Сборник Поход «Челюскина» - Коллектив авторов - Страница 89

• Предыдущая
• 89/185
• Следующая

— Конечно могу, — говорю. — Я уж расписывал сколько раз. Нарисую вам на бумажке, что буду делать, а понравится, тогда и на стенке можно.

Нарисовал. На одной стороне рабочий с молотом, посредине шестерня, на другой — крестьянин со снопом. Такая фантазия у меня явилась. [428]

— Долго будете делать? — спрашивает.

— Четыре дня, как полагается.

Это был самый неожиданный скачок в моей жизни. Дал он мне на краски денег — несколько миллионов (тогда еще миллионы были). Купил я масляных красок и сухих купил. Кистей еще купил. Приготовил все — пора писать. Кроме рабочего и крестьянина этот очкастый еще бордюр требовал по всей стене. Такой, говорит, бордюр — революционный. Что делать? Придумать бордюр не могу. Потом только придумал. Там диван стоял, а на кожаных подушках — бляха: лев, а во рту у него кольцо. Вот я нарисовал наверху вдоль стен таких львов с кольцами в зубах. 12 штук уместилось, а между кольцами ниточку провел с красными флажками. Вот и получился бордюр. Заведующий поморщился: ничего, говорит, сойдет. Потом написал я рабочего и крестьянина и еще красноармейца. Это уже сверх условленного. На третий день кончил.

Вдруг замечаю через день, что картина моя сохнет, трескается, а уголки окручиваться начинают. Оказывается, краски эти не годятся. Грунт надо под них класть. Ну, думаю, надо бежать, пока цел.

На мое счастье приезжает со станции Неудачной парень, который клубом там заведует. Спрашивает:

— Нет ли художника? Декорации надо писать для драмкружка.

Указали ему на меня. А он не верит. Позвал я сторожиху, она подтвердила: действительно художник…

Приехал я туда, развел краски, макал в них кистью и брызгал на холст. Это у меня лес получался. Черной краской стволы нарисовал. Заведующий говорит:

— Не годится.

А я отвечаю:

— Это у вас помещение маленькое. Декорации надо издали смотреть, а у вас откуда же смотреть? Десять шагов — весь зал. Так никакой художник не согласится работать.

В общем денег он мне не платит, а договорились за семь миллионов лес писать. Еще он хотел голубую даль, чтобы я нарисовал; за голубую даль — два миллиона отдельно. Два дня я у него денег просил — не платит. Вы, говорит, мне только краски испортили. Я со злостью пошел на станцию, сел на буфер и уехал в Гришино.

Это было уже зимой. Сижу на станции, грустно мне, и голод одолевает, и спать нужно. Между прочим с тех пор, когда я слышу где-нибудь паровозный гудок, мне вспоминается, как я там, на станции Гришино, околачивался, и всегда мне грустно становится. [429]

Зашел в депо, меня оттуда прогнали. Всю ночь по перрону ходил. Холодно. Утром подумал в клуб пойти, не могу — там моя картина потресканная. Некуда деваться.

Несколько дней так и околачивался на станции. Всем глаза намозолил, а потом все-таки устроился в депо вагоны красить. До весны там и проработал. Жил рядом со станцией в бараке и жалованье получал. Не помню — сколько-то миллионов. Это была моя первая служба.

Весной прослышал я, что на Гродовском руднике построен новый театр. Ну, думаю, театр выстроили — значит требуются там декорации, и решил я бросить депо и службу. Захотелось художником быть.

Не доехав до Гродовского, попал на Новоэкономический рудник. А театр там старый, декорации не нужны. Взяли меня там в шахту работать. Откатчиком был. Проработал четыре месяца, а потом охрана труда спохватилась, что я несовершеннолетний. Мне 16 лет было. Вытащили меня наружу. Вытащили, а работы не дают.

Решил я все-таки добраться до Гродовского рудника. И добрался. Прихожу в культотдел, спрашиваю, не нужно ли декоратора-специалиста. Говорят, — не нужно. Тогда поступил я учеником плотника при шахте. Работал и в клубе, в драмкружке участвовал, а в свободное время рисовал.

Был там товарищ один — Цейтлин его фамилия. Он в самом начале, когда я начал работать в театре, хорошо ко мне отнесся и просил заходить. Книжки мне давал читать. Однажды я из глины сделал скульптуру — голову мальчика. Показал Цейтлину. Он похвалил. Надо, говорит, тебя отправить учиться в художественную школу. Я обрадовался, думал, и в самом деле пошлют, но никто меня не посылал. Через некоторое время я сам решил ехать учиться в Москву.

