Знак Кота - Нортон Андрэ - Страница 45
- Предыдущая
- 45/61
- Следующая
Я сел и поднял к лицу руки. Судя по той боли, что я вытерпел, они должны были бы оказаться бесполезными обугленными культями. Но выглядели они совершенно нормально. Я повернул их ладонями вверх — в середине каждой виднелось черное пятно. У меня все еще кружилась от боли голова, поэтому мне было непросто сфокусировать взгляд на этих пятнах.
На самом деле кожа не обуглилась, как можно было бы подумать из-за цвета пятен. Скорее, я теперь носил на каждой ладони клеймо — голова леопарда, напоминающая стража этого места.
Я осторожно коснулся клейма на правой ладони пальцем левой руки. Боли не было — кожа была отвердевшей, как мозоль после тяжелой работы.
Пятнышки в шаре слились в линию, извивающуюся от основания к верхушке. Они больше не двигались, застыв в этом узоре.
Я поднялся на ноги. Мне показалось, что прожилки на стенах тускнеют. Во мне крепла уверенность в том, что, за чем бы я ни пришел в этом испытании, теперь оно стало частью меня и эта часть навсегда останется со мной.
Я оперся на посох. Я чувствовал себя страшно усталым, словно одолел целый ночной переход, причем быстрым шагом.
Надев маску, я снова вошел во тьму коридора, ведущего к выходу во внешний мир. Несмотря на усталость, я ощутил еще кое-что — малую искорку уверенности в себе, почти вспышку гордости. Я прошел проверку своей собственной земли и остался живым и свободным. Одно из испытаний было позади.
Когда я вышел наружу между лапами гигантского кота, небо уже предвещало скорый восход солнца. В этом, лучшем освещении ужас опустошения был полнее открыт моему взгляду. Мне не хотелось ничего, кроме как скорее убраться подальше от смрада, от опасности яда.
Однако моя усталость по-прежнему оставалась со мной. Даже при помощи веревки подниматься над оскверненным прудом было трудно. Один из камней наверху развернулся, оказавшись Мурри — его мех настолько сливался по цвету со скалами, что, пока он не шевелился, различить его было просто невозможно. Он одним прыжком приблизился ко мне, начал лизать протянутые к нему руки. Терка его языка щекотала печати, которые, как я понял, мне придется носить до конца дней, пока меня не растворит в себе Высший Дух.
— Хорошо, — сказал он. — Брат — великий воин?
— Нет еще. — Я сел рядом со своим мешком. — Дальше будет больше,..
— Брат справится, это легко — все равно что ориксена убить, — заверил он меня.
Я слишком устал, чтобы возражать. Мое ликование утихло, мне хотелось только одного — отдохнуть. Я заполз в тень скалы, достаточно широкой, чтобы под ней образовалось подобие пещеры, и почти сразу уснул.
Я видел сон — но это был просто сон, и Равингу я тоже не видел. Я просто вольно бродил по стране, и на мне не лежал груз никаких обязательств. Мурри прыжками двигался рядом со мной, и нам казалось, что этот мир принадлежит нам двоим и нашим он будет всегда. И это радостное ощущение сохранилось даже после пробуждения.
Солнце уже клонилось к закату. Я почувствовал глубоко внутри грызущую боль, которую через пару мгновений опознал как голод. Лепешки из сушеных водорослей, что были у меня с собой, оказались почти безвкусны, но я медленно жевал их, разделив запасы с Мурри.
Я не хотел возвращаться в лагерь моих сопровождающих, но мой долг не отпускал меня.
Они ждали меня — Мурри тихо исчез прежде, чем часовой нас заметил. Когда я вышел на свет костра, канцлер Кахулаве уже ждала меня. В ее приветствии не было ни намека на одобрение, и застарелая горечь того, кого считают недостойным Дома или клана, охватила меня.
Не произнеся ни слова, я вогнал свой посох в песок и протянул руки так, чтобы она и эти суровые стражи позади нее могли увидеть знаки, которые я теперь носил.
— Да будет так. — Никакой приветливости в голосе, только перешептывания тех, кто окружал меня. И я подумал, сначала мрачно, а потом с нарастающим гневом — не желали ли они мне провала, и не был ли мой успех признан ими безо всякого на то желания?
Да будет так, ответил я своим мыслям. Во мне зародилась решимость: больше я не буду идти но этому пути только из-за обычая, как вынужденный участник испытаний, — скорее, настанет день, когда я достигну короны и та окажется в моих руках! И те, кто по-прежнему смотрит на меня как на пустое место — тогда они поймут!
Мы были в пяти ночах пути от границы страны, где мне предстояло пройти очередное испытание. Но под открытым небом мы провели только один день. Вместо этого нас принимали различные Дома, а в последнюю ночь мы достигли острова, принадлежавшего моей родственнице, покинувшей клан, — сестре моего отца.
Она была старше, чем он, и даже в детстве я считал ее древней и старался держаться от нее подальше из-за ее едких замечаний и проницательных взглядов, которые оценивали меня, причем невысоко, или, по крайней мере, мне так казалось. Но когда мы на рассвете доехали до ее дома, одна из ее служанок уже ждала меня с посланием, содержащим просьбу навестить эту родственницу.
Хотя у меня не было парадного платья, и одет я был даже хуже, чем ее слуги, я все еще благоговейно трепетал перед ней и поэтому явился к ней сразу, как только счистил дорожную пыль с рук и лица.
Женщина, которую я помнил величественной, как сама наша королева, восседала в кресле, устланном мягкими подушками. У ее ног лежала дымчато-серая котти — такого же цвета, как хозяйка дома, поскольку у нее не только поседели волосы, но и побледнела кожа. Однако глаза, взглянувшие на меня, по-прежнему живо сверкали.
— Итак, Хинккель, ты пришел как гость, спустя все эти годы. И еще — как тот, кто стремится достичь многого.
Эти утверждения ответа не предполагали. Я только пробормотал традиционные приветствия, прежде чем она снова заговорила, Она чуть подалась вперед. Из полумрака позади нее поспешно вышла служанка с чашей для своей госпожи. Похожие на когти пальцы моей тетки сомкнулись на чаше, и, к моему глубокому изумлению, она протянула ее вперед жестом, подразумевавшим, что я должен ее принять.
Мне никогда еще не предлагали гостевой чаши, которая считалась приветствием среди равных. И что тетушка сейчас поступает так…
Часть меня жаждала спрятать руки за спиной и отказаться принять то, что мне никогда не предлагали прежде. Другая, более сильная, взяла кубок.
— За Дом, за клан, за ту, что правит здесь. Да придет к ним добрая судьба. Да пребудет с ней Высший Дух, — сказал я. Отпил ритуальный глоток и вернул кубок ей. Она приняла тетушка одной рукой, другой же потянулась ко мне, обхватила мое запястье своими цепкими пальцами, перевернула руку так, чтобы были видны отметины, которые оставил на моих ладонях шар.
— За того, кому благоволит Дух. — Все еще не разжав хватки на моей руке, тетушка отпила из кубка и отдала его служанке. Теперь она стала всматриваться в меня,
— Суждения иногда бывают слишком поспешны, — заметила тетушка. — Ты, оказывается, куда больше, чем мы поначалу думали, сын брата. Да преуспеешь ты в дни грядущие.
Ее взгляд опустился с моего лица на отметину на моей ладони, и затем она пробежала пальцами по шраму, который браслетом охватывал мое запястье.
Довольно долго она смотрела на него. Котти у ее ног внезапно приподнялась, словно кусочек еды дразнил ее только-только за пределами ее досягаемости. Я увидел, как она облизнулась.
— Ты танцевал, ты пел, — с ноткой благоговения в голосе произнесла она. — Такое уже десять поколений не случалось ни с кем, а с одним из нашего Дома — вообще никогда. Воистину, странным путем тебе придется идти.
Тогда я спросил ее:
— А другие были знакомы с большими котами? Она кивнула.
— Есть кое-какие сказки. Но кто в таких старинных преданиях сможет отсеять правду от вымысла? Ступай же, сын брата, к своей судьбе, и пусть она окажется той же, что была у Древних.
Она снова погрузилась в подушки, и служанка торопливо выступила вперед и величественным, как у ее госпожи, жестом отослала меня.
Теперь мне было над чем еще поразмыслить. Значит, человек моей же крови знал о песчаных котах и утверждал, что в старину другие люди тоже танцевали с ними под звездами и видели, как огромные звери взлетают в воздух, слышали, как их голоса сливаются в песне. Но никогда в жизни я не слышал о подобном, пока это не случилось со мной самим. Я вспомнил об откровениях Равинги, которые, правда, никогда не заходили достаточно далеко. Ее уверенность, что я был частью узора… я же в действительности хотел только свободы, о которой грезил.
- Предыдущая
- 45/61
- Следующая
