Белые цветы - Абсалямов Абдурахман Сафиевич - Страница 25
- Предыдущая
- 25/84
- Следующая
— Для вас-то нашлось бы местечко, — уверенно сказал Фазылджан. — К тому же и Абузар Гиреевич хорошего мнения о вас. А с его мнением в Казани многие считаются. Если понадобится, найдется кому замолвить за вас словечко. Да, да! — уже твердо продолжал он. — Вам надо непременно работать в городе: здесь и практика интересней, и знания свои усовершенствуете.
«Вон сколько ходатаев за меня», — с легкой усмешкой подумала Гульшагида. А вслух сказала;
— Абузар Гиреевич говорил об этом со мной, да у меня сейчас что-то желания нет оставаться в городе.
— Желание появится, — уверенно ответил Фазылджан. — Деревня ведь усыпляет. Так было испокон веков. А ведь профессор Тагиров — мировая величина. Работа под его руководством даст вам очень многое. Было бы непростительно упускать такую возможность. И потом, насколько мне известно, у вас нет ничего такого… личного, что привязывало бы вас к деревне.
Гульшагида хотела было выразить удивление осведомленностью Фазылджана, но машина остановилась у железных ворот больницы. Янгура сначала вышел сам, потом помог выйти Гульшагиде, снял шляпу, очень тепло попрощался с ней.
В эти минуты Гульшагиде казалось, что все знаки внимания со стороны известного хирурга она воспринимает совершенно равнодушно, но когда, уже надев белый халат, поднималась по лестнице, у нее почему-то перехватило дыхание. Она вспомнила: Янгура, прощаясь, дольше, чем следовало, задержал ее руку, слишком уж пристальным взглядом посмотрел ей в глаза! А когда мужчины смотрят так пристально, женщинам все понятно. В других подобных случаях Гульшагиду, случалось, охватывали гнев и брезгливость, ей хотелось вымыть руки. На этот раз она даже забыла обидеться, только покраснела на миг и тяжело перевела дыхание. Именно в эту минуту, как назло, встретился Салах Саматов, которого Гульшагида невзлюбила с первого дня приезда. Скользкий, как налим, он и в разговоре был неуловим: то колючий, то слащавый, то грубый, то льстивый, — не поймешь, что у него настоящее.
Вначале он даже пытался ухаживать за Гульшагидой. Но она недвусмысленно дала понять ему: не утруждайте себя напрасно. После этого он сменил свою внимательность на затаенную злость. Теперь он всегда считал своей обязанностью бросить Гульшагиде какую-нибудь колкость. То же самое повторилось и «сейчас.
— А, Гульшагида! — воскликнул он насмешливо. — Вас подвез на машине милейший Джан-Джан? Между прочим, он мой близкий друг. — И Салах плутовато подмигнул.
Гульшагида не знала до сих пор, что ближайшие друзья называли между собой Фазылджана Джангировича Янгуру просто Джан-Джаном… Тем более ей непонятной была развязность Саматова. Неприязненно взглянула на него она, ответила с достоинством:
— Ваши ближайшие друзья ничуть не интересуют меня!
Резко повернулась и направилась к своим однокурсникам, толпившимся в коридоре. Но по пути ее перехватила медсестра:
— Гульшагида-апа, сейчас же идите к главврачу, он спрашивал о вас.
Гульшагида удивилась. Алексей Лукич Михальчук почти не общался с молодыми врачами, приехавшими на курсы усовершенствования. А с Гульшагидой он ни разу не разговаривал отдельно. По пути в кабинет Алексея Лукича она повстречалась с Диляфруз. Девушка, не поднимая глаз, подходя, обронила:
— Знаете, Салаха-абы с работы снимают.
— И правильно делают, — безжалостно отозвалась Гульшагида. — Под белым халатом не может таиться каменное сердце.
— Это неправда! — возмутилась Диляфруз. — Нельзя чернить невинного!
С таким жаром можно защищать только очень близкого человека. Гульшагида поняла это, и ей стало неловко.
Около доски приказов стояла группа врачей, они что-то горячо обсуждали. Приостановилась и Гульшагида. Оказывается, Салаха Саматова не увольняли, а за безответственное отношение к делу переводили в приемный покой. Конечно, это было достаточно серьезное наказание, но, по мнению Гульшагиды, вполне заслуженное.
В кабинете у главврача уже находился Саматов. Второпях Гульшагида вошла, не постучавшись.
— Простите, Алексей Лукич, мне передали, что вы…
— Садитесь, — сказал главврач и снова повернулся к взбешенному Саматову: — Вы еще должны сказать мне спасибо, Салах Саматович. Я бы мог отчислить вас и даже привлечь к судебной ответственности. Прошу не горячиться и не забываться. Передайте дела Ирине Семеновне, а сами извольте перейти в приемный покой. Все.
Саматов бросил на Гульшагиду взгляд, полный злобы, словно она во всем была виновата, и, уходя, хлопнул дверью, успев сказать при этом: «Освобождают местечко вот для этой мадонны!»
— Какое отношение я имею ко всему этому? — спросила возмущенно Гульшагида,
— Не обращайте внимания, — успокоил Михальчук. — Я вызвал вас вот по какому делу. Как известно, у нас случились большие неприятности. Вдобавок ко всему Магира Хабировна, возвращаясь вчера домой, упала и сильно повредила ногу.
— Опасно повредила?
— Не могу сказать. Сейчас съезжу и посмотрю… Вы ведь знаете больных в ее палатах. Очень прошу вас на несколько дней взять их на себя. С Абузаром Гиреевичем и с другими я уже договорился. Вашей учебе это особенно не повредит. И Магира Хабировна тоже просит, чтобы вы замещали ее… Если будут затруднения, советуйтесь со мной и со своими старшими коллегами. He стесняйтесь. Для начала переговорите с Магирой Хабировнои. У нее есть домашний телефон.
Гульшагида не очень-то была склонна принять такую нагрузку. Но и отступать не хотелось. Она тут же поднялась наверх, вызвала Диляфруз. Оказывается, Диляфруз уже ко всему подготовилась, выложила перед Гульшагидой объемистую папку историй болезней:
— Вот, Магира Хабировна просила передать вам.
Гульшагида принялась изучать последние записи лечащих врачей. Потом попросила Диляфруз рассказать, как больные провели ночь. Сестра доложила с полным знанием дела. В частности, сообщила, что больной Ханзафаров измучил своими капризами дежурившую ночью сестру.
— В чем дело? — насторожилась Гульшагида.
— Он какой-то странный. Всего боится. Ежеминутно нажимает на сигнальную кнопку.
Если сестра чуть задержится, начинает браниться, грозить: «Тебя выгонят с работы!»
Гульшагида позвонила Магире-ханум, спросила, как чувствует себя, и заодно передала жалобу Диляфруз на беспокойного Ханзафарова. Магира Хабировна посоветовала перевести его в четвертую палату, на «Сахалин» — там вчера освободилась койка, да и сестры более опытные.
А через полчаса Гульшагида в сопровождении Диляфруз приступила к обходу больных. Начали с четвертой палаты:
— О благодатный день! — приветливо встретил их сидевший на кровати артист Любимов. — То-то все утро у меня чесалась правая бровь, — оказывается, это к счастью — к вашему приходу, Гульшагида-ханум. Вы сегодня замечательно выглядите, как говорят татары, словно четырнадцатый день луны. При такой внешности не сделали ли вы ошибку, став врачом? Вам надо было поступить на сцену…
Если дать волю этому неугомонному говоруну, он не уймется до конца обхода. Гульшагида, попросив внимания, сообщила больным о несчастье с Магирой-ханум и о том, что лечение их временно возложено на нее. И тут же заметила, что посторонние разговоры сейчас неуместны.
— Я хочу спросить вас, — обратилась она ко всем обитателям «Сахалина», — не будете ли вы возражать против перевода сюда больного Ханзафарова? Это прежде всего полезно для самого больного.
— Не очень-то приятное соседство, — поморщился артист. — Но если требует медицина… — И обратился к Балашову и Зиннурову: — Как, друзья, принимаем в артель этого беспокойного деятеля?
Возражений не было.
Гульшагида перешла к Балашову. Этом уже разрешили сидеть на кровати. Он ни на что не жаловался, кроме слабости. Но Гульшагида, послушав его сердце, заключила:
— Андрей Андреевич, ваше конструкторское бюро придется на время закрыть. Диляфруз отнесет на склад книги и чертежную доску.
— Пожалуйста, не отнимайте работу! — взмолился Балашов. — Это для меня лучшее лекарство.
— Нет, нет, — стояла на своем Гульшагида. — Денька два полежите спокойно, а там посмотрим.
- Предыдущая
- 25/84
- Следующая
