Динка прощается с детством (ил. Н. Воробьевой) - Осеева Валентина Александровна - Страница 33

• Предыдущая
• 33/76
• Следующая

Через полчаса Динка уже сидела около костра, над которым в солдатском котелке весело булькал ее кулеш.

напевала Динка, нарезая тоненькими кусочками сало.

– Неистощимая у тебя энергия! – засмеялся Леня, подкладывая в костер наколотые чурки. – Только что лежала, свернувшись клубочком, как серенький ежик, а тут, гляди, какую бурную деятельность развернула!

– А ведь это всегда: если человек устал от какого-нибудь одного дела, ему нужно просто перейти на другое, – серьезно ответила Динка.

– Ну а зачем тебе понадобился этот костер и котелок? Можно было поставить кастрюлю на плиту!

– Как это на плиту? Кулеш варят в котелке, и он должен пропахнуть дымом, – убежденно сказала Динка, облизывая ложку.

Ей уже давно хотелось испробовать котелок, который она купила с рук на одном из дачных базаров. Вместе с солдатским котелком купила она и старую зажигалку – для курящих. В тот день на хутор приехал Андрей.

– А кто же тут курящий? – усмехнулся он, глядя на Леню.

– Пока никто. Но ведь это только потому, что вы оба еще ненастоящие мужчины. А когда вы станете мужчинами… – щелкая зажигалкой, сказала Динка.

– Вот как? – расхохотался Андрей и тут же серьезно сказал: – Ну, если, по-твоему, доблесть начинается с папиросы, то в следующий раз я привезу с собой целую пачку «Казбека»!

– А я подарю тебе зажигалку! – обрадовалась Динка.

– Ну-ну, – хмуро сказал Леня, – не дури, Андрей! Ты мне еще и ее научишь курить!

– «Ты мне»!.. – повторил Андрей, и темные глаза его сузились. – А нельзя ли без этой приставки?

– Нельзя, – решительно сказал Леня, и брови его сошлись в прямую черту. – Эта приставка была, есть и будет!

– Ты… так увер-рен в этом? – глядя ему прямо в глаза, спросил Хохолок.

– Да, – отрывисто заявил Леня. – И тебя прошу помнить об этом, на всякий случай!

– Я могу помнить, – усмехнулся Андрей. – Но я ни в чем не уверен!

Динка, напряженно вглядываясь в лица обоих товарищей, силилась понять, о чем они говорят; она чувствовала, что между Леней и Андреем легла какая-то тень, словно пробежала черная кошка. И эта кошка – она, Динка.

– Не смейте так разговаривать! – закричала она. – Я не хочу, чтоб вы спорили из-за какой-то зажигалки! Вот вам, если так! – Она вскочила и, с силой размахнувшись, забросила зажигалку в кусты орешника. – Вот вам!

Глаза Лени просияли, брови разгладились.

– Макака, – ласково сказал он, – ты ошиблась, нам не о чем спорить!

– Нам не о чем спорить, – согласно повторил Хохолок, но в уголках губ его таилась упрямая насмешка. – Мы просто говорили о курении!

– Это очень вредная штука, – весело продолжал Леня. – И ты права, что забросила свою зажигалку, потому что никто из нас курить не будет!

– Нет, – быстро прервал его Хохолок. – Я буду! Если она захочет, я буду!

– Я не захочу! – быстро сказала Динка.

Эта коротенькая размолвка из-за зажигалки не прошла для нее бесследно; она чувствовала, что в отношении Лени и Андрея вкралось что-то новое. Кроме того, ей просто жаль было зажигалку. Но искать ее в кустах Динка не стала…

Вспомнив об этом сейчас, она недовольно сказала:

– Можно было б разжечь костер зажигалкой… а я разжигала спичками… – Она хотела вернуться к тому странному разговору и хорошенько расспросить Леню.

Но Леня спокойно сказал:

– Спичками тоже хорошо, были б сухие щепки, а щепок я тебе еще наколю!

И, взяв топорик, ушел.

Ужинали на террасе, когда уже стемнело. Кулеш, пропахший дымком, показался всем особенно вкусным. И Динка, которая очень любила, чтобы ее подхваливали, сама распоряжалась за столом, накладывая Лене и Мышке полные тарелки, не забывая и себя. Может быть, поэтому да еще потому, что день был слишком насыщен всякими впечатлениями, настоящего вечернего разговора не получилось.

В комнате Алины горела лампа под зеленым абажуром. Пронизанные ее светом, в раскрытом окне качались ветки березы с нежными разлетающимися листочками, тонкий месяц острым серпом прорезал темно-голубые облака, одуряюще пахло лесными фиалками. Слова были короткие, а молчание длинным. Говорить, казалось, не о чем.

– Надо ехать к маме… – вздохнула Мышка.

– Да, надо ехать. Я завтра же поговорю об этом… – тихо отозвался Леня.

– От Алины тоже давно нет письма, – снова вздохнула Мышка.

– Что-то изменилось в ее жизни, – предположил Леня.

– Может быть, теперь она примет «Емшан»? – с надеждой сказала Динка.

И все посмотрели на портрет. Но старшая сестра при свете зеленой лампы казалась особенно строгой и недоступной, и все трое вспомнили, что она не любила посвящать кого-нибудь в свои дела и тем более не любила она, чтоб ее дела обсуждались даже самыми близкими людьми.

– Ну что ж! Как будет, так будет, – покорно сказал Леня.

– А Малайка, или этот Иван Иванович, ничего не говорил тебе, Лень? Может, приедет к нам Лина? – вдруг спросила Динка.

– Нет, – сказал Леня. – Лина не может приехать сейчас, ее приезд мог бы послужить ниточкой для полиции. Да! – вдруг вспомнил Леня. – Через недельку оттуда должен приехать один железнодорожник…

– К нам, на хутор? – оживилась Динка.

– Да, он привезет шрифт. Его нужно будет срочно переправить в город… Но это еще не скоро, я думаю, мама вернется к тому времени, – сказал Леня.

– Но почему мама ничего, совсем ничего не пишет о папе? Ведь она уже видела его, хоть одно свидание уже, во всяком случае, было… – снова заволновалась Мышка.

– А может, в письме нельзя писать. Может, что-нибудь такое, чего нельзя? – предположила Динка.

Леня встал и, потянувшись, хрустнул пальцами.

– Я поеду, – решительно заявил он. – Если завтра не будет письма, я поеду!

– А завтра воскресенье и почта закрыта, но я отвезу вас на станцию и постараюсь повидать Почтового Голубя. У тебя, Мышка, длинный день завтра? – спросила Динка.

– Да, конечно, я вернусь с вечерним поездом, но Леня, может, приедет раньше?

– Да, я постараюсь поскорей вернуться, хотя мало ли что могло случиться за это время… На заводе Гретера и Криванека ожидалась забастовка. Ну и чудак на самом деле этот Андрей! Как это уехать и не сказать даже хоть коротенько, что делается в «Арсенале» и вообще… Я просто удивляюсь ему! – с досадой сказал Леня.

– Не сказал – значит, ничего нет серьезного, иначе он так не уехал бы, хоть и расстроился, – чувствуя потребность защитить товарища, буркнула Динка.

Мышка махнула рукой:

– Вообще, Динка, ты пользуешься своим влиянием на него и заставляешь его делать какие-то глупости! Ты меня извини, но противно смотреть, как этот серьезный и неглупый человек бросается, чтобы исполнить любой твой каприз! Я понимаю, что вы давно дружите, что он тебя очень любит, но тем более, Дина, стыдно тебе набивать его голову всяким вздором и делать из него какого-то дурачка, тогда как он совсем другой человек в «Арсенале», рядом с такими людьми, как его отец, как Боженко…

– Боженко очень дорожит им… – вставил Леня, неодобрительно глядя на Динку.

– А что я делаю? Что я особенного делаю? – возмутилась Динка. – Я только делюсь с ним всем, что у меня на душе… Мне же не с кем даже поговорить!

– А о чем тебе говорить? Ты живешь, Дина, как во сне. В каком-то кошмарном сне, где вечно фигурируют то кулаки, то убийцы, которых нужно немедленно перестрелять. Я понимаю, что тебе жалко Иоську, жалко Федорку, и ты бросаешься всем на выручку, но, честное слово, Динка, есть более серьезные вещи, и человек, которому пятнадцать лет, не должен уже бросаться очертя голову во всякие приключения. И тем более не должен из-за пустяков отвлекать от этого дела своих друзей… – Мышка говорила много, горячо, с искренним негодованием.

Леня понимал, что она права, но он с тревогой смотрел на свою Макаку, которая слушала молча, словно впитывала каждое слово сестры, иногда взглядывая на него, Леню…

• Предыдущая
• 33/76
• Следующая