Белые цветы - Абсалямов Абдурахман Сафиевич - Страница 35

• Предыдущая
• 35/84
• Следующая

На слишком знакомой парадной лестнице Гульшагида прежде всего увидела крылатых амурчиков, державших пустые подсвечники. Гульшагиду всегда подмывало вставить в них зажженные свечи, сегодня это мгновенное желание было почему-то особенно острым. Но ничего не поделаешь, — у нее нет не только свеч, но даже спичек. Пусть все остается как есть.

Тагировы встретили ее очень приветливо. Вся семья была в сборе. Стол уже накрыт. Гостью провели в зал, усадили на лучшее место. За столом — никого чужих. Непринужденная домашняя беседа придавала застолью особый уют. Гульшагида тоже освоилась, стала чувствовать себя более свободно. Постепенно оживлялся и Мансур, — вначале он словно воды в рот набрал. Но и сейчас он все же избегает прямых взглядов, смотрит вниз, помешивая ложечкой чай. Лицо у него заметно осунулось, и седины в висках прибавилось. «Если в двадцать шесть — двадцать семь лет у человека начали седеть виски, значит, ему не очень легко живется. Наверно, не может забыть свою Ильмиру. А знакомство с ветреной Ильхамией — плохая утеха», — думала Гульшагида.

Гульчечек нет за столом, — должно быть, уложили спать.

Едва обед кончился, Абузар Гиреевич подсел к роялю. Уже четыре года, — с того дня как уехал Мансур, — он не играл в полное удовольствие. Четыре года здесь, если не считать радио и телевизора, не звучала живая музыка. Профессор сыграл свой любимый «Ашказар», потом заиграл «Гульджамал». Сам и подпевал себе.

Гульшагида, опершись на спинку стула, на котором сидел Абузар Гиреевич, присоединилась к нему:

Гульшагида пела эту песенку, не вникая в привычные слова. И только в подсознании где-то смутно мелькали амурчики с пустыми подсвечниками. И вдруг, словно очнувшись, она страшно смутилась, — ведь смысл песенки так перекликался с ее скрытыми мыслями. Заметили ли сидевшие за столом ее смущение? Гульшагида не могла поднять глаз. Хорошо, что зазвонил телефон.

Фатихаттай, вернувшись из прихожей, сказала Сухо Мансуру:

— Тебя.

Гульшагида невольно взглянула на Мансура. И по тому, как изменилось у него лицо, поняла, что звонит женщина.

Абузар Гиреевич не переставал играть, но глаза Гульшагиды вдруг затуманились. Чтобы не выдать свое волнение, она отошла в тень пальмы.

Мансур разговаривал вполголоса, нельзя было разобрать ни одного слова. Абузар Гиреевич попросил:

— Гульшагида, спой-ка нам «Подснежники». Я когда-то лечил поэта Ахмета Файзи.

В народе говорят, что эту песню сложили в память о нем.

Но Гульшагида уже не могла ни петь, ни даже слышать музыку. Она стала было прощаться.

— И не думай! — Фатихаттай загородила собой дверь. — Разве я отпущу тебя, не вскипятив еще раз самоварчик! Когда-то мы еще увидимся… Ай, Гульшагида, неужели деревня не наскучила тебе?

Абузар Гиреевич захлопнул крышку рояля, вернулся к столу. У него было отличное настроение, — улыбка на губах, под седыми усами, улыбка в глазах.

— Я понимаю Гульшагиду. Она увлечена деревней. Я тоже, когда работал в Чишме, думал, что не смогу с ней расстаться. И все же надо знать меру. Вам, Гульшагида, необходимо продолжать учебу. Через несколько месяцев у нас должно освободиться место. Я возьму вас к себе. Я уже говорил как-то: у меня на вас особые надежды.

— Спасибо, Абузар Гиреевич. Вы всегда поддерживаете меня.

— Вы не нуждаетесь в искусственной под-вдержке. У кого-то сказано: «Молодые годы — золотые годы». Не так ли? Стране нужны молодые специалисты. Между тем хорошие работники не часто встречаются… — Абузар Гиреевич, как бы желая подчеркнуть сказанное, характерно взмахнул рукой.

— В городе очень трудно с жильем, — пробормотала Гульшагида, не зная, что сказать.

