Зеркало Лиды Саль - Астуриас Мигель Анхель - Страница 8
- Предыдущая
- 8/25
- Следующая
– Я знаю, что тебе надо вернуться туда, а я про то не хочу и думать, больше не хочу во все это впутываться. Я ходила на исповедь, и святой отец сказал мне, что нас сам дьявол попутал.
– Ты сказала ему про дурной огонь?. – с яростью спросил Хуандо, ухватившись за решетку, словно желая смять ее своими руками.
– Нет, но я призналась, что я очень суеверная.
– Ладно, это ничего.... – и, немного помолчав (с улицы долетали гудки автомобилей, свистки полицейских), Хуандо добавил:. – Я только хотел бы знать, Карденала, зачем, кто тебя послал исповедаться…
– Хозяйка потребовала. Сказала, подходит великий пост…
– Значит, ты не пойдешь со мной?. – переспросил Хуандо.
– Нет…
После тяжкого молчания он скрестил на груди руки и повторил:
– Нет так нет…
Но не примирился. Нет, с этим он не мог примириться. Сама тюрьма. – место сносное. И надо было расплатиться за смерть. Но потеря Карденалы Сифуэнтес… Нет, это невозможно, нет…
Тюремщик прервал свидание, и Хуандо смотрел ей вслед и ощупывал себя. Снаружи. Ибо не мог ощупывать себя изнутри.
Он этого ожидал, и все же… Но почему он этого ждал?.. Потому что если дурной огонь опалит мужчину, ни в чем не будет ему счастья, не видеть ему удачи, пока не останется в нем ни следа от того ожога…
И пришлось ему идти одному в свою деревню, сполна заплати в за покойного Сальватьерру, заплатив тюремными днями, заплатив годами, когда каждый год как большая бумажка в тысячу песо, каждый месяц как бумажка в десять песо, каждый день. – одно песо, а часы. – монетки… К счастью, он уже совсем расплатился…
– Ты пришла?.. – спросил он Карденалу на следующее воскресенье в час свиданий.
– Да. Смотришь на меня и спрашиваешь…
– Я уж думал…
– Думал, думал… Да не додумал, потому и в тюрьму попал,. – рассмеялась Карденала, а Хуандо заметил у нее во рту золотой зуб…
– Откуда этот зуб?..
– Вырос.... – широко улыбнулась она, охотно показывая зубы,: радостно сверкая коронкой. – Нет, не вырос, мне его поставил хозяйкин зубной врач.
– Ты ему заплатила?
– Конечно заплатила, ведь это золото, ты что думаешь?..
– Ну и ладно.... – забормотал Хуандо. – У меня тут срок кончается, и мне уже пора выходить на волю. Ты, значит, не пойдешь со мной,. – он весь дрожал, с головы до пят,. – нет?
– Нет…
«Нет», отчеканенное зубами, да еще золотым зубом, золотым клыком по его сердцу.
– Хорошо, что ты мне это сказала, пока я не размечтался.... – Голос у него вдруг провалился куда-то вглубь, и говорить он больше не мог, только добавил хрипло:. – Теперь хоть знаю, что к чему, верно?.. – А потом, помолчав, заключил спокойно, только глаза печально глядели в глаза Карденалы и кривая улыбка тронула суровые губы:. – Вот что бывает в жизни с теми, кого полоснет дурной огонь!
– Хуандо Диос Родригес!. – гулко прозвучало его имя в тюремном патио, в бездонной солнечной тишине после полудня.
Он бросился навстречу алькальду, который его вызывал. Ответил начальству почти на военный манер:
– Здесь…
– Возьмите свое имущество.... – Алькальд заметил, что арестант его не понимает,. – или делает вид, что не понимает?. – и заговорил по-другому:. – Забирай свои пожитки, выноси своп вещи из камеры, ты выходишь на свободу.
Он повиновался. – и радостно, и нехотя, словно бы, дождавшись этого мига, вдруг стал в тупик. Вещей у него почти не было. Кое-какая одежка. Да обрывки портрета Карденалы. Портрет он разорвал, но клочки сохранил. Ему захотелось сложить их напоследок, взглянуть на нее. но время не ждало, да к тому же он столько раз их складывал и столько раз рассекал изображение на части без помощи мачете. Чтобы покончить со своим ближним, с врагом, достаточно взять его фотографию и разорвать ее. как и сделал Хуандо с этой самой ненавистной из женщин.
Шестьдесят дюжин сомбреро… едва верилось, однако так было записано в тюремных конторских книгах.
Он это сделал: шестьдесят дюжин сомбреро.
Ему отсчитали, песо за песо, все, что причиталось за труд, и он вышел с сундучком на плече, сменив арестантскую одежду на крестьянский костюм, в своем новом добротном и широкополом сомбреро, которое сам себе сплел к долгожданному дню. Ветерок трогал поля сомбреро. Его сомбреро своими полями ощущало свободу.
– Можно мне здесь написать свое имя?. – спросил он у хозяина гостиницы и в ответ на утвердительный кивок написал: Хуандо Диос Родригес.
Но он не остался в этой дрянной ночлежке. Только имя свое написал в регистрационной книге, а сам удрал без оглядки. Что случилось? Что он там увидел?
Ключи!.. Ключи в дверях!.. Огромные ключи, как в тюрьме, как в камерах…
Ни поспать, ни поесть: куда бы он ни заходил, чтобы перекусить, везде надо было стоять в очереди, все люди по субботам толкутся на улицах, везде, словно очереди арестантов в обеденный час, настоящие арестанты, друг за дружкой, каждый со своей тарелкой. Хуандо предпочел не обедать и зашагал по пыльной дороге к себе в горы, туда, где ему надо было исполнить долг…
Какой долг?
Он его уже выполнил, он уже убил в драке, что правда, то правда, Пруденспо Сальватьерру, лет девять назад, а как будто только вчера, и он уже заплатил тюрьмой за покойника. Какой же еще мог быть долг?
Он знал, что должен сделать одно дело, вот и все. Зачем это облекать слова или в мысли. Дела более скромны. Дело есть дело, оно. – простое, без всяких прикрас. Он его сделает. Исполнит свой долг, ног и псе…
Хуандо пришел туда, где жил с Карденалой Сифуэнтес. Ничего не изменилось. Все осталось, как было. Деревья, камни и даже, казалось, те же самые ящерицы, которые все так же, спустя девять лет, грелись на солнце, и тс же самые птички-плотники, которые пели, и те же любопытные белки шныряли вверх-вниз по деревьям, и те же пугливые кролики…
Исполнить. Хуандо не мог не исполнить. Он чувствовал себя «фунесто». Беда, когда становишься «фунесто». «Фунесто». – это человек, приносящий несчастье. И он, пока не исполнит, не выплатит долг, будет «фунесто».
Так, не долго думая, его и окликнул старик, ловец перепелов.
– «Фунесто», не играй с собой в прятки,. – сказал ему старик,. – потому-то у тебя все вкривь и вкось идет. Когда ты плюешь, плевок летит в сторону; когда мочишься, поднимается ветер и относит мочу; а когда причесываешься, пробор получается неровный. Так было и у меня, и потому я тебе советую исполнить. Знаю, знаю, что с тобой происходит, это же самое и я пережил, со мной можешь не притворяться, что не понимаешь, о чем веду речь.
– Если сказать по правде,. – расколол Хуандо крепкую скорлупу своего молчания, молчания, затвердевшего за многие годы вокруг его тайны,. – если сказать по правде, я не могу исполнить, Тата Гуамарачито, потому что у меня нет врагов…
– А может, и не надо?. – пробормотал старик, проведя по своему безбородому, с тремя белыми волосками лицу рукой, мягкой от частого прикосновения к перепелиным крыльям.
– Как… не надо?. – нахмурил брови Хуандо, стараясь спокойно и прямо глядеть в глаза Таты Гуамарачито.
– Да как слышал: не надо…
– Ладно, ладно, Тата Гуамарачито. еще рано меня отпевать. Пришел мой черед хоронить дурной огонь, мой черед, по несчастью, нет, не по несчастью, а через одну несчастную.... – И он сплюнул вкривь, но не потому, что слюна прошла мимо зуба, а нарочно. – И чтобы похоронить огонь, мне надо писать наказ тому, кто его встретит, кто наткнется на костер, и велеть кого-нибудь убить… А у меня, у меня нет смертных врагов… Кого же убить, если мне некого убивать… Так-то вот, что поделаешь…
И продолжал после короткого вздоха:
– А потому, Тата, не могу я отделаться от дурного огня, хотя он прожег мне легкие, не легкие у меня, а сита для песка. Все кашляю и кашляю, бывает, и кровью плюю.
– Эту хворь ты из тюрьмы притащил!.. Сроку конец, тебе чахотка, – венец!
– Нет. это дурной огонь. Тата Гуамарачито. моя болезнь от дурного огня.... – Внезапный приступ кашля оборвал его голос, на висках проступила испарина, перед глазами запрыгали огоньки.
- Предыдущая
- 8/25
- Следующая