Добрался опять до станции Гришино. Было у меня 12 рублей. Тогда уже миллионы на рубли меняли. Деньги у меня стащили. Что делать? Забрался я в вагон, спрятался под лавку. Еду. Так доехал до Тулы. Там меня нашли. Высадили. Снова сел. На первой станции выгнали. Станция маленькая — полустанок. Ночь. Сел я на скамейку, до утра просидел.

Утром думаю: как дальше ехать? А были у меня краски, сухие, всех цветов. Решил я краски продать, а кому продавать? Никому они не нужны! Но тут на мое счастье ребята из школы шли. Я и предложил. Сделал ложечку из бумажки и каждому насыпал по пятаку за ложечку. Собрал я 65 копеек. Хватило на билет до станции Скопино. Что буду в Скопине делать, сам не знаю. А в Скопино [430] приехал, вижу — не добраться мне до Москвы. Не ел все время, и денег на билет нет. Трудно. Узнал про этот рудник Побединский и пошел пешком…

* * *

— Ну, вот и рассказал все… Хороша биография? А Мария обняла меня, поцеловала и говорит:

— Очень хороша, только надо тебе в Москву ехать учиться.

Мы с ней в ту ночь до утра ходили, все разговаривали. Дал я ей тогда слово учиться и к прошлой жизни не возвращаться.

Осенью получил путевку в рудкоме и поехал в Москву на художественный рабфак.

Москва

«Побединский рудник, Рязанская губерния, Скопинский уезд, т. А. Пожарову.

Здорово, Аркадий! Вот я уже в Москве. Живу — не тужу, а приключений куча. Приехал я и сразу с письмом Ивана Марковича к его знакомым. Приняли хорошо. Пошел шататься, Москву смотреть. Заблудился, задержался поздно, не захотелось мне мало знакомого человека ночью тревожить Решил — переночую где-нибудь. Оказывается, в Москве переночевать-то негде. Забрел я на Арбате — улица такая — в погребок, взял бутылку пива, думаю, растяну ее до утра. Просидел до четырех часов, даже заснул. Официант меня разбудил. «Пора, — говорит, — сматываться, гражданин». Ходил до утра. На дворников любовался, как они улицы метут.

Пришел я утром в свой новый дом, а на женя косятся. Вот, думают, приехать не успел, а уже загулял. А я и не гулял вовсе. Я их беспокоить не хотел..

С экзаменом у меня получилось паршиво. По русскому провалился, по математике безусловно, по политграмоте тоже, только по искусству сдал на «хорошо». Дали мне рисовать натюр-морт и голову. Натюр-морт — кувшин, тряпки какие-то, в общем мура. А голова — живая девушка, даже очень симпатичная. Нарисовал я хорошо, а мне сообщают результат: отказать в приеме. Пошел я тогда на рабфак и говорю: «Товарищи! Ведь я же нигде не учился. Давайте попробую. Если я в первый год не догоню всех, — исключайте меня ко всем чертям». Подумали они, посовещались, приняли.

Поместили нас в общежитии. Народу — тьма, а я — комендант. Ребята веселые, устраиваем мы тут такие кордебалеты, что со смеху живот надорвешь. За эти четыре месяца я так привык к этой жизни, кажется мне — всю жизнь так жил. С деньгами немножко туговато. Но в общем подрабатываем, диаграммки рисуем. Это на художественном языке называется халтура. Тут один парень, Костя, посылку из Ростова получил, мы ее в полчаса прикончили. А вообще жить можно. Тут недалеко от нас огороды. [431]

Так если уж очень туго приходится, — мы в поход. Конфискуем картошку и капусту, получается мировой обед. В общем живем, как студенты: не богато, но весело.

Напиши мне, что сейчас на руднике делается, что Мишка Зубров делает. С кем ты любовь крутишь? У нас тут девушек много.

Как работает драмкружок? Напиши про все подробно.

Ну, тороплюсь, Аркаша, пришли ребята, сейчас заниматься будем. Пиши. Твой друг Федя.

Не знаешь ли ты, где Мария? Получил от нее два письма, а больше не пишет. Не обижайся на кляксы, чернила паршивые. Чорт знает, из чего их делают! Будь жив.

Да, еще просьба: пришли мне учетную карточку, а то меня в ячейке не прикрепляют. Комсомольский билет со мной, но без карточки не прикрепляют, хотя нагрузку уже дали — в стенгазете. Ну пиши. И обязательно карточку не забудь.

• Предыдущая
• 89/185
• Следующая