Сборник Поход «Челюскина» - Коллектив авторов - Страница 85
- Предыдущая
- 85/185
- Следующая
Уже в детстве самое большое впечатление на меня производила техника. Та техника, которую можно было увидеть в деревне или на море. Восьми лет я увидел моторную лодку. Это было незабываемое впечатление. Мотор казался мне магией, чародейством! А потом я увидел велосипед, пароход, автомобиль…
Маленьким, еще до революции, я учился в татарской школе. Но там обучали нас только закону божьему и арифметике. Один из учителей попытался было давать уроки географии, но урядник узнал об этом и запретил. Он заявил учителю, что деревенским учить географию не полагается.
Учитель не послушался урядника, и за это ему не посчастливилось.
Дядя, у которого я жил, отправил своего сына учиться — сперва в Алушту, потом в Симферополь, а я оставался работать в хозяйстве. Когда приезжал двоюродный брат, он рассказывал много интересного. Глядя на него, мне еще больше хотелось учиться. Но дядя не хотел отдать меня в ученье.
И когда в 1922 году мои старшие товарищи сказали мне, что теперь революция и можно самому итти учиться, я решил отправиться в Симферополь.
Чтобы поступить на рабфак, нужно было иметь 18 лет. А в 1922 году мне было только 16 лет. Делопроизводителю сельсовета, видно, было все равно, когда я родился, и он дал справку, что мне 18 лет. Но беда была в том, что восемнадцатилетним я никак не выглядел.
Мы взяли с собой помидоров, хлеба и на рассвете пошли. Итти по берегу моря было прохладно и легко. Мы поднялись в горы и шли густым лесом. Сколько цветов там было, сколько птиц!
Пришли в Симферополь в шесть часов вечера. Сначала зашли к знакомым. Но у них жить нельзя. Нужно было устраиваться иначе. [412]
Мы пошли в областной комитет партии. Секретарь дал рекомендации в рабфак моим товарищам, рослым парням. А мне говорит:
— Ну ты, брат, еще молод!
— А вот бумажка, что мне 18 лет…
Секретарь смеется, но рекомендации не дает.
Возвращаться ужасно не хотелось. Я ходил к секретарю каждый день, а пока что поступил на склад на сортировку картофеля, чтобы заработать себе на пищу. Наконец секретарь подписал мне путевку на рабфак.
Но это еще не все — нужно было выдержать испытание. Наверное это выглядело смешно. По-русски я почти не говорил, а на экзамене нужно было не только читать, но и письменно излагать свои мысли. Я написал… Такая каша получилась, что никто из учителей ничего разобрать не мог.
Мне предложили написать какое-нибудь воспоминание из своей жизни. Я решил описать первое впечатление от городского сада в Симферополе. И тут у меня ничего не получилось. Помню только: на каждом шагу у меня была кошка. Видел я там какую-то кошку. А что за кошка, к чему кошка — никто понять не мог. Но учителя отнеслись ко мне снисходительно — молод, еще, мол, научится.
Затем было испытание по арифметике. Учитель говорит — напишите миллион.
Я написал единицу и бесконечное количество нулей…
Но по арифметике товарищи за ночь меня «поднатаскали», и на другой день я испытание сдал.
Меня приняли на первый курс.
Дело пошло неплохо. По-русски я не успевал и по истории не успевал, зато по математике и физике шел хорошо. Здесь нужно было не говорить, а делать. Задают мне пример, я решаю. Говорят — правильно!
Я оказался в технической группе рабфака, по окончании которой можно было поступить во втуз. Одновременно я учился в художественном техникуме у профессора Самокиша.
Я успешно окончил рабфак в 1925 году и тогда же был командирован на физико-механический факультет Политехнического института в Ленинграде.
Одновременно окончил и художественный техникум.
Учась в институте, проходил практику на заводах Ленинграда и Свердловска. В Политехническом институте я вел общественную работу — в профкоме, в научном кружке физиков, организовывал [413] доклады и лекции на предприятиях. Затем я был организатором культпросветработы по всему институту. Общественная работа продолжалась и в физико-техническом институте. Там я был членом местного комитета, работал в кооперативной организации.
В конце 1928 года поступил в лабораторию академика Иоффе. Окончив в начале 1930 года втуз, я остался в Физико-техническом институте Иоффе, где работал преимущественно над физикой металлов.
Для меня является большим счастьем входить в школу такого замечательного человека и ученого, как Абрам Федорович Иоффе, который является учителем не одной сотни советских физиков. Его школа первым долгом учит осмысленной наблюдательности. Все, что я усвоил у него, мне сильно помогало в работе на «Челюскине».
В 1931 году я отправился в первую экспедицию на Кольский полуостров с магнитной партией Академии наук. Наши изыскания мы производили в горах вблизи Хибиногорска. Зимой опять работал в лаборатории и изучал иностранные языки.
В 1932 году я отправился в новую экспедицию, на этот раз на мыс Челюскин и на Северную Землю. Плавал на ледокольном пароходе «Русанов». После этой экспедиции, кроме теоретических работ по физике расплавленных металлов, я получил одно важное задание от треста Востокосталь: разработать способ определения вязкости тугоплавких металлов.
В металлургии чрезвычайно важно знать вязкость расплавленных металлов, ибо без этого нельзя правильно составить шихту и определить момент отливки. Для легкоплавких металлов это просто. С тугоплавкими дело осложняется. Нужно было построить прибор, которым можно измерять вязкость чугуна и стали в обстановке обыкновенной заводской лаборатории, а температура плавления стали доходит до 2400° по Цельсию. В Германии для этой цели есть очень громоздкий и сложный аппарат, который полностью не решает задачи. Мне же удалось сконструировать простой прибор на электромагнитном принципе.
В моей работе особое и приятное для меня место занимает преподавание.
Педагогическую работу я начал в школе первой ступени. В одной крымской деревушке я был заведующим и учителем. Одно время я был один, а групп четыре. Нужно было ухитриться обучать все группы одновременно географии, русскому и татарскому языкам и арифметике. [414]
Позднее я стал преподавать в девятилетке, в ФЗУ, техникуме и наконец во втузе.
Преподавать — значит учиться. Педагогика является большим стимулом развития, она расширяет мои познания. Я очень люблю студента. Наш пролетарский студент пытлив. Он глотает знания. Он относится ко всему критически.
Почти годичная жизнь на «Челюскине» и на льдине оторвала меня от веселой, боевой, жизнерадостной студенческой аудитории.
Летом 1933 года я предложил Главному управлению Северного морского пути организовать научное исследование по измерению деформаций в корпусе ледокольного парохода при его движении во льдах. Условлено было, что такие работы будут производиться на «Челюскине». Попутно я решил заняться и другими вопросами — из геофизики. Меня интересовало например измерение в арктической области количества энергии, отправляемой солнцем своими лучами. Интересно было узнать, как быстро возрастает общая радиация при первом появлении солнца после полярной ночи. Интересовали вопросы земного магнетизма. Но больше всего меня воодушевляла задача изучения деформаций ледокольного корпуса.
Во время зимовки во льдах Чукотского моря я заметил интереснейшее явление.
Было это так.
В ясный морозный день я отправился определять магнитное склонение, которое необходимо знать для правильного судовождения в этих водах. Взвалив на плечи парусиновый мешок с приборами, взяв в руки штатив, я обыкновенно уходил километра за два от «Челюскина», чтобы металлический корпус судна не влиял на стрелку магнитного прибора.
На моем приборе, который я устанавливал на льду для магнитных наблюдений, были два уровня, расположенные в одной плоскости перпендикулярно друг к другу. Однажды, производя записи, я мельком взглянул на уровни и вдруг увидел, что пузырьки в обоих уровнях дергаются. При этом в одном уровне пузырек отходит на большие расстояния от центра, а в другом чуть-чуть смещается. Ветра не было. Откуда же колебания? Я перестал производить измерения, чтобы не наделать ошибок, и стал размышлять о колебаниях пузырьков. Сначала я думал, нет ли тут каких-нибудь тепловых явлений, но потом отказался от этой мысли. Так прошло три дня, а я не переставал думать, почему прыгают пузырьки в уровнях. [415]
- Предыдущая
- 85/185
- Следующая
