Карта мира - Носырев Илья Николаевич - Страница 6
- Предыдущая
- 6/83
- Следующая
И род людской вздохнул спокойно: вот, наступил он, Золотой век тишины и благоденствия.
И только дьявол знал, что теперь настала его очередь вступить в игру и разрушить мир до последнего камня.
Аль— Магадан.
Более тысячи лет стоял он на просторах Сибири, как одинокий великан, наблюдая за всем миром своими недреманными очами. Город был огромен, на улицах его сновали китайцы, гиперборейцы, монголы, гунны… Аль-Магадан, столица Ересии, славился своими чудесными технологиями и злыми нравами людей, его населяющих.
В середине XXI века, как задиристый маленький негодяй, он отбирал у других детей-стран машинки, топтал куличи, заботливо возведенные ими в песочнице, в XXII веке раздражал цивилизованное общество непристойными выходками — то самолет собьет, то вторгнется на территорию сопредельной страны и пару городов сожжет, а в XXV уже не мальчиком, но мужем вышел на битву против всего мира — и почти победил.
Одним своим существованием он не давал забыть миру о том, что чудеса техники в руках человеческих — всего лишь анахронизм, что в сердцах человеческих дремлет зверь, а времена Ассархаддона, Навуходоносора и Синаххериба ничем принципиально не отличаются от тех, когда стали возможны полеты в космос и расщепление атома.
Люди мира успокоились, думая, что наука стала змеей, пожирающей свой хвост: на каждое оружие находилось средство защиты, воевать означало только тратить впустую деньги. И тогда Аль-Магадан в очередной раз согрешил против Господа, создав чудо-оружие, равного которому не было ни у кого. Как оно действовало, ни один из смертных не в силах был понять — но эффект его был ужасен: огонь появлялся из ниоткуда — из самого воздуха, наверное, и поджигал дома и лавки, превращал людей в живые факелы; или вдруг раздавался грохот, и невидимые руки ломали стены, плющили машины, в которых передвигались люди; или вдруг земля разверзалась под ногами прохожих, затягивая в свое урчащее чрево целые толпы и улицы; или вдруг миллион человек по всему миру — ровно миллион, ни больше ни меньше — чтобы показать рукотворность и высокую точность злодейского удара — умирали от инфаркта. Бедствия происходили ежедневно во всех городах враждебной Аль-Магадану коалиции; народы их пришли в совершеннейшую панику и сами требовали у своих правительств сдаться заокеанским ересиархам. Однако правительства оказались разумнее вверенных им людей и собрались, чтобы организовать совместное выступление против Ересии. И в тот самый день и час, когда они съехались в круглом здании Колоссеума, защищенном так, словно за пазухой у Господа находился, мощный взрыв потряс здание и погубил их всех.
Новые правительства во всех странах направили в Аль-Магадан свои посольства с согласием на безоговорочную капитуляцию.
Аль— Магадан, город-монстр, город-дьявол, угрожая своим чудо-оружием миру, привел к повиновению все государства и заставил их признать свою власть. Самолеты его поднялись над миром, чтобы развезти гарнизоны и чиновников по порабощенным странам и утвердиться в них. И тогда Лоренс Праведник, последний из людей, что не поддался искушению и страху, в своей лаборатории взмолился Господу и просил его не губить человеческий род за грехи одного города:
«И услышал его Господь, и уничтожил Аль-Магадан в одно мгновение ока, и пал он, как падает плод с ветки, когда сказано: вот, пришло его время».
Горечью и ненавистью пропитано каждое слово летописца об этом городе:
«Горе тебе Аль-Магадан, град крепкий, ибо строился ты не один век, а уничтожен был в один день! Охвачен был ты огнем, и сгорел в одно мгновение, покрылся дымом и исчез без следа. И самолеты твои рухнули в воздухе, ибо не было более тебя, Аль-Магадан».
Огонь и пламя — все это были фигуры стилистики, не было там никаких огня и пламени: город рассыпался в прах и был развеян ветром, словно все его здания и люди были сделаны из глины, по которой рассерженный неудачей горшечник влепил со всего размаху своим кулаком. Прах летел по всей Сибири, по всей земле, Рональд чувствовал его слабый привкус в воздухе до сих пор.
