно и спокойно было сидеть вот так, не двигаясь и не думая, в общем-то, ни о чём. Но Максику это, конечно же, скоро надоело, он высвободился, прополз на карачках к ящику с игрушками и, отвечая на мой незаданный вопрос, сказал:

— Поиграю маленько в солдатиков. Давай вдвоём, если хочешь?

Достал синюю картонную коробку, откинул крышку и вывалил содержимое на пол.

— Да нет, спасибо. Но посмотрю, — я прикрыл глаза. — Посмотрю… ты играй, сынок.

Он уже увлечённо возился со своей крохотной армией, расставлял войска — оловянных и пластмассовых солдатиков, конных, пеших, в различного цвета форме. Делил интуитивно на «хороших» и «плохих». «Наши» победят, кто бы сомневался. «Наши» всегда берут верх, независимо от прочих обстоятельств, дурацких ли, мудрых, скверных или отменных.

«Наши» это «наши»? — усмехнулся «второй я». Как бы ты ни поступил, но деяние это трактуешь в собственную пользу? К выгоде личной? Ты прав, прав и ещё раз прав? Поздравляю, о непорочный.

Заткнись, я сглотнул, дёрнул кадыком. Тебя нет, глас ли ты совести или ещё кто. Я — это я. Мои поступки — это мои поступки, благородные ли, возвышенные, или низкие и подлые. Моя жизнь — это моя жизнь. Одна. Целая. Зачем разграничивать, отделять зёрна от плевел, я такой, какой есть. Сейчас, понимаешь? Я сегодняшний. А тот, прошлый, — ушёл, канул в небытие. Нет его больше! Нет! Ты не можешь понять? Или… простить?

Я не могу забыть.

Цепочка событий, от дней минувших — к нынешним, стежки на ткани Бытия, тянущийся пунктир. Нитки белые, нитки чёрные, серые. Празднично-яркие и тускло-невыразительные. Было. Есть. Будет ли? Вереница рассветов и закатов, череда лет. Судьба натягивает полотно жизни твоей на пяльцы, берёт иглу, напёрсток, суровую нить. Опытная вышивальщица, она загодя представляет грядущие хитросплетения узора. Прищуривается, примеривается этак не спеша, намётанным глазом определяя начало рисунка. Зная точное время. Зная — что, где, когда и как.

Прокол. Игла вонзается в холст.

Заходится криком младенец в роддоме.

Нить меняет цвет — ребёнок болеет: ангина, его и мать кладут в больницу. Нить истончается, порвётся ли? Обрежут ножницами? Нет. Жребий медлит. Монетка, подброшенная в воздух, крутится, не желая падать.

Прокол. Нить скользит по ткани, цвет изменяется. Малыш идёт в детский сад. Гуляет с матерью в парке. Рисует в альбоме причудливые загогулины.

Прокол. Узор вышивки обрастает многочисленными подробностями. Первая любовь и первое разочарование. Враги, друзья, знакомые. Спортивные секции, турпоходы, книги, музыкальные пристрастия.

Юноша заканчивает школу, техникум и университет. Устраивается на работу.

Мужчина встречается с девушкой, он не любит её, она — просто дорогая игрушка. Женщина разрывает отношения, уходит к другому. Он в шоке: как? как, чёрт возьми?! Это моё! Моё достояние, моя собственность…