Земля которой нет - Клеванский Кирилл Сергеевич "Дрой" - Страница 19
- Предыдущая
- 19/66
- Следующая
Тут степень моего беспокойства стала стремительно расти. На поясе было пусто, слишком пусто. Ни ножен, ни сабель, ни, что до глупого обидно, штанов. Пошарив руками по телу, я быстро понял, что был в чем мать родила. Меня пробил холодный пот. Беспокойство, резво откозырнув, мигом переросло в ужас. Если вам кажется, что оказаться одному в замкнутом пространстве в полной тьме в одежде и без нее – это одно и то же, то будьте счастливы и никогда не пробуйте на себе второй вариант.
Я был без оружия, без магии, без своей стихии, без одежды, совсем один в каком-то жутком, таинственном месте. Но, как это всегда и случается, я не стал слишком долго посыпать голову пеплом и искать способ дотянуться зубами до локтя. Когда прошла первая волна страха, облепившего спину пахучим потом, я принялся за вычисления.
Первым делом я выяснил, что помещение имеет всего десять квадратных метров, то есть панически мало. Высоту я узнать так и не смог: сколько бы ни прыгал, но потолка не достал. Следовательно, здесь явно выше двух с половиной метров. Что радует – я не в пещере. В рукотворных пещерах такие высокие потолки обычно не делают – высок риск обвала или заполнения помещения газом.
Покивав самому себе, я стал искать центр. Как говорит учебник о похищениях, принадлежащий перу Тима Ройса, нельзя давать похитителям морального преимущества. Ведь как-то – не знаю как – они обязательно наблюдают за мной. А всем известно, что в таких ситуациях сломленный или просто испуганный человек всегда стремится забиться в угол. Так что, дабы сохранить бодрость духа, я нагло уселся в центре комнаты.
Скрестив ноги по-турецки, стал заниматься тем, что хоть как-то могло помочь отвлечься от всепоглощающей тьмы. Я начал петь. Каждый отзвук, каждая нота моего не самого чистого голоса словно ножом проходились по ушам. В помещении было тихо, настолько тихо, что порой даже стук собственного сердца казался громом набатного колокола. Куда уж там до выкриков наемнических песен, содержание которых сводилось к попойкам, дракам и бабам, причем последним отводилось главенствующее место.
Покачиваясь на пятой точке, ощущая не самой кошерной частью тела почему-то теплый каменный пол, я все горланил на тему грудастых безотказниц и слишком колючего сена. Прикрыв глаза, вспоминал, как так же мы сидели у лагерного костра. Ушастый, да переродится он в мирное время, лабал на лютне. Ужасно, признаться, лабал. Постоянно сбивался с ритма, фальшивил, да и вообще толку в музыке не знал. Но нам хватало и этого. Молчун, что понятно, молчал. Нейла, единственная обладательница хоть какого-то голоса в нашей компании, перебирала весь репертуар, который знала. Мы с Пило и Рустом лишь подпевали, нарушая гармонию своими охрипшими от криков и брани подвыпившими голосами. Потом на смену волшебнице пришел Принц. Он решительно отобрал лютню у эльфа и стал собирать аншлаг среди наемников. Пел он так, словно родился, обнимая платиновый диск. И его при рождении даже не волновало, что на Ангадоре нет такой награды. Впрочем, наверняка есть другая, просто я не знаю какая. Никогда не интересовался, как там успехи бардов отмечаются.
Горланя в тесной камере те самые песни, я словно ощущал запах костра. Временами жмурился, когда лицо обжигали иллюзорные искры, порой ежился, когда до слуха доносился воображаемый визг точильного камня, бегущего по стальному лезвию. Но так не могло продолжаться вечно. Через какой-то отрезок времени горло стало саднить, и даже просто шептать уже было невмоготу.
Тогда недолго думая я рухнул в упор лежа и стал отжиматься. Первые пятьдесят прошли влет, потом руки подломились и я с гулким выдохом полетел на землю. Больно ударившись грудью и нижней челюстью, так и остался лежать, чувствуя, как из ладони, где сорвалась корочка сукровицы, медленно течет кровь.
Мерно вырывались хрипы из надорванной гортани, тяжело мигали невидящие глаза. Две минуты отдыха – и снова. Вдох – и тело направляется к полу, выдох – и руки с усилием выпрямляются, снова вдох и снова вниз. Раз за разом, без мыслей, без чувств, просто механические движения. Потом вновь падение, вновь, словно мертвый, дышишь через раз. И по кругу. До тех пор, пока окружающая тьма не сменилась другой. Эта другая тьма пришла внезапно и так же внезапно ушла, унося с собой сознание.
Ночью я проснулся от того, что меня грызли. Да-да, как бы это глупо не звучало, но я мигом вскочил и рукой нашарил грызуна. Лишь по одному кожаному хвостику я мигом различил крысу. Но стоило мне свернуть шею одной, как тут же нашлись вторая и третья. На этом мои мучения закончились, а на пострадавшую ногу пришлось, как бы это отталкивающе ни звучало, помочиться.
Держа дохлых тварей за хвост, я стал тщательно обследовать стены. Но сколько не ползал, шарясь в темноте, так и не обнаружил в монолитном камне хоть каких-нибудь отверстий. Мигом меня поразила догадка – их сюда запустили нарочно. А потом пришло и понимание простого факта. То, что я сейчас держал в руках, вовсе не было изощренной пыткой, которая не позволит сомкнуть глаза ни на миг, – это была моя пища. И не только пища, но еще и «вода».
В сердцах и с отвращением я вскинул голову к потолку.
– Что?! – крикнул я во всю мощь луженой глотки, натренированной выкриками в строю и на марше. – Думаете, не сожру?!
Дальнейшие события описывать не стану, но скажу лишь, что никогда не думал, что история Добряка о его канализационном путешествии сможет мне когда-нибудь пригодиться. Старик как знал: в деталях объяснил и даже показал, что надо делать с этими тварями, чтобы не подохнуть с голоду.
Последовала очередная серии отжиманий, когда я молил Морфея поскорей прийти за моим сознанием; а после этого в дальний угол полетели три обглоданных скелета, столько же хвостов и требуха.
В какой-то момент я решил делить местное время на «ночь» и «день». Причем деление было весьма простым и незамысловатым. Ночь – то время, когда я в отключке. День – когда пытаюсь отрубиться, изничтожая себя физическими упражнениями. Пресс на камне не покачаешь, поэтому я приседал, прыгал и отжимался самыми разнообразными способами. Обычно меня хватало на несколько часов, после чего я с наслаждением погружался в заботливую тьму.
Ночью история тоже не отличалась особыми сюжетными поворотами. Все те же три крысы, которые грызли всю ту же левую ногу. Их путь заканчивался в дальнем углу, куда они прибывали в виде хвостов и скелетов. Вскоре оттуда стало неприятно пахнуть. Не только вонью крыс, но и того, что манерно называют «отходами жизнедеятельности человеческого организма». Пришлось мне переместиться из центра в угол, где запах ощущался меньше.
Так потекла неосязаемая река жизни в заточении. Когда ты в полной тьме, без звуков, без чувств, без всего того, к чему так привык, сложно определиться со временем. Оно словно испаряется, исчезает за ненадобностью. Остается лишь момент, в который ты можешь делать все что угодно, потому как этот момент причудливым образом растягивается до бесконечности.
Поняв это, я стал вести отсчет ударов сердца. Но каждый раз сбивался, не дойдя и до пятой сотни. И вот тогда, сидя в своем углу, я начал осознавать, что такое отчаяние. Вязкое засасывающее чувство абсолютной, но в то же время безмятежной безысходности. Я явственно ощущал: что бы я ни делал, это все рано приведет к одному и тому же итогу. Как бы я ни старался, но, так или иначе, стоит наступить «ночи» – и придут три крысы. И когда я понял это, то попросту заснул, впервые за то время, что провел наедине с самим собой.
Минуло вот уже шесть «ночей». Может, я провел здесь три дня, может, четыре, а может, и все десять суток. Я не знаю. Я был наедине с собственными мыслями. Порой они мучили меня, душили, подобно заправскому маньяку, а иногда помогали, кидая спасательный круг, за который я хватался, погружаясь в безумный омут собственных идей.
Порой я мог потратить почти весь «день», размышляя лишь над одним вопросом – как лучше убить себя. Я уже больше не занимался физическими упражнениями, больше не питался, а отправлял убитых, но нетронутых крыс в недолгий полет. И лишь одна мысль занимала меня – как лучше покончить с этим. Размышляя и так, и эдак, приходил к единственному выводу – остановить собственное сердце. Любой другой вариант приведет к закономерному итогу – надзиратели, подкидывающие грызунов, заметят мои попытки и остановят.
- Предыдущая
- 19/66
- Следующая