А людям того времени этот привкус казался, должно быть, слаще меда — они шли в Сибирь пешком из самых дальних стран, утопая в снегах, замерзая на полустанках, чтобы посмотреть на пустыню, образовавшуюся на месте города:
«И смеялись люди, что боялись тебя и ненавидели тебя: пал, пал злой исполин, птицы небесные угнездились на месте его, и стало его место пристанищем дикому зверю и птицам небесным. Ибо грозил ты царям земным и был повержен Царем Небесным».
Радость их не была только светлой — измученная многолетним страхом и ненавистью, армия паломников ворвалась в соседний чудо-город, принадлежавший гиперборейцам, — Воркутту и поубивала всех его жителей, устроив страшную резню. Однако летописец описывал этот погром, словно ночь любви — в возвышенных и лиричных словах:
«И хватали они жителей града сего, что грешили не меньше обитателей Аль-Магадана, и убивали средь улиц, и жен их, и чад их, и выстилали площади Воркутты кожами жителей ее, смеясь и ликуя: нет больше злодея. С запада на восток шли мы — и не встретили его; и с севера на юг — нет его нигде».
Мурашки бежали по коже у Рональда, когда он листал эту книгу. В ней была какая-то страшная правда, правда сырого мяса и человеческих слез, правда гордыни двуногих существ, сотворенных Богом, и их смирения перед своим Создателем. А еще, когда Рональд читал эти простые и фантастические истории, к нему возвращалось ощущение, словно кто-то следит за ним, изнутри, из самой материи, из воздуха, мебели, из его собственного тела… Ощущение, столь часто посещавшее его в детстве и постепенно уходившее по мере его взросления и мужания.
— Просил же тебя не качаться на стуле! — крикнул Линмер, входя быстрыми шагами.
Рональд от неожиданности вернул стул в исходное положение с такой силой, что он едва не рассыпался. На лице Линмера изобразилось при этом самое настоящее страдание.
— Я не специально! — заверил рыцарь.
— Ты бы девок так же щипал, как страницы листаешь — больше пользы было бы, — проворчал Линмер. — Лови день! Вон Арьес тебя куда посылает, в самое пекло. А вот так умрешь — и не увидишь в жизни самого хорошего.
— Еще увижу, думаю, — покраснел Рональд.
— Может, и увидишь, — пожал плечами библиотекарь. — В таких делах лучше на авось не полагаться, а действовать. Отчего у тебя до сих пор нет подружки — не дамы сердца, а подружки, пусть и обычной кабацкой девки? Ладно, не отвечай — по глазам вижу, что ты не об этом думаешь. Ну, иди сюда — пожму тебе руку. Теперь мои книжки пылиться будут — кто же сюда забредет?
— Да я вернусь скоро, — заверил Рональд.
— Может, и вернешься, — вновь согласился Линмер. — Ну ладно, иди повидай свою киску ненаглядную. Не хочу с тобой уж очень напыщенно прощаться — примета дурная; но имею к тебе просьбу — как вернешься, опиши свое приключение! Путешественники ныне любят заморские страны, а о собственных деревнях имеют совершенно фантастические представления. Хочется, чтобы люди прочитали об этом правду.
— Обещаю, — сказал Рональд, пожал библиотекарю руку и вышел.
Листья сада были покрыты росой, усики винограда поднимались по деревянным опорам. Было по-весеннему красиво и хорошо, покойно на душе.
Свернув в боковую аллею, Рональд увидел свою добрую знакомую — кошечку Розалинду. Розалинда была еще одним чудом его времени, ребенком Конца Науки — она умела говорить. Многие кошки обладали даром речи в то время, но в основной своей серой и полосатой массе употребляли его на вздохи о том, как сложно найти себе достойную пищу и нормального кота, любящего котят, приносящего вкусные рыбьи головки и не гуляющего по заборам налево. Розалинда являлась приятным исключением, она была в высшей степени образованной киской, поскольку воспитал ее библиотекарь Линмер, и речь не была для нее тщетным подарком, как для большинства кошек и людей.
— Здравствуйте, прекрасный сэр! — промяукала Розалинда громко и принялась тереться о его ноги. Он взял ее за мягкий живот, поднял и поцеловал ее теплый нос. Розалинда чихнула, еле слышно, как умеют только кисы.
- Предыдущая
- 6/83
- Следующая