— С этим делом, милая Гульшагида, ты не докучай Абузару, — вмешалась Фатихаттай. — Найти для тебя жилье ему не по силам. Бог даст, я сама подыщу. Если Абузара слушаются министры, так мне не откажут домохозяева.

— Верно, верно, — улыбаясь, кивал Абузар Гиреевич. — В этом отношении наша Фатихаттай может потягаться с председателем горсовета.

После этого общий разговор как-то не вязался. Мансур все молчал. Теперь он крутил регулятор телевизора. Гульшагида посмотрела на него отчужденным холодным взглядом. Телевизор так и не налаживался — трещал, хрипел.

Гульшагида больше не находила сил оставаться здесь. Должно быть, хозяева поняли это. Когда она стала прощаться, ее больше не удерживали.

— Я провожу вас немного, — предложил было Мансур.

— Спасибо, — ровным голосом ответила Гульшагида. — Это излишнее беспокойство.

На улице Гульшагида невольно бросила последний взгляд на освещенные окна знакомого дома. Они казались ей безжизненными.

Бывает, плотина очень надежна с виду. Зеркальная поверхность пруда спокойна, кротка и послушна. Откроют лоток — вода забурлит, ворочая жернова мельницы; закроют — река снова стихнет, присмиреет, и кажется, что она покорилась навеки. Но привычный к капризам реки мельник сразу увидит и услышит, — а перед этим почувствует, что-то не доброе в тревожных вздрагиваниях речной глади, в смутных придонных шорохах. Мельнику ясно: река лишь ждет первого грозового ливня, чтобы с ревом броситься на плотину.

Когда Мансур, вернувшись с дальнего Севера, где работал в сравнительно небольшой больнице, устроился в клинику Янгуры, он понял, что перед ним современное лечебное учреждение с большим, опытным коллективом и первоклассным медицинским оборудованием. Этот размах, широта и спокойный ритм деятельности как бы подчинили его, он не переставал восхищаться слаженностью коллектива, согласованностью и взаимопониманием в каждом деле. В то же время ему нравилась смелость Янгуры, его уверенное руководство. Мансур от души радовался, что ему посчастливилось работать с таким волевым руководителем. Но вскоре его стали тревожить смутные мысли. Кто-то из коллег в разговоре со своим приятелем обронил однажды:

— Не забывай, друг, — двух солнц в небе не бывает!

Мансур не сразу понял смысл этих слов. Кто первое солнце и кто — второе? И существует ли это второе?.. Во всяком случае, он сам был далек от желания забраться на небосвод и светить миру.

Освоившись в коллективе, Мансур — человек достаточно чуткий, способный молодой специалист, — начал внимательно приглядываться: людям, к обстановке, и вскоре, как тот мельник, стал различать придонный рокот струй. В больнице это проявлялось по-своему, то один, то другой хирург, плодотворно работавший до этого, вдруг покидал больницу. Один уходил незаметно, уход другого сопровождался немалым шумом. Мансур, как новый человек, начале стоял в стороне, не участвовал в спорах — знал только свою работу. Янгура был с им всегда приветлив, часто похваливал. Но чем больше хвалил его Янгура, тем острее чувствовал Мансур на себе неодобрительные взгляды коллег. Ему, как вполне порядочному человеку, далекому от склок и интриг, нелегко было испытывать такое отношение к себе. И однажды, при подходящем разговоре, он прямо просил молодого хирурга Юматшу Ахметшина, с которым у него налаживалась дружба:

— Почему коллеги косятся на меня, как на белую ворону?

— Не торопись все знать, — многозначительно ответил Юматша, — мне кажется, скоро и ты получишь свою долю.

— Какую еще долю? — недоумевал Мансур. — Неужели нельзя объяснить просто, по-человечески? Один намекает на какое-то солнце, другой — на долю…

— Те, кто говорит прямо и просто, Мансур, недолго держатся у нас.

Прошла неделя, другая— вдруг Мансура вызвали к Янгуре.

Весь вид руководителя клиники свидетельствовал, что Фазылджан преуспевает и благоденствует. Спокойная самоуверенность была в каждом его движении. Недавно Ильхамия с некоторой многозначительностью сообщила Мансуру, что «ненаглядный джизни» и в самом деле развелся с ее сестрой. Для того он и ездил в Уфу. Городские-то сплетники оказались правы. Ну что ж, с какой стороны это может касаться Мансура?..

• Предыдущая
• 35/84
• Следующая